Апокалипсис Иоанна - Сергей Булгаков

Этот общий призыв подтверждается в отношении к Пергамской церкви, чрез предварение об особой силе и тягости испытаний веры, здесь явленных (а следовательно, наибольшая сила его, проявленная в умерщвлении «верного свидетеля Моего Антипы»); кто бы ни был исторически этот Антипа, чего мы в точности и не знаем, но это имя может быть принято и как нарицательное, родовое для подобных испытаний, в которых речь идет о последних испытаниях веры («содержишь Имя Мое и не отрекся от веры» II, 13). Естественно, что это откровение подается от Христа как имеющего обоюдоострый меч (II, 12), это — знамение побеждающей истины. Впрочем, даже и исключительная твердость в вере одних не устраняет наряду с этим и возможностей соблазнов для других в той же самой среде: здесь называются «держащиеся учения Валаама», «который научил Валака» (Числ. XXII, 24), не вполне ясный намек на этот исторический эпизод, и снова называются «держащиеся учения Николаитов». Под этим общим именем могут разуметься разные лжеучения, как религиозно-мистические, так и оккультические, соответственно особой духовной разрыхленности, свойственной этому месту («где живет сатана»).

Ввиду такого духовного обострения, свойственного одному и тому же месту, или же исторической эпохе, Господь дает особое обетование: «скоро приду к тебе и сражусь с ними мечем уст Моих»: это значит, что там, где наибольшее напряжение борьбы, там и благодатная близость и помощь Христова. «Скоро приду к тебе и сражусь с ними мечем уст Моих» (II, 16). [18] Соответственно этому общему углублению борьбы и обострению религиозного процесса в истории, свидетелями которого являемся мы и в наши дни, Духом Святым даются новые, таинственные обетования помощи и награды; «побеждающему дал вкушать сокровенную манну (некие новые силы духовные), и дам ему белый камень (символ чистоты и твердости), и на камне написало новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает» (II, 17). Так выражается мысль об особом таинственном откровении, содержащем «новое имя», которое названо будет в будущем веке, а может быть, подается уже и в теперешнем того удостоенным. Во всяком случае, очевидно, этот таинственный факт, свидетельствуемый Откровением, не находит для себя внешнего свидетельства в истории. Он остается тайной личного откровения.

Ангелу Фиатирской церкви пишется об откровении явившегося в величии Своем «Сына Божия, у Которого очи как пламень огненный и ноги подобны халколивану», Он говорит, как судья, имеющий власть и взвешивающий «дела, любовь и служение, и веру, и терпение твое, и то, что последние дела твои больше первых» (II, 18-19). По-видимому, дело идет не о частных подвигах и искушениях, но об итоге и деле всей жизни. Особенные искушения здесь приходят чрез лжепророчицу Иезавель, учащую любодействовать и есть идоложертвенное» (20). Дешифрировать этот исторический символ, отнеся к определенному месту, времени и событию, у нас нет данных. Видимо, здесь разумеется искушение ложной цивилизации (то, что ниже принимает образ Вавилона), причем оно простирается на сравнительно длительную эпоху («Я дал ей время покаяться»), причем нераскаянность наказуется гневом Божиим: «детей ее поражу смертью, и уразумеют все церкви, что Я есмь испытующий сердца и внутренности, и воздам каждому из вас по делам вашим» (II, 23). Есть ли уже это Страшный Суд Второго Пришествия или же еще исторический, имманентный суд, совершающийся в истории? На это нет прямого ответа, однако по общему контексту, относящемуся именно к судьбам историческим, естественнее и здесь видеть последнее и заключить, что речь идет об исторических карах и потрясениях. Постольку здесь можно усматривать пролептический синоним образов, которые даются ниже, в последовательных откровениях семи печатей и труб, выражаемых в применении к отдельным церквам. Верные же еще раз призываются к верности как «не держащие сего учения и не знающие так называемых глубин сатанинских» (24). Что разумеется, однако, под этим именем именно, к сожалению, остается также сокрыто историческим шифрам и может быть уразумеваемо лишь в самом общем своем значении. Побеждающий призывается к верности принятому, и ему обещается власть «над язычниками» (27), он «будет пасти их жезлом железным, как сосуды глиняные, они сокрушатся». (К этому еще прибавляется: «как и Я получил (власть) от Отца Моего» (27)). Это также не поддается историческому конкретизированию (как это делается иногда в применении к Константиновской эпохе). Но речь идет, очевидно, о некоем явном столкновении христианского и нехристианского мира и ощутительном проявлении силы Христовой в истории: «и дам ему звезду утреннюю» (которая ниже, XXII, 16, называется еще и «корень и потомок Давила», как теократического земного царя). Речь идет здесь, таким образом, о нарочитой призванности к царскому служению со Христом.

Каждое из обращений к церквам во главе II заканчивается особым призывом: «имеющий ухо (слышать) да слышит, что Дух говорит церквам». Такое же обращение повторяется и в применении к церквам триады главы III-ой.

Обращение к Сардийской церкви делается от имени Христа-Духоносца как имеющего «семь духов Божиих и семь звезд» (подобно как и к церкви Ефесской). Оно содержит призыв к бодрствованию (2), ибо «ты носишь имя, будто жив, но ты мертв» (1), а вместе и к покаянию и к верности в хранении, вместе с угрозой внезапного нашествия и суда Христова (Ш, 3). Трудно сказать, относится ли это к определенным историческим фактам и положениям, или вообще предваряет от опасности ослабления церковного. Исключением в данном случае является меньшинство («несколько человек»), которые и облекутся «в белые одежды» чистоты и праведности, имена их не изгладятся из книги Жизни, а «их имя исповедаю пред Отцом Моим и перед Ангелами Его» (в день Страшного Суда Христова). Вообще это обращение имеет наименьшую конкретность, оно относится как будто ко всем вообще, а не в частности к определенным лицам или эпохе.

Тот же характер присущ и обращению к церкви Филадельфийской от имени «Святого Истинного, имеющего ключ Давидов, который отворяет, и никто не затворит, затворяет, и никто не отворит» (III, 7). Это есть, конечно, символ царского могущества Христова. Здесь свидетельствует Христос свое знание дел этой церкви как особой верности Ему, невзирая на немощь ее: «ты немного имеешь силы, и сохранил слово Мое и не отрекся Имени Моего» (9), и эта верность увенчивается победой, признанием ее со стороны «сатанинского сборища лжеиудеев, [19] которые «придут и поклонятся пред ногам» твоими и познают» что Я возлюбил тебя» (9). Не относится ли это дело Филадельфийской церкви, избранников Христовых, сохранивших слово «терпения Моего» (10), ко времени обращения и спасения Израиля, которое обещано в пророческом вдохновении апостолом языков (Рим. XI)? Им дается за это особое обетование сохранения их «от годины искушения, которая придет на всю вселенную, чтобы испытать живущих на земле» (10). Относится ли это обетование ко временам тягчайших испытаний веры на земле, подобным теперешним, или же прямо к последнему времени, но, во всяком случае, это заставляет связывать положение «филадельфийства» в Церкви с эпохой наступления исторической зрелости, о которой Господь говорит: «се гряду скоро» (11). Побеждающему же в это время в особую заслугу его твердости дается и особая награда верности: «побеждающего сделаю столпом в храме Бога Моего, и он уже не выйдет вон» (12). Мало того, к этому присоединяется и чисто эсхатологическое обетование: «напишу на нем Имя Бога Моего и Имя града Бога Моего, нового Иерусалима, нисходящего с неба от Бога Моего, и Имя Мое новое» (12). Это обетование раскрывается лишь в последних главах Откровения (гл. XXI-XXII), содержащих пророчества о последних свершениях, и этим еще более усиливается эсхатологический его характера. Внимать ему особо призываются верующие: «да слышат, что Дух говорит церквам» (т. е. не одной лишь поместной церкви, но всему христианскому миру вообще).

Последнее обращение относится к церкви Лаодикийской: «так говорит Аминь, свидетель верный и истинный, начало создания Божия» (14). Это созвучно вступительному свидетельству о Христе (I, 5) в самом начале книги. Конец обращений к отдельным церквам естественно совпадает с исходным и общим его введением. Это обращение имеет общеувещательный характер и лишено отдельных черт конкретности. Оно рисует упадочное духовное состояние церкви и замечательно по содержанию именно в этом отношении. Что вызывает гнев Божий? Умеренная теплопрохладность, самоудовлетворенная и самоослепленная? «Ты ни холоден, ни горяч, о, если бы ты был холоден или горяч. Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих. Ибо ты говоришь: «я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды, а не знаешь, что ты несчастен и жалок, и ниш, и слеп, и наг» (15-16). В этих словах с потрясающей силой осуждается то духовное мещанство, обмирщение церковной жизни, которое в своем самодовольстве не примечает своей ограниченности и слепоты духовной. Это церковное лаодикийство, которое всегда является духовною угрозой, подстерегает церковность на всех путях ее, едва ли может быть приурочено лишь к одной какой-либо церкви или эпохе, напротив, это предостережение должно быть отнесено ко всем им, ибо все они подвержены этой опасности и нуждаются в духовном самоврачевстве, которое образно и описывается (ст. 18), и обобщается в таком обращении: «кого Я люблю, тех обличаю и наказываю. Итак, будь ревностен и покайся. Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду» к нему и буду вечерять с ним, и он со Мной». Этот призыв и это обетование относится, несомненно, ко всем христианам, страждущим лаодикийством, как евангельское благовестие: «приидите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас» (Мф. XI, 28). Побеждающему же в этой духовной борьбе с собою самим обещается великая небесная награда: «дам сесть со Мною на престоле Моем, как и Я победил и сел со Отцем Моим на Престоле Его», т. е. царствие Христово. Обращение к Лаодикийской церкви, как и ко всем другим церквам, последний раз подтверждается общим призывом: «имеющий ухо да слышит, что Дух говорит церквам» (III, 22). Таким образом, все частные к ним обращения объединяются и обобщаются, приобретают общеэкклезиологическое, а не только историческое значение, последнее же является лишь поводом к их выражению.