Трудно быть феей. Адская крёстная (СИ) - Россо Ея

«А теперь что? Сердечко свое разбитое Эллочка в науках тайных по иголочкам-лепесточкам собирает. На других женихов и не глядит вовсе. А ведь за последний год кто только не сватался! — причитала Чомора, накладывая в розетку варенье из еловых шишек. — И эльф златовласый из Зеленых лесов на крылатых конях припархивал, и Кощей Бессмертный на драконе подкатывал, и Иван-царевич на ковре-самолете залётывал, да все без толку. Сидит в книжках своих, колдовство человечье изучает. Ох, не к добру это, быть беде!»

Так, продолжая ворчать и ругаться себе под крючковатый нос, Чомора закончила приготовления и ласково тронула крупный оранжевый цветок, что свисал над кухонным столом с лианы. Раздался нежный перезвон, и в распахнутые двери вбежали еноты. Подхватили подносы с чаем и яствами и под предводительством старой управляющей чинно потопали по коридору в направлении королевских апартаментов.

«Охо-хонюшки-хо-хо, и зачем госпоже человеческое колдовство понадобилось? Своего что ль не хватает?» — вздыхал старый леший Дубовод Семидневич, отпирая дверь в погреба тяжелым латунным ключом. Подумал так-то и тут же себя одернул: до сих пор гаркун вину за собой тащил. Это он тогда замордовал-запутал принца Ждана, да к королеве привел. А ведь говорила Чомора, предупреждала: «С копытца воду не пьют, с лица души не глядят».

«Не послушал, старый дурак, каргу мудрую, вот и снимаем теперь пустоцветы вместо ягодок», — тоскливо вздохнув, лешак поднажал на ключ.

Замок скрипел и сопротивлялся изо всех сил, не желая пускать управляющего в погреба на разорение: «Хоть бы деточка народилась в браке-то, все легше соловушке нашей жилось бы. Так и тут подкачал, шалопут окаянный!»

За столько лет так и не смирился, не привык старый управляющий к тому, что королеву Амбреллу решением Совета Древнейших лишили крыльев, а вместе с ними и природной магии. Те крохи, что остались в руках у феи Вечного леса, лешак и за силу-то не считал.

А подручную волшбу и вовсе баловством дитячьим обзывал: крючочки рассыпь — оградка поднимется тот час из колючек шиповника; гребень урони с руки правой — так и вовсе лес встанет непроходимый в тот же миг. А уж рукавами махать да прудами с лебедями разбрасываться на пирах, так то всякая вертихвостка навроде царевны-лягушки может. Велика хитрость вещицы природными чарами напитать, да фокусы показывать. То ли дело магия леса.

Вспомнив про царевну, леший сердито засопел: не любил Дубовод Семидневич волшебницу молодую да из ранних! Поговаривали феечки, будто бы влюблена лягуха была в принца Ждана, все ждала, когда он руку и сердце ей предложит. А он возьми да и влюбись в подружку лучшую, в фею лесную. Да не в простую, а в саму королеву! Всех девиц-красавиц разом царевич замечать перестал, мучился, пырхался, да и пришел свататься вопреки воле отца.

Так и обженились они тогда по законам Вечного леса, наплевав на советы старших и на предупреждение Чоморы: не признает, мол, никогда, Беспардон Долдонович обряд лесной. А вместе с ним и мир человеческий в праве женой законно называться откажет.

Но влюбленная Амбрелла (Эллочка, как звали ее близкие) по молодости лет и неопытности своей не принимала увещеваний, а Ждан так и вовсе такие мелочи глупостью считал. Думали, глупые, царь-батюшка смирится, да и признает невесткой королеву Вечного леса. Не тут-то было. Старый царь рогами уперся, депозиты поотбирал, из замка выставил, и условие поставил: либо государство и трон в наследство, либо любовь-морковь, но без короны царской.

Поначалу-то разъярился Ждан да ушел, в чем был, жить к любимой. А было у него немного немало тридцать три повозки добра разного. Пришлось даже отдельное крыло ко дворцу пристраивать, чтобы пожитки принца разместить.

