Беседы об архивах - Мариэтта Чудакова

И имя Писемского - Алексей Феофилактович, казавшееся смешным героине "Ионыча", - звучит музыкой для архивиста из-за своей необычности, сильно понижая возможность ошибочной атрибуции документа.

И тихую ярость вызывают вполне благозвучные, безобидные, на взгляд непосвященного, имена - Иван Иванович, Николай Николаевич. Кто же этот Иван Иванович? Лазаревский, издававший в 1910-е годы роскошный журнал "Среди коллекционеров", посвященный искусству? Или Толстой, вице-президент Академии художеств, читавший там лекции по истории эллинской религии (упоминания о них нередко попадаются в мемуарах современников), а в 1905-1906 годах - министр народного просвещения, оставивший свои воспоминания об этом времени (машинопись с авторской правкой и предисловием-автографом, 234 листа, переплет кожаный с золотым тиснением на корешке...)?

Или же историк русской литературы и критики Иванов?.. Архитектор Бонн? Совладелец издательства "Посредник" Горбунов-Посадов? Филолог и музыковед Соллертинский или поэт Коневской (Ореус)? Профессор Янжул, экономист и статистик, один из редакторов энциклопедического словаря Брокгауза и Эфрона? Редактор-издатель "Восточного обозрения" Попов? Или Иван Иванович Шитц, преподаватель в известной Москве десятых годов нашего века гимназии Варвары Васильевны Потоцкой (помещавшейся в том самом доме на нынешней Пушкинской площади, что находится прямо за кинотеатром "Россия")?

Ничуть не менее сомнений и трудностей приносит письмо, обращенное к Николаю Николаевичу. Если это документ первых десятилетий нашего века (а дальше мы поясним, почему с веком нынешним архивисту иметь дело во много раз труднее, чем с веком минувшим), то адресатами его могли быть и литераторы - Иорданский, Ливкин, Ляшко или ЗахаровМэнский, и профессор русской литературы Фатов, и библиографы Столов или Орлов (он же председатель Библиологического общества в Москве). Или художник и театральный декоратор Сапунов, или Лямин - в десятые годы совладелец маленького издательства "Московский Меркурий", а в двадцатые - один из первых московских друзей Булгакова, читавшего у него на квартире в Савельевском переулке и "Белую гвардию", и первую редакцию романа "Мастер и Маргарита", называвшуюся сначала "Копыто инженера", потом - "Консультант с копытом"... Это может быть и Баженов, доктор-психиатр, член Общества любителей российской словесности, и глава литературно-художественного кружка, который заседал на Большой Дмитровке (ныне улица Чехова) и, по воспоминаниям современников, "собирал к себе почти всю выдающуюся интеллигенцию Москвы". Или Николай Николаевич Врангель, искусствовед, ученый секретарь Общества защиты и охранения в России памятников искусства и старины, один из основных сотрудников известного иллюстрированного журнала "Старые годы" и устроитель замечательной выставка русского портрета (1910 г.), в годы первой мировой войны самоотверженно руководивший санитарным поездом, умерший в 1915 году в Варшаве 34-х. лет от роду и оставивший замечательные дневники, полные боли и негодования по поводу увиденного на фронте и в тылу.

Еще чаще архивист встречается с неразборчивой подписью - первый инициал, а за ним две-три буквы, и вроде одни согласные, гласных вообще не наблюдается: И... Сстр... Стп... Спр..? И если он обмолвится вслух о своих затруднениях, то с соседнего стола ему ответят: "Тебе легче. У меня и первая буква не читается".

А с другого, может быть, отзовутся: "А мне-то повезло! Бумага с монограммой!" (Это значит, на почтовой бумаге вытиснены инициалы владельца - например, изящнейшие "Р. V." - Полина Виардо.)

И точно - можно много часов вглядываться в подпись и так и не расплести хитроумных завитков, хотя архивист с многолетним опытом мог бы сказать о себе словами одного из булгаковских героев: "Я любой почерк разбираю, как печатное".

...В 1934 году поступила в Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский дом) Марфа Ивановна Малова. В 1941-м добровольно ушла на фронт медсестрой и после войны снова вернулась к архивам.

Она из тех редких людей, в которых идеально сочетаются все необходимые для архивиста качества: уменье читать почерки, память на документы, лежащие в разных фондах, - чего долго не заменят никакие каталоги, широкий кругозор и энергия, особенно важные в собирании (выражаясь профессионально - комплектовании) материалов, уменье понять интересы разных исследователей - и живое желание помочь каждому.

