Апокалипсис Иоанна - Сергей Булгаков

Таково это огромное догматическое значение главы V-ой в общем составе Откровения в связи с главой IV-ой, с которой она составляет своеобразный догматический диптих. Можно сказать, что здесь уже намечена основная догматическая тема Откровения, его руководящая мысль. Эта мысль — в терминах христологии — может быть выражена так, что в Откровении содержится учение о воцарении Христа в мире, догматической же его предпосылкой является с такой исключительной четкостью выраженное учение об искуплении человеческого рода кровию Агнца, т. е. Его первосвященническое служение. В этом смысле Откровение, действительно, включает все общее содержание Нового Завета, а постольку и Ветхого. И все его дальнейшее содержание представляет собою не что иное, как раскрытие этой общей темы в образах новых и неожиданных, потрясающих и страшных. Но эти диссонансы разрешаются в мировую гармонию, теодицею и антроподицею, божественную повесть о победе Агнца. Но царское служение Христа, имеющее основание в Его первосвященническом служении, свидетельствуется в Откровении чрез пророческое Его служение, поскольку весь Апокалипсис есть «откровение Иисуса Христа, которое дал Ему Бог», чтобы показать рабам Своим, «чему надлежит быть вскоре» (I, 1). Эта общая мысль выражается с особой силой в видении V-ом главы о книге в деснице Сидящего на престоле, которую берет у Него Агнец.

ГЛАВА VI

ШЕСТЬ ПЕЧАТЕЙ

С VI-ой главы начинается собственное содержание Апокалипсиса как откровения о судьбах мира в его истории или о становящемся богочеловечестве по пришествии Христа и совершении спасительного Его дела. Эта история символизируется в различных седмеричных образах, соответствующих ее свершениям: семь печатей, семь труб и семь чаш. Седмеричное число здесь выражает известную полноту всякого свершения, его в себе законченность. Возникает общий вопрос о плане Откровения, естественно становящийся перед толковниками: каково внутреннее соотношение между этими тремя разными седмерицами? Представляют ли они лишь некоторые вариации одного и того же общего плана и содержания, или же отношение между ними определяется их хронологической сменой в том виде, как они и даны в последовательных главах Откровения, или же, наконец, между ними существует более сложное и таинственное соотношение, их между собою одновременно сближающее, но и разнящее? Окончательного и категорического ответа на этот вопрос не может быть дано здесь по самому характеру изложения, поскольку такая категоричность здесь является произвольной и гипотетической. Но, во всяком случае, необходимо признать одно: что все три седмерицы взаимно одна другую восполняют и не могут быть воспринимаемы как простое аллегорическое тождесловие или повторение однажды уже сказанного общего содержания. В то же время является преувеличенным их чрезмерное хронологизирование, которое иногда делается, с отыскиванием в них аллегорического обозначения исторических эпох и событий, истолковыванием их как бы некоторого исторического шифра. Такое дешифрирование Апокалипсиса — произвольно и неисполнимо. Он имеет дело с онтологическими реальностями истории, которые все время в ней и просвечивают, хотя не более того, но и не менее. Это есть история мира в символах, которая совершается на небе, и на земле, и под землею и состоит во взаимодействии и борьбе противоположных сил, Христа и Его противника, Церкви Христовой и царства князя мира сего. Этот антагонистический и трагический ее характер и выражается в различных образах, отчасти друг друга повторяющих если не по форме, то по внутреннему своему содержанию. При толковании отдельных образов и глав Откровения приходится делать выбор между пониманием их в качестве повторения (recapitulatio) или же изображения последовательно развивающихся событий, соответствующих разным эпохам истории.

