Семидесятые (Записки максималиста) - Марк Поповский

Рассказал об академике Сахарове. У Сахарова года два назад умерла жена. Дочь замужем, отделилась. Он живет с 13-летним сыном вдвоем. Обедают в кафе, хозяйства никакого нет. Академик сам стоит в очереди в «Гастрономе» (эти личные детали делают фигуру борца за гражданские права еще более привлекательной). Раньше Сахаров работал в секретном-пресекретном институте ("Там, где они делают эти свои ужасные штуки", — говорит Леонтович). Теперь — в институте ФИАН, где является старшим научным сотрудником. По словам Леонтовича, Сахаров — человек очень хороший. Его общественная деятельность объясняется тем, что "он ужаснулся, выпустив из бутылки джина".

На вопрос, есть ли какая-нибудь научная отдача от огромных средств, вложенных в космические дела, Леонтович ответил, что научные расходы при этом не превышают одного процента от расходов военных. В космосе же у нас очень часты «проколы». Так, «Союз-10» должен был состыковаться с космической станцией «Салют», запущенной прежде (на ней установлены какие-то уникальные приборы, в том числе телескоп для астрономических наблюдений). Но стыковка не удалась, и «выстрел», стоящий миллионы рублей, прозвучал впустую, хотя газетная трепотня и превознесла полет как великое завоевание науки. Кстати, эта наша неудача, как в кривом зеркале отразилась в статье нашего американского корреспондента, который с явной радостью сообщил в газете, что в США не удался запуск ракеты, который обошелся налогоплательщикам во столько-то долларов.

Со слов одного генерала, сказал Леонтович, еще недавно у нас были три фирмы, строящие ракеты. Одной руководил Челомей (как будто родственник Хрущева), второй еще кто-то и третьей, наиболее новаторской фирмой, руководит С. Королев. По словам того же генерала, Челомей работает на нас (на армию), Королев — на ТАСС (на пропаганду), а третья фирма — в унитаз.

Леонтович поражает живостью и искренностью реакций и, вместе с тем, способностью вдруг как-то уйти в себя. Его духовная чистота и искренность ощущаются как некое душевное здоровье, которое присуще его природе, как другим присуще нездоровье. Лиля говорит, что ей грустно его наблюдать уникум. Умрут эти старые интеллигенты, и мир науки окончательно заселят узкие спецы и дельцы без проблеска гражданской мысли.

12-17 мая

Мысль о том, чтобы собрать под одну обложку несколько портретов биографий ученых с плохим характером — начинает реализовываться. Речь идет о тех, чей характер дает им силы к творчеству и успешной реализации своих научных идей, а с другой стороны, делает жизнь носителя такого характера нелегкой. Ездил в Институт сахарной свеклы в Рамонь (под Воронежем), где живет один такой «зверь», селекционер, доктор сельскохозяйственных наук, Герой социалистического труда, академик ВАСХНИЛ и многих орденов кавалер Аведикт Лукьянович Мазлумов. Меня встретил рослый, хорошо сложенный человек в скромном сером костюме. Особенно хорошо вылеплена бритая наголо голова. Первое впечатление — мрачен, неконтактен. Но вот улыбнулся доверительно и стал говорить о себе. Абсолютная ясность мысли, оценок, чувств. Ясный человек. Рассказал о тяжелом нищем детстве, о пережитых унижениях, когда приходилось просить деньги на учение у богатого дяди. Добавляет: "Я ни у кого с тех пор ничего не прошу. И дочерей своих к тому же приучил". Вообще, это рассказ о сильном характере, который воспитался в трудах, бедности и который гордо замкнулся, зная цену себе и людям.

В 1941 году, когда немцы подошли к Рамони, и сотрудники, подхватив свое барахло, кинулись к понтонному мосту через реку Воронеж, Мазлумов нагрузил телегу отборными семенами сахарной свеклы и попытался двинуться следом. Но на середине моста колесо застряло. Сзади напирали войска. Телега загородила им путь. "У, жидовская морда, нагрузил барахло, удираешь!" орали бегущие. Телегу решили сбросить в воду. В сутолоке порвался мешок и отборные семена потекли под копыта лошадей, под ноги людям. И тогда Мазлумов заплакал. Может быть, впервые в жизни. Увидел текущие семена и какой-то командир. Он остановил свою часть, и солдаты чуть ли не на руках вынесли злополучную телегу на другую сторону Воронежа. Так рассказывают…

18 мая

Письмо от Эдит Луцкер. Несколько лет назад эта пожилая, но весьма энергичная нью-йоркская дама — историк, прочитав мою книгу о бактериологе Вл. Хавкине "Судьба доктора Хавкина", 1963 г., заинтересовалась героем. Она получила от нью-йоркского исторического общества несколько тысяч долларов и отправилась туда, куда я и помыслить не мог, — в Индию и в Израиль, где собрала огромный материал о Хавкине (о том, что архив Хавкина находится в Иерусалимском университете, я ей сам и сообщил), и вот теперь она рвется в СССР, чтобы собрать материалы о Хавкине в здешних архивах. Пишет, что приедет 9 августа и пробудет до 24 сентября. С 18 по 24 августа — конгресс по истории медицины. А до этого и после она собирается ездить по стране, искать архивы (Одесса, Ленинград и т. д.).

Все это вздор. В год, когда антисемитские страсти достигли высшего накала, ехать в СССР искать материалы о еврее Хавкине — значит ничего не понимать в положении дел. Ей здесь ничего не дадут, никуда ее не пустят. Она просадит свои деньги в дорогах и сверхдорогих гостиницах «Интурист», но ей не позволят даже приблизиться к архивам. Живых свидетелей уже нет. Зачем же ехать?

Говорил по телефону с секретарем будущего Конгресса по истории науки Володарским (Институт истории естествознания). Он откровенно сказал, что не представляет себе человека, который сегодня поставил бы свою подпись на бумаге, рекомендующей американку главному архивному управлению. Написал в США, пытаюсь убедить г-жу Луцкер не ехать в СССР.

23 мая

Со мной подписали издательский договор на перевод с украинского книги В. Иваненко "Домик в море". Таким образом я как бы сравнялся с большинством наиболее талантливых наших прозаиков и поэтов. Они, как и я, большую часть времени заняты переводами бездарных творений провинциального (иноязычного) пера. Талант расходуется на публикацию бездарности. Талант порождает того, кто его же вытеснит на полках магазинов, библиотек. Что же мне обижаться, если Вас. Аксенов переводит казахский роман, а Инна Варламова — калмыков и монголов.

Арестован и осужден на три года лагерей церковный писатель Анатолий Эммануилович Краснов-Левитин. А. Э. - натура общественная, бурная, с обостренным чувством справедливости. Еврей, самозабвенно преданный христианству (православный), бедняк, спешащий на помощь ближнему, политический поднадзорный, занятый тем, как бы помочь заточенному в тюрьму товарищу. Литературный талант его со всей несомненностью выявляется в его трехтомных "Очерках по истории церковной смуты (20-е-50-е годы, XX век)". Отличный публицист, он стремится в этой книге убедить читателя не литературными и демагогическими фокусами, а строгими документами.

В жизни А. Э. эпикуреец, добрейший человек. Семьи у него не было, жил один. По четвергам комнатка его, до крайности бедная, наполнялась молодежью. Пили мало, но спорили много. Спорили, как всегда, неистово и бестолково. Сам А. Э. был терпим в спорах, но молодые доходили до глупостей, крайностей. