Трактир «Разбитые надежды» - Владимир Свержин

– Назад! – рявкнул он на Зарину и ее товарок. Те моментально шарахнулись к шалашу. И вовремя. Глазастое бревно, возмущенное непонятливостью добычи, издало громогласный то ли звон, то ли скрежет, ринулось в атаку и взгромоздилось на плот, едва не перевернув его. Чешуйчатые пассажиры завизжали, ухватившись за что попало. Пока плот выравнивался, мысли Лешаги, холодные, словно отточенное лезвие, двигались неспешно и плавно, как его учил Старый Бирюк. Он рассматривал шипастое страшилище, плотоядно любовался им, стараясь почувствовать, уловить его страхи и желания. Страхов не было, а желания… – существо хотело есть. Это было его единственное желание. Других не было. Досадное открытие.

С обычным зверем Лехе справиться было довольно просто: стоило прорастить в себе охваченный пламенем куст, стать им, хоть на мгновение, и любая тварь бежала, поджав хвост, шарахалась, ища спасения. А еще можно было поймать сознание противника в жесткую петлю собственной воли, как вот сейчас пыталось сделать заплесневелое живое бревно, как не раз проделывал в схватках и сам Лешага. Эта тварь не была похожа на остальные. С ней провернуть такую штуку не стоило и пробовать. Страж отлично чувствовал силу вечно голодного врага. Он рассматривал зеленовато-черные шипастые пластины костяного панциря, длинную, вытянутую вперед пасть с пилами отточенных клыков, неказистые кривые лапы с острыми когтями. Из стрелялки речного монстра не достать. Ему та дробь, что камешком в стену: только пуще разозлится.

– Держи! – он кинул самострельное приспособление Марату и выхватил нож. Возможностей для борьбы нет. Есть одна возможность и единственный шанс.

Заметив достойного противника, зубастая тварь кинулась на Лешагу. Инстинкты вполне заменяли ей обременительный при таком образе жизни разум, и они недвусмысленно подсказывали, что разделавшись с крупным двуногим самцом, можно будет легко добраться и до остальных. Мощные челюсти щелкнули совсем рядом с Лехиным бедром. Но тот в мгновение ока перепрыгнул через распоясавшееся «бревно», кувыркнулся и тут же вскочил на ноги. И вслед за этим грохнул выстрел. Дробь рикошетом прыснула во все стороны, лишь стуком да громом потревожив страшилище. Но этого оказалось достаточно, мощный, длинный хвост его, до того упрятанный в темной воде, стремительно взлетел над плотом, взметнув столб брызг, и с размаху врезал под колени Марату. В тот же миг чудище резко повернулось и ринулось на сбитого с ног чешуйчатого. Прыжок. Лешага оказался на шипастой спине и, в кровь обдирая тело, с силой вонзил длинное стальное острие в глаз монстра.

Ужас речных глубин вздыбился, точно подпрыгнул на кривых лапах. Хвост его метался из стороны в сторону. Пронзительный скрежет сменился воем на столь высокой ноте, что все обитатели убогого плота, не сговариваясь, зажали ладонями уши, стараясь хоть как-то защитить барабанные перепонки от невыносимого визга. Все, кроме Лешаги. Сейчас здесь не было вчерашнего мальчишки из лесистого предгорья, – огромная птица вонзила в желанную добычу стальные когти и сжимала, сжимала их, радуясь хлещущему из раны кровавому потоку. Рывки чудовища становились все короче и слабее. Ученик Старого Бирюка чувствовал – добыча сдается, и это наполняло его невыразимой радостью победы. Еще мгновение, еще… Зубастые челюсти сжались с такой силой, что Лехе послышался хруст костей. По огромному телу водяной твари от головы к хвосту прокатилась короткая волна агонии. И тут Лешага вдруг ощутил, что слабеет, и рухнул на шипастую спину, обхватив ее руками.

Очнулся он от холодного прикосновения к ноге. Не открывая глаз, крутанулся на месте, стараясь загнать между коленей голову противника, и тут же услышал жалобный не то всхлип, не то бульканье.

– А, Зарина, – по характерному звучанию нечленораздельного крика догадался Леха и, отпустив «добычу», открыл глаза. Чешуйчатая сидела рядом с ним на плоту, держась за шею и хватая воздух ртом.

– Я, я… у вас кровь, много ран… – с трудом выдавила она.

– Кровь? – точно сомневаясь, повторил воин и оглядел изорванные в клочья штанины, под которыми ясно просматривались глубокие царапины, сочащиеся «красным потом», как говаривал Старый Бирюк. Только сейчас Лешага почувствовал боль, противное жжение по всему телу. А, ну да, шипы.

