Пункт назначения – Москва. Фронтовой дневник военного врача. 1941–1942 - Генрих Хаапе

– К черту такие расстрелы небоеспособных, беззащитных людей, даже если они и преступники! – заявил Кагенек. – В любом случае подобный приказ является ошибкой. Это не удастся сохранить в тайне; а что будет, когда русские узнают о нем? Комиссары будут сражаться до конца, поскольку будут знать, что в любом случае не смогут спасти свою шкуру! И подумайте, как это может быть использовано Советами в целях пропаганды!

– Я решительно против всякого обобщения! Каждый человек имеет право, чтобы к нему относились как к личности, и при необходимости у него должна быть возможность предстать перед судом! – заметил я. – А что дума ете по этому поводу вы, Штольце?

Штольце нахмурился, видимо обдумывая ответ.

– Я никогда не прикажу хладнокровно расстрелять кого-либо, все равно, кем бы он ни был! Впрочем, я не знаю, в чем заключается разница между комиссаром и обычным командиром Красной армии, да и не хочу этого знать! Но, пожалуйста, господа офицеры, это должно остаться между нами!

Штольце мог не беспокоиться о том, что мы передадим его мнение вышестоящим инстанциям. Кроме того, такого же мнения придерживались почти все офицеры нашего батальона, и, как и в большинстве других подразделений германской армии, сражавшейся на Восточном фронте, у нас не был расстрелян ни один пленный комиссар согласно пресловутому «приказу о комиссарах». И без того наши солдаты находили многих из них уже мертвыми. Эти комиссары или погибли в бою, или, пытаясь избежать плена, покончили жизнь самоубийством, или же были застрелены своими же подчиненными. Тех немногих, которых мы брали в плен живыми, мы отсылали вместе с остальными пленными солдатами Красной армии в тыл, и вскоре они уже ничем не выделялись из общего постоянно разраставшегося потока пленных.

Однако нам на собственном горьком опыте еще только предстояло узнать о том, какую большую и недобрую власть имели эти красные комиссары в частях Красной армии. Повсюду, где мы наталкивались на особо жестокие зверства, за ними, как правило, стоял какой-нибудь комиссар. Поэтому над вражескими позициями с наших самолетов сбрасывались иллюстрированные листовки, в которых русских солдат призывали убивать своих комиссаров и сдаваться в плен. И действительно, мы все чаще сталкивались с тем, что при каждом удобном случае русские убивали своих обычно ненавидимых лютой ненавистью комиссаров.

Мост через реку Мемель (Неман) попал в наши руки в целости и сохранности. За это мы должны были благодарить наших саперов. Под прикрытием утреннего речного тумана они переправились через реку на резиновых лодках и предотвратили попытку противника взорвать мост. Затем кавалерийский эскадрон под командованием барона фон Бёзелагера, также входившего в состав нашей дивизии, галопом пронесся по мосту и захватил плацдарм на другом берегу реки. Передовой отряд из 2-го батальона Хёке тем временем уже тоже подошел к Мемелю (Неману), а наша артиллерия в это время вела интенсивную перестрелку с русскими батареями на другом берегу реки.

Мы посмотрели на карту местности. В этом месте Мемель (Неман) делал большую петлю, огибая раскинувшийся перед нами лес.

– Совсем неплохо! – с удовлетворением отметил Нойхофф. – Через три часа мы должны быть там!

Однако поступивший из штаба дивизии приказ не позволил сбыться этой надежде. Он гласил: «3-й батальон 18-го пехотного полка проводит зачистку лесистой местности южнее дороги на Мемель (Неман) от скрывающихся там красноармейцев!»

Вскоре мы выяснили и причину этого приказа: на дороге Калвария – р. Мемель (Неман) русскими из засады были убиты двое связных-мотоциклистов, а позднее там же было совершено нападение на немецкую санитарную машину.

Вдоль походной колонны были переданы соответствующие команды, и на несколько минут батальон остановился. Чертыхаясь, бойцы 10-й роты Штольце и 11-й роты Крамера заняли позицию южнее дороги на участке протяженностью около шести километров. Выстроившись в цепь с интервалом между отдельными бойцами около двадцати метров, солдаты двинулись вперед по косогору и покрытой густыми зарослями долине, чтобы обнаружить и обезвредить каждого красноармейца, который прятался там. А 9-я рота под командованием обер-лейтенанта Титьена осталась в резерве, и каждый не задействованный боец этой роты тут же улегся на траву и попытался хоть немного поспать.