Вступительной главой ко всему апокалиптическому изображению истории является именно глава VI-ая, в которой описывается последовательное снятие печатей Агнцем как раскрытие общего содержания истории. Эта общая картина напрашивается на сопоставление с так называемым малым Евангельским Апокалипсисом, где та же мысль и откровение даются Христом, однако помимо образов, в прямых словах пророчества. Почему печати снимаются именно Самим Агнцем? Это означает, конечно, что Богочеловек есть средоточие всей мировой истории, ее закономерность и разум, сюда применимы слова четвертого евангелиста: «вся Тем быша, и без Него ничто же бысть, еже бысть». Агнец есть в этом смысле высшая судьба и божественный закон жизни мира, которые и раскрываются в снятии печатен. Каждое из снятий первых четырех печатей сопровождается «громовым гласом» одного из четырех животных (в их последовательности): «иди». Это как бы мировое эхо, которое звучит не только на земле, но и в небесах, в ангельском мире. Это суть события, совершающиеся чрез ангельское посредство. Они изображаются в видениях четырех всадников. Предлагались и предлагаются их разные истолкования. Большая их часть видения эти применяет к различным историческим событиям или эпохам. Эти сближения, даже при их убедительности в частных чертах, страдают произвольностью и односторонностью и лишают эти образы их всеобщего значения как всемирно-исторических символов. Поэтому правильнее, думается нам, прежде всего держаться именно расширенного их истолкования. Они говорят о том, чего можно ожидать в истории вообще, в чем она состоит. Это суть как бы отдельные слагаемые мировой истории, сумма которых получается из смешения разных красок, слоев и событий. В частности, при понимании первого видения, начиная с победного всадника с луком на коне белом, применялись разные истолкования (самая возможность которых характерна для Апокалипсиса со всею многозначностью, а потому и известной загадочностью его образов). И прежде всего остановимся на его истолковании на основании событий внешней истории времени. Ключ к истолкованию образа первого всадника ищется в современных политических событиях эпохи, например, в нем видят парфянского короля Вологеза, который в 62-ом году принудил римскую армию к капитуляции. Второй всадник истолковывается в связи с британским восстанием 61-го года, в котором погибло до 150.000 человек, или же войнами того же времени в Германии, или смутами в Палестине. Третьему всаднику соответствует голод 62-го года в Армении и Палестине; четвертому — эпидемии 61-го года в Азии и Ефесе; пятой печати — Нероновы гонения на христиан. В таком случае, образы общего и символического значения приурочиваются к частным событиям, которые могли, конечно, явиться для них поводом, но отнюдь не находят себе в них исчерпывающего объяснения. Особенная трудность здесь возникает в отношении к первому всаднику, который ранними и поздними христианскими толковниками относится к победному шествию Евангелия в мире чрез Апостолов и их преемников, первенствующей церкви, иные же видят здесь прямо образ Христа, параллельный образу XIX-ой главы. Трудность экзегетическая, при этом возникающая, состоит именно в отсутствии параллелизма или соответствия между светлым образом евангельского благовествования и мрачными образами последующих всадников, изображающих бедственные судьбы человечества в истории, которые сосчитываются в одной общей четверице. Однако это несоответствие не является решающим препятствием для такого истолкования. Первый всадник, во всяком случае, знаменует светлую сторону в истории, победу добра, может быть, победную силу Евангелия в мире. Это выражается и видимой символикой красок и образов: «конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан ему венец, и вышел он как победоносный и чтобы победить» (2). Нет основания все-таки видеть в нем Самого Христа, что не соответствует симметрии четырех образов, и достаточно в образе одного всадника разуметь проповедь Евангелия, силу Христову в мире. Конечно, исторически это напрашивается на сопоставление с победным шествием первохристианства в мире, церкви апостольской и мученической. Восточные толковники охотно видят здесь даже и «константиновскую эпоху» союза церкви с государством, когда она опирается на поддержку императорской власти, это же есть и эпоха вселенских соборов. Однако с этого времени начинается и порабощение Церкви светской властью, одинаково как в Византии, так и в России («православие и самодержавие»). Надо иметь очень скудное понимание призвания Церкви в мире, чтобы видеть в таком положении совершающуюся победу Христианства над миром; даже напротив: есть основание здесь находить и черты совершенно обратного. Во всяком случае, общая мысль этого образа такова, что история будет знать и побеждающую силу Христианства в мире, причем первое место этого образа в снятии семи печатей говорит о первенствующем значении этой победы. И она может относиться не только к одной эпохе в истории, но и ко всем им, или, вернее, ко всякой эпохе как прошлого, так и настоящего и будущего — к каждой по-своему. Поэтому каждой эпохе не нужно о себе отчаиваться, но следует находить в себе и свои особые победные достижения как свидетельство непобедимости и неотразимости Евангелия в мире.