– Но вы его убили! – воскликнула Зарина и вслед за ней, словно дождавшись сигнала, заголосили ее подруги и скачущие вокруг детеныши. Леха не всегда понимал слова, но в интонациях чувствовался восторг, не избытый со смертью живоглота ужас, благодарность. Его раздражал этот шум, как, впрочем, и любой шум, не сообщавший ничего значимого. Страж поморщился, сел поудобней, раскрыл ладонь над самой глубокой царапиной и начал водить ею, согревая внутренним теплом рану, унимая кровь и упрашивая края разорванной плоти сойтись, как было, срастись без следа.

– У меня есть мазь! – доставая из поясной сумки небольшую круглую емкость, предложила Зарина.

– Пустое! – буркнул новоявленный герой, продолжая беседовать с собственным телом.

– И вовсе не пустое! – запротестовала чешуйчатая. – Вода грязная, на шипах у чудища может быть всякая зараза. Эта мазь сделана по древнему рецепту, изобретенному еще до Того Дня. Один только запах ее изгоняет хворь из раны.

Лешага искоса поглядел на девушку, прикидывая, что когда-то из-за рассеянной здесь заразы ее предки стали вот такими страшилищами, и, примерив на себя подобный внешний облик, внутренне содрогнулся. А что если, а вдруг…

– Ладно! Давай, мажь.

Зарина не заставила себя упрашивать.

– А где этот? – чувствуя прикосновения шершавых ладоней к ноющим ссадинам, оглянулся Леха. – Где самогубец?

– Кто? – удивилась целительница.

– Бестолковое существо, которому я кинул подержать стрелялку.

– Я, между прочим, тебя спасал! – раздался обиженный голос из шалаша. – Я думал, он тебя сейчас одним махом сожрет!

Ученику Старого Бирюка вдруг представилась нелепая картина – щуплый паренек, бросающийся на его защиту. Ничего более смешного и придумать нельзя. Но храбрец, храбрец – ничего не скажешь. Не удержавшись, Леха захохотал. Подобное случалось с ним нечасто и оттого чудесным образом меняло его угрюмый, хищный облик. Он смеялся, хлопая себя по груди, и все на плоту невольно подхватили этот смех, не успев сообразить, отчего им так весело. Но с каждой секундой неведомо куда уходило напряжение, и день казался довольно светлым, и речная вода не такой уж темной, а живоглот – совершенно мертвым, и оттого довольно забавным.

– Ладно, иди сюда, воитель! – наконец проговорил Леха.

– Не могу, оно мне хвостом ноги отбило.

– Ишь, ты. Ну, тогда ползи, раз уж ты мне жизнь спасал, поглядим, что там с лапами твоими стряслось.

– У меня ноги! – возмутился Марат.

– Да хоть бы и крылья. Давай, ползи.

– Ого! – юнец выкарабкался из своего убежища и только сейчас, наконец-то, смог по достоинству оценить мертвую тушу живоглота. – Шагов десять в длину, не меньше.

Бронированное чудище воистину мертвым грузом лежало на корме плота, заметно погружая его в воду и замедляя и без того не слишком быстрое движение.

– Ты, выходит, теперь настоящий драконоборец?

– Кто? – удивился Лешага.

– Ты не знаешь? – Марат обрадовался возможности блеснуть эрудицией. – До Того Дня в мире было много драконов. Это такие чудовища, даже больше этого встречались, многие с крыльями. В совсем древние времена они постоянно с людьми враждовали, скот у них похищали, красивых девушек, – он мельком взглянул на Зарину. – А защищали людей драконоборцы. Они сражались с такими вот, – парнишка ткнул пальцем в мертвое чудище, – и всегда побеждали их. Одного из героев звали Святой Георгий. Он был самым знаменитым, наверное, много драконов победил. Я в книжке картинки видел. Так эти драконы, и большие, и маленькие, меньше, чем конь у Святого Георгия. Но все такие же зубастые, только на хвосте вроде как шип. Этот драконоборец всегда девушек спасал, а они его за это любили.

– Любили, ишь ты… – Лешага хмыкнул, он и в прежние времена слышал это словцо, знать бы только, что оно значило. Он помнил мать, кормившую его просяной кашей, в которой иногда даже попадались кусочки мяса. Она была сурова, часто кричала, но кормила всякий день. А однажды, когда Леха кубарем скатился с каменистого склона, даже плакала над его лежанкой. Возможно, это и называлось – любила. Он мельком глянул на Зарину, обрабатывающую его царапины едко пахнущей мазью. «Тогда она что же, тоже меня любит?» – от этой мысли его невольно передернуло.

– А потом, – продолжал Марат, – драконы как-то примирились с людьми и даже научились принимать их облик. И в городах жили, как все прочие, только особыми кланами. Черный клан, синий клан…

– Ишь ты, – вновь повторил «драконоборец» и покачал головой. Не то, чтобы рассказанная чешуйчатым история его сильно удивила, уж скорее она многое ставила на свои места. Если человек по своему желанию мог становиться этаким чудищем, то, стало быть, и он… Ну, конечно, не таким драконом, но все же…