The Rolling Stones. Взгляд изнутри - Доминик Ламблен

На следующий день я застал Брайана с его акустической Gibson Hummingbird в руках. Он сказал мне, что обладает некоторым талантом к нахождению новых рифов, в чем все мы действительно убедились на примере «The Last Time», и только что сочинил еще один риф для следующего сингла группы, и дарит мне возможность услышать его первым. Риф действительно цеплял. Мы снова и снова слушали то, что потом стало повторяющимся мотивом в песне «Get Off Of My Cloud» – втором хите The Rolling Stones планетарного масштаба после «Satisfaction». И в авторах этого хита будут значиться фамилии… Джаггер – Ричард.

Брайан не казался чересчур подавленным ситуацией, хотя и было очевидно, что такая несправедливость его задевает. Несомненно, вначале он был неоспоримым лидером группы, а затем ситуация изменилась не в его пользу, и теперь всем заправляли Мик с Китом. Брайан продолжал пользоваться у фанатов почти такой же популярностью, как Мик, но ему больше не принадлежало последнее слово в решениях, касавшихся группы. И все-таки последняя работа The Rolling Stones была популярна только благодаря ему. Это была его идея, хотя даже он сам не мог предсказать столь ошеломляющего успеха. Так что некоторое разочарование взаимоотношениями в группе не играло большой роли в сравнении с масштабами триумфа Брайана. Новоиспеченный аутсайдер группы, который, по всеобщему мнению, должен был закончить под каким-нибудь мостом, отныне отплясывал на крыше мира.

Тем летом 1965 года еще было очевидно, что Брайан принадлежал к числу победителей. К сожалению, это продлилось недолго, и его падение было даже болезненнее, чем он сам мог предположить.

– 4 -

Америка…

(1964–1967)

Открывать мир дано не только рок-звездам. И хотя цены на длительные перелеты в те времена были далеки от определения «демократичные», я относился к числу тех избранных, кто имел возможность посетить страну, которой все мы грезили.

Сложно описать, что Америка значила для послевоенного поколения. Она была нашей Землей обетованной и даже чем-то большим. Введенный после победы 1945 года план Маршала предполагал возрождение Европы, но, помимо этой цели, преследовал и другую: насадить в старушке Европе культуру Нового Света и захватить ее большой рынок. Цель, несомненно, далекая от идей благотворительности, однако ее реализация предоставила нам доступ ко всему самому лучшему, что могла предложить эта необыкновенная страна.

Жвачку и кока-колу, конечно… На этом месте должна быть какая-нибудь протертая до дыр карикатура. Кстати, французские стоматологи были в восторге от того, в каких количествах мы все это пили и жевали. Но ведь Америка также предлагала вещи и получше. Начать хотя бы с рок-н-ролла, неслыханная волна которого поглотила нас в середине 50-х. Элвис, Билл Хейли, Эдди Кокран, Бадди Холли, Чак Берри, Литл Ричард, Джерри Ли Льюис… Только представьте, какой шок вызывала вся эта необузданная, подобная электрическому разряду музыка. Это была настоящая бомба! И в момент ее взрыва Франция вяло покачивалась в ритме вальса и классики. Самые продвинутые, и мои родители в их числе, слушали джаз. Но когда в твои уши ворвутся звуки «Shake, Rattle And Roll», даже творчество Луи Армстронга покажется нудятиной. Я уже не говорю о Морисе Шевалье или группе Compagnons de la chanson.

А еще мы получили вестерны! Пейзажи и костюмы Дикого Запада, салуны, индейцы. Мелких лягушатников, которыми мы и были, вестерны манили своей захватывающей экзотикой. Мы стирали подошвы или просиживали штаны в бесконечных завоеваниях Дикого Запада. Мы перебили уйму Апачей и обчистили великое множество дилижансов. Голливудские фильмы во многом поспособствовали тому, что традиционные образы жандарма и бандита канули в Лету. В детстве мы больше не хотели играть в уважаемых стражей порядка. Джон Уэйн, Ли Марвин и мой любимец Джеймс Коберн воплощали совершенно другой тип персонажей. Как знать, может, именно мы своим пренебрежением к полиции и симпатией к ковбоям посеяли первые зерна парижских студенческих восстаний мая 1968 года…

Тем не менее от количества просмотренных фильмов и всего, что было связано с США, у меня просто глаза на лоб лезли. Популярностью также пользовались комиксы и даже открытки. Одного изображения небоскреба хватало на целые часы восхищенного созерцания, ведь ничего подобного мы никогда не видели. А их машины! «Кадиллак», «Шевроле», «Крайслер»… В сравнении с ними наши казались ничтожными колымагами, не достойными своего названия ящиками на колесиках.

Иными словами, все, что нас волновало, будоражило наши умы и заставляло плясать, все, о чем мы мечтали, было связано с Америкой. По ту сторону Атлантики бурлила настоящая жизнь, в то время как наша страна предлагала лишь серость и маскарад.