«И жили ведь, не тужили, — справившись с упрямым замком, спускаясь по ступеням в закрома, размышлял Дубовод Семидневич. — Гостей привечали, сами по гостям катались. Мед-пиво пили. А вот, поди ж ты, как оно вышло…»

«Век живи — ничему не научишься», — эту мысль последние годы мусолил в себе старый управляющий и королевский учитель премудростям жизни. Ученики Дубовода за глаза прозывали Неделька: очень уж любил старый лешак путников-неучей водить вокруг старого дуба кругами по семи дней. А то, что неуч в лес попал, так то и моховому видно. Ногами топает, аки дубыня, шорохов-вздохов боится, тени собственной пугается. А уже как от лешачьего наваждения избавиться, так вовсе не знает. Таких и проучить не грех.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Вот так и привел лешак принца Ждана к королеве своей по глупости, да поддавшись на уговоры гаевки-любимицы: красивый, мол, да пригожий, а глаза что озера глубокие. Подвела под топор деда старого внучка окаянная! Потому и чувствовал старый леший вину свою вот уже который десяток лет, за то и любое желание своей королевы старательно исполнял в меру своих сил и возможностей.

Вот и теперь спускался в погреба старый лешак не просто так, а по принуждению: за волшебным говорящим зеркалом, что выменял давным-давно в подводном царстве через старого знакомого корабельщика Садко. Чудеса чудесные показывала вещица, коли знать волшебные слова. Подарок сей Дубовод Семидневич приволок королеве аккурат в день ее рождения. Поигралась тогда госпожа с придворными феечками, повеселилась-посмеялась, заморские таинства разглядывая, да и отправила подарок в закрома. В своём доме куда как много интересного, невиданного да неизведанного. А вот теперь понадобилась зачем-то колдовская стекляшка.

«Быть беде, как есть, быть», — покачал головой Дубовод Семидневич и велел полуверице, что богатства королевские охраняла денно и нощно, упаковать зеркало да в сиятельные покои королевы в тот же миг доставить.

Амбрелла сморщила хорошенький носик и дернула плечом, когда раздался стук в дверь: несчастные глаза лешака и возмущенное ворчание Чоморы раздражали. Но что поделать, приходилось терпеть: старые хранители леса служили в ее семье с незапамятных времен и нянчили еще ее родительницу.

А когда, к несчастью, юная наследница лес и вовсе осталась без старших рода, что погибли при странных обстоятельствах, так и вовсе Чомора и Дубовод заменили ей родителей. Любовь и благодарность жили в сердце королевы, а потому снисходительно относилась она и к чудачествам старого лешего, и к опеке Чоморы.

Искреннюю заботу, что тонкими ниточками тянется из глубин души и сердца, а не вырастает шиповником по принуждению или из чувства долга, лесные жители ощущали так же верно, как магию леса. Любовь, как и волшебство, струилась в их жилах, билась в сердцах. И горе тому, кто по незнанию или глупости, а то и по злому умыслу осквернял светлое чувство.

Черным ядовитым плющом покрывалась душа лесного народа, мрачные тени поселялись в зеленых глазах, счастье и радость постепенно отмирали в сердцах. Вместо них в самом средоточии жизни — в солнечном сплетении — зарождалось равнодушие и холод. Виновнику же оставалось уповать лишь на то, что обиженное существо, лишенное света любви, не будет мстить. А мстить духи леса умели изощренно. И не сразу.

Именно холодность чувств и замечала последнее время в своей воспитаннице и королеве старая Чомора. И все сильнее предчувствие беды холодило грудь, да так, что даже листочки из прически стали желтеть и опадать, а цветы потеряли яркость и аромат.

Вечерами за чашкой чая, переделав все хозяйственные дела, вместе с Дубоводом судили-рядили: как быть да что делать. Ни единой мыслишки здравой не приходило в их мудрые головы. Не ведали хранители-воспитатели, как спасти-уберечь свое чадушко ненаглядное от страшного ледяного морока, что тихой сапой медленно, но верно день за днем превращал сердце Амбреллы в глыбу льда.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Ни Чомора, ни Дубовод ни разу за долгие свои лета с такой напастью не сталкивались. В старых преданиях, сказаниях и книгах о такой беде упоминалось вскользь. Да и не влюблялся никто из фей долгие века в людей до такой степени, чтобы связать себя узами Вечной любви.

В разъединственной легенде, что откопали совы-книжницы в королевской библиотеке, и вовсе рассказывалось про глупого человеческого юношу, что приглянулся Снежной королеве, да и принял добровольно в свое сердце кусок льда на веки-вечные. Кабы не девица его отчаянная, так бы и остался бедолага в мертвых чертогах на краю мира, без ума и без памяти.