Легенда одной жизни - Стефан Цвейг

Мария.

Благодарю… Благодарю… В повторении я не нуждаюсь… Этого приема с меня довольно… довольно… Где?.. Ты здесь, Иоган?.. Пойдем, помоги мне сойти по лестнице, — мне трудно ходить… Ах ты, бедняга, опять получил из-за меня нагоняй… Да, нельзя стареть, нельзя, если не хочешь истлеть в памяти людей… Пойдем, спасибо тебе!

Иоган хочет повести под руку Марию Фолькенгоф. Но тут вперед выходит неожиданно Фридрих, следивший за этой сценой с быстро нараставшим в нем гневом и волнением.

Фридрих.

Простите, сударыня… Я должен, от имени этого дома, принести вам извинение… Я не имею чести вас знать, но слышу, что вы мне… что вы хотели оказать мне честь своим присутствием на моем вечере, что вы только ради этого предприняли путешествие… Само собой разумеется, что место будет вам предоставлено.

Бюрштейн, делает движение рукою.

Фридрих, энергично.

Повторяю: это разумеется само собою, ибо я велю скорее удалить критиков и праздных слушателей… И я уверен, что действую в духе отца, не допуская, чтобы кто-либо ушел огорченным из его дома.

Мария, остановившись в волнении.

Ах… вы так… вы так…

Подходит ближе и говорит взволнованно.

Вы так похожи на него!.. И голос!.. Совсем его голос… Да, вы Фридрих Франк…

Овладевая собою.

Я вам очень благодарна и охотно приняла бы ваше милое приглашение… Вы правы: таково было мое желание — без огорчения и только с добрым воспоминанием покинуть этот дом… Но теперь оно уже исполнилось: я видела вас, говорила с вами, и вы… отнеслись ко мне иначе, чем другие… Больше я вас утруждать не хочу… Я вам очень благодарна… благодарю вас, Фридрих Франк.

Фридрих.

Но теперь уж я прошу вас остаться и присутствовать на моем вечере. Так мало людей придет сюда сегодня ради меня, что я не хочу лишаться тех, кто, действительно, мною интересуется. Прошу вас, окажите мне честь своим присутствием… Позвольте мне повести вас в зал… Вы, я уверен, не захотите отказать мне в этой радости.

Предлагает ей руку.

Мария, взяв его под руку.

Как вы ко мне добры… Спасибо… Никогда я не могла себе представить, что вам случится еще раз быть опорою этой дряхлой руке…

Уходит, опираясь на руку почтительно поддерживающего ее Фридриха, через главную дверь, ни на кого не глядя и ни с нем не прощаясь.

Леонора, побледнев от гнева, когда Фридрих предложил руку Марии Фолькенгоф, стоит несколько мгновений прислонясь к окну и вдруг разражается злобными криками.

Иоган! Я приказала тебе никого не впускать! Я знаю, что ты тридцать лет живешь в доме и что это даст тебе известные права. Но я запрещаю тебе, раз навсегда, не исполнять моих приказаний! Если тебе не подобает слушаться или ты не хочешь слушать, что тебе говорят, то никто тебя не держит здесь…

Кларисса.

Мама, да что ты…

Леонора.

Я запрещаю в моем доме вмешиваться в мои распоряжения! Можешь у себя дома делать, что хочешь! А здесь приказываю я! Все вы против меня восстали, — о наглой бестактности Фридриха я уж и не говорю. Но ты не суйся в дела, которых не понимаешь, и ступай лучше к гостям! И ты Иоган — марш вниз! На свое место!

Кларисса уходит, обменявшись изумленными взглядами с Бюрштейном. Иоган собирался что-то сказать, но опускает голову и следует за нею.

Бюрштейн.

Фрау Леонора, вы, может быть, и на меня наброситесь… Но я должен признаться, что ничего решительно не понял… ни вашего волнения… ни всей этой сцены… В первый раз, с тех пор как я вас знаю, вы теряете, в моем присутствии, власть над собою…

Леонора.

Я не выношу бессовестных людей!.. Как посмела она перешагнуть этот порог… подняться сюда, в мои комнаты!..

Бюрштейн.

Но… Я ведь ничего не знаю… Кто же эта дама?..

Леонора.

Эта «дама»? Кто она? Разве вы не узнали ее?

Бюрштейн.

Нет… Кто?..

Леонора.

Уж не хотите ли вы меня убедить, что вы, доверенный и друг моего мужа, как вы любите величать себя, не знаете Марию Фолькенгоф…

Бюрштейн, пораженный словно молнией.

Фолькенгоф?.. Мария Фолькенгоф?.. Мария?..