Я был одержим поездкой в США с десяти лет. Даже к двадцати годам это желание значительно перевешивало все остальные, и в тех случаях, когда я мог рассчитывать на солидные подарки от родителей, я просил не машину и не мотоцикл, а билет в это великое паломничество. Впрочем, в перерывах между воспитанием хлыстом мои родители обнаруживали благосклонность к открытию новых горизонтов, что было их несомненным достоинством. Они всегда были последовательны в своих требованиях, и в данном случае не имели ничего против того, чтобы их сын расширил свой кругозор и улучшил знание английского. Несомненно, их подход к приключениям был менее развлекательным, чем мой. Но главное, что они были не против, и в 1964 году, когда мне было 19 лет, мечта стала реальностью.

Познать радость путешествия на самолете я смог лишь через несколько лет, а пока отправлялся навстречу заветной мечте на борту «Аурелии» – итальянского теплохода и самого маленького судна, которое ходило через Атлантику. Для этого «Аурелии» требовалось девять дней, в то время как «Франция» проделывала аналогичный путь за четыре. Но, как говорится, тише едешь – дальше будешь. Для паренька моего поколения даже путешествие на теплоходе было необычайной роскошью.

«Аурелия» – самый маленький теплоход, ходивший через Атлантику.

Во время посадки со мной приключилась любопытная история. «Аурелия» была зафрахтована американской компанией, а в Америке имя Доминик с написанием, данным мне при рождении, – женское. Мужское пишется немного иначе[12]. И произношение этих двух имен различается. Так что эти милые люди зарегистрировали меня как девочку. Не то чтобы это задевало мое мужское достоинство, тут вставала проблема практического характера: по правилам в каюте теплохода могли жить до восьми человек одного пола. Соответственно, зарегистрировав меня как девочку, американцы отвели мне койку в женской каюте…

И вот я стою в каюте в окружении семи дамочек. «Какая удача!» – подумал я, впервые увидев свой гарем. Лучшего начала круиза и не придумаешь. Вот только все эти недотроги моего энтузиазма совершенно не разделяли. Абсолютно не воодушевленные новой «подружкой» в моем лице, они потребовали, чтобы меня отселили с глаз долой, заперли в трюме, выкинули за борт – неважно. Главное, чтобы меня не было в их каюте! Как будто они тоже придерживались мнения Чарли Уоттса.

1965 год. Шайенн, штат Вайоминг. «Go and Leave the Driving To Us» (100 000 км по США за 4 поездки).

© Архивы Доминика Ламблена

После такого чудовищного разочарования я решил изменить орфографию своего имени. В мои планы на будущее входило если не переехать в США, то, по крайней мере, находиться в постоянном контакте с этой страной, а потому надо было действовать. Я ни в коем случае не женоненавистник, но совершенно не хотел, чтобы меня вечно принимали за женщину и писали мне письма, начинающиеся строчкой «Дорогая мисс Ламблен».

Словно для того, чтобы я окончательно убедился в необходимости задуманного, всю поездку в мой адрес пели песню «Dominique» Жаннин Деккерс, известной как Сестра-улыбка. Эта бельгийская монашка, решившая уйти в музыку, пользовалась в Америке большой популярностью, и каждый раз, когда я представлялся, ответом мне был треклятый припев ее песни: «Доминик, ник, ник…» Отличный способ воспитать в человеке отвращение к собственному имени!

Отныне мое имя будет писаться иначе. Это в корне пресечет любые задевающие беседы о моей половой принадлежности и приблизит меня к моим мечтам школьника-американофила. Я не стал менять имя на Эдди или Джонни, но все-таки придал своему галльскому происхождению чуть более американское звучание.

Тем временем мы с моими галльскими корнями почти достигли цели. Чтобы добраться до Нью-Йорка на теплоходе, необходимо терпение, но результат того определенно стоит. Я открыл для себя этот город лучшим из всех возможных способов: приплыл сюда, подобно миллионам мигрантов, первыми отправившимися в это приключение. Приближаясь к Большому яблоку, наш теплоход словно оказался в кино. Мы проплыли под мостом Верразано-Нарроус, мимо Статуи Свободы с ее поднятым над головой факелом. В Нью-Йорке наступало раннее утро, здания окрасились в оранжево-золотистый цвет. И пока «Аурелия» подходила к докам, пассажиры купались в царившей здесь атмосфере сюрреализма. Солнце, с трудом пробиваясь сквозь желтую пелену, по мере нашего продвижения прорисовывало надменные очертания столь желанного города, от красоты и чрезмерности которого захватывало дух. Как, впрочем, и от теплохода «Юнайтед Стейтс», который маневрировал перед нами, швартуясь к своему доку. По сравнению с ним наше судно казалось ветхим, нелепым челноком. И довершали всю эту картину бесстрастные и высокомерные небоскребы. В тающем тумане нас встречал Нью-Йорк, безмятежный и величественный. Не могу сказать, что я так себе все и представлял. Нет, все оказалось гораздо лучше.