Марфа Ивановна - главный хранитель Рукописного отдела ИРЛИ (в каждом архиве есть такая, особенно важная должность), и имя ее, как и имя Николая Васильевича Измайлова, много лет руководившего отделом, неразрывно связано с историей отечественного архивного дела.

Если позволительно так выразиться, есть архивисты хранилища, а есть архивисты читального зала. Среди них тоже есть свои "идеальные типы", совместившие редкие качества - способность к быстрой переработке архивной информации огромного объема, источниковедческую интуицию, помогающую угадать, где именно следует искать нужный документ, в какой город, в какой архив за ним ехать, и широкую эрудицию историка. Таким архивистом читального зала можно было бы назвать Натана Яковлевича Эйдельмана. Его путь определился тогда, когда, проработав шесть лет в Московском областном краеведческом музее в Истре, он натолкнулся на неизвестные прежде рукописные материалы о герценовском "Колоколе". От Герцена разыскания повели в архивы декабристов, к Пушкину, затем далее в глубь русской истории - в XVIII век.

Н. Эйдельман - автор ряда замечательных, неизменно основанных на архивных находках и открытиях, работ о Герцене, о Пушкине, о декабристе М. Лунине (книга о нем вышла в серии "Жизнь замечательных людей").

- Но каким же образом формируется то, что становится в конце концов архивом?

- В одном недавнем стихотворении приведен довольно точный реестр вещественных следов быстротекущей нашей жизни:

Остаются книги, фотографии,

Стоптанные туфли, пиджаки,

На работе - автобиографии,

В письменном столе - черновики.

Итак, книги, фотографии, черновики... Это все части личного архива, то есть того, что отложилось, по архивной терминологии, в собственном доме фондообразователя (напомним снова этот не очень-то благозвучный термин) в течение его жизни и деятельности.

"На работе - автобиографии" - вот они-то уже не являются частью личного архива. Написанные для какоголибо учреждения, они, даже попав вместе с архивом этого учреждения в стены государственного архивохранилища, не будут переложены в личный архив писавшего их, а так и останутся в составе фонда учреждения.

("Туфли" и "пиджаки" - это уже "не по тому ведомству", это дело музеев - в том случае, разумеется, если жизненное дело их владельца окажется в конце концов столь значительным, что заставит потомков, а может быть, даже и современников, задуматься о сохранении личных ее или его вещей.)

Да, архив, несомненно, есть у каждого - хуже или лучше сохраняемый, но есть. В ящиках вашего письменного стола или в шкатулках, спрятанных в шкафу, уже с первых лет вашей жизни начинает составляться основной корпус того, что называют личным или семейным архивом. Это биографические документы (начиная со свидетельства о рождении), это семейные альбомы, это письма, полученные от родных и знакомых (если у вас выработалась привычка сохранять эти письма).

Даже книги с пометками, сделанными вами в разные годы-жизни. А фотографии, подаренные школьными еще друзьями? Возможно, что уже сейчас некоторые из них с гордостью демонстрируются гостям - с соответствующими комментариями. И вполне вероятно, что есть среди них одна или две таких, которые через несколько десятков лет любой государственный архив с готовностью приобретет - у ваших детей или у вас самих, если вам повезет...

Итак, архив есть у каждого человека, но, как правило, люди сами не знают этого и потому с небрежностью относятся к бумажкам, захламляющим их дом и затрудняющим жизнь. В последние годы все решительнее укореняется привычка освобождаться от много лет сохранявшихся бумаг - писем, записных книжек, бабушкиных девичьих еще дневников - при генеральных уборках и, уж во всяком случае, при переезде на новую квартиру.

Между тем на бумаги эти стоило бы взглянуть подругому. Свидетели вашей частной жизни, очи вместе с тем свидетели вашего времени, и именно от вас, от вашего отношения к личному своему архиву зарисит степень полноты, с которой войдет это время в историю.

Но дело не только в заботе о будущих историках. Человек нуждается еще и в собственной истории, в следах своей, пусть непритязательной, биографии. Это нужно прежде всего ему самому, а потом и детям его, и внукам. Но не всякий и не всегда в урочное время догадывается об этом.

Начнем с примеров простейших, с нашего обихода, хотя бы с любительских фотографий, рассмотренных с не совсем обиходной точки зрения.