На тот случай, если вдруг завяжется бой, я предусмотрительно развернул временный перевязочный пункт. Потом и я расстелил на траве одеяло и вытянулся на нем, чтобы понежиться под лучами утреннего солнца. Хиллеманнс, как всегда, был занят приемом донесений и телеграмм и прочей административной работой. Майор Нойхофф в глубокой задумчивости, молча, уселся на торчавшую из земли каменную глыбу. Наконец он повернулся к нам и сказал:

– 2-й батальон майора Хёке уже движется по мосту через Мемель (Неман)! А на нас опять взвалили работу: нам придется прочесать почти пятьдесят квадратных километров этой забытой богом страны, чтобы поиграть с горсткой проклятых русских в прятки! Мои бойцы вернутся назад, в лучшем случае, лишь ближе к вечеру! Они устанут как собаки, но нам придется снова маршировать до глубокой ночи, чтобы нагнать остальных. Два дня войны и два дня мы не занимаемся ничем иным, кроме как поиском по полям и лесам вражеского сброда!

– Да уж, – поддакнул я ему, – но ведь кто-то же должен заниматься выполнением и этих особых заданий!

– К черту все эти особые задания! – возмутился Нойхофф. – Вы имеете в виду, что мы должны наводить порядок в той проклятой неразберихе, которую оставили после себя другие!

В этот момент наши бойцы привели первых четверых русских, пойманных ими в лесу. Трое из них уже успели переодеться в штатскую одежду, но их коротко остриженные волосы выдавали в них солдат. Двое из них оказались монголами (любимая немецкая сказка. – Ред.), которые враждебно смотрели на нас узкими глазами. Пока Нойхофф продолжал сидеть на своей каменной глыбе и наблюдал за пленными, мы узнали, что одним из убитых на рассвете связных был ефрейтор Бальцер из нашего батальона. Перевозимые им донесения исчезли, карманы были вывернуты. Губы Нойхоффа сжались в одну узкую линию.

– Убит и ограблен! – едва сдерживаясь, прошептал он, ни на минуту не выпуская русских из виду.

– Один из моих солдат был убит и ограблен! Этого человека, – Нойхофф кивком указал на русского в военной форме, – отведите на сборный пункт военнопленных! А вот этих… – он посмотрел на троих в гражданской одежде, – этих троих партизан!.. Этих проклятых грабителей с большой дороги!.. Я приказываю немедленно казнить их!

Нойхофф приказал вызвать унтер-офицера и шестерых бойцов из 9-й роты. Вскоре расстрельная команда в полном сборе стояла перед майором. Никто из присутствовавших не проронил ни слова, никто не посмел даже пошевелиться.

Нойхофф обратился к своему адъютанту:

– Что вы думаете об этом, Хиллеманнс?

– Слушаюсь, герр майор! – как всегда почтительно ответил тот.

Я посмотрел на пленных. Было очевидно, что они не понимали ни слова по-немецки и не знали, что в этот момент их жизнь висела на волоске. Ближе всех ко мне стоял щупленький паренек лет восемнадцати, гражданская одежда которого свободно болталась на его худом теле. Он испуганно смотрел на меня по-детски широко раскрытыми глазами. Я не мог себе даже представить, что и он мог быть партизаном. Возможно, он раздобыл себе гражданскую одежду лишь для того, чтобы затеряться среди литовского населения и тем самым избежать плена.

Для майора Нойхоффа, который всегда строго придерживался правил цивилизованного ведения войны,[10] коммунистическая партизанская война всегда казалась чем-то чудовищным. Очевидно, в этой кризисной ситуации он хотел получить большую моральную поддержку, чем ему мог дать послушный ответ Хиллеманнса. Нойхофф явно искал кого-то, кто по собственному внутреннему убеждению мог бы присоединиться к его роковому решению.

– Разве я не прав, Хаапе, что мы должны без церемоний расправиться с этим разбойничьим сбродом? – неожиданно обратился он ко мне. Я же не чувствовал ничего, кроме жалости, к этим одетым в лохмотья оборванцам, которые в полной растерянности стояли перед нами.

– Не знаю, герр майор! – ответил я. – Вы абсолютно уверены, что эти русские являются партизанами? Если бы мы могли найти у них что-нибудь, изобличающее их, например оружие или какие-нибудь документы, тогда бы я сказал, что они должны поплатиться за это жизнью по законам военного времени! Если же мы ничего не найдем, то тогда я лучше бы отпустил этих несчастных, чем отягощать совесть напрасной жертвой!

Нойхофф пристально посмотрел на меня. В его взгляде промелькнуло сомнение.

– Обыщите их! – приказал он унтер-офицеру и сопровождавшим его солдатам.

Личные документы, несколько ломтей черствого хлеба и пара щепоток сухого табака – это было все, что мы нашли в их карманах.