Леонора.

Да, Мария!.. Мария!.. Я вижу, что она, как будто, вам не вовсе уж чужая.

Бюрштейн, все еще вне себя от изумления.

Но позвольте… Как же это может быть?.. Ведь это прямо непостижимо!

Леонора.

Вы, кажется, начинаете понимать мое возбуждение…

Бюрштейн.

Но… Фрау Леонора… ради создателя… Вы ведь говорили всегда, что она умерла?..

Леонора.

Для меня она умерла.

Бюрштейн.

Умерла за морем, в Америке?..

Леонора.

А вот видите… она здравствует и чувствует себя очень бодро… Она проникла в мой дом… Мой сын повел ее под руку в большой зал, где собрались все друзья, и представит ее всему обществу… Это произведет сенсацию… Наши добрые друзья будут крайне заинтересованы… Впрочем, я вижу, и вам не терпится… Вам тоже хотелось бы побежать вниз… Сделайте милость… Пожалуйста, ступайте туда, — я никого не держу… Последуйте примеру моего великолепного сына!..

Бюрштейн, не слушая ее.

Мария Фолькенгоф… Это непостижимо… невероятно… Мне и в голову не приходило… Это ужасно, ужасно!.. Как могли вы держать меня и таком заблуждении, если знали… Как могли вы утверждать, что ее нет в живых?..

Леонора, жестким тоном.

Я думала, что вас осведомил Карл… Вы ведь хранитель его тайн… или, во всяком случае, охотно играете такую роль…

Бюрштейн, приходя в бешенство.

Прошу вас бросить ваши колкости. Право, теперь не время для подобных шуток. Вы бы лучше постарались, в создавшемся положении, совладать со своим дурным настроением. Довольно и того, что вы так некстати задели чувствительность этой несчастной женщины! Было ли это умно — предоставляю судить вам самой. Что ж, продолжайте шутить, если вам угодно!.. Скоро вы увидите… Я понял очень ясно, что она сказала…

Леонора, приходя в беспокойство.

О чем вы это?..

Бюрштейн.

О том, что эта женщина, наконец-то, расскажет правду; о том, что ваша раздражительность, по счастью, вывела ее из того безмолвия, в котором она, по непонятной причине, пребывала…

Леонора.

Вы думаете, что она…

Бюрштейн.

Она все расскажет! Все! Все! Не обольщайтесь больше: Мария Фолькенгоф теперь заговорит, и она права, клянусь, она будет права, раз в доме Карла Франка ее называют постороннею… О, это будет крушением, позором, неслыханным позором!.. А я-то, дурак, позволял себя морочить и морочил других… О, какой позор, какой стыд!.. Какой ненужный и бессмысленный позор!

Леонора.

Пусть она говорит, что хочет. Никто ей не поверит.

Бюрштейн.

Все! Все поверят ей! Разве вы не чувствуете всеобщего подозрения?.. А это недавнее замечание Франца Мейстера о том, что были, повидимому, допущены ошибки, которые, надо надеяться, вскоре будут исправлены… А затем… у нее ведь должны быть письма… его письма…

Леонора.

У нее больше нет писем. Она их сожгла.

Бюрштейн.

Откуда вы это знаете?

Леонора.

Так она обещала. В своем последнем письме к нему.

Бюрштейн.

И вы этому верите? Женщины обещают такие вещи, но не делают их. Писем и документов таких людей, как Карл-Амадей Франк, не сжигают… Это сделала только одна женщина… Только она была так бешено честолюбива… А я, я дал себя уговорить…

Леонора.

Я сама отвечаю за свое поведение. На мне лежала обязанность сохранить образ этого единственного человека в чистоте для его народа, и я была вынуждена… ради этого… на некоторые поступки…

Бюрштейн.

Поступки?.. Ложь с начала до конца!.. У вас… у вас на совести все… Вам придется за это ответить… Я сам был одним из обманутых… Я сам был в неведении, даже когда думал, что все знаю… Вам… вам одной придется оправдываться… Вы умышленно заставили меня лгать… из-за вашей неистовой ревности и властолюбия, которое стремится поработить даже мертвеца, подобно тому, как оно старалось его скрутить при жизни… Вы… только вы…

Фридрих, вошедший во время последних слов.

Бюрштейн! В каком тоне вы говорите с моей матерью?..

Смущенное молчание.

Вообще, что здесь происходит?.. За две комнаты я слышу крики, между тем, как внизу гости уже ждут… Я вижу, как на старую женщину набрасываются, как на бродячую собаку… и при этом умалчивают о чем-то, ведут себя таинственно… Я тоже в праве знать, что происходит в этом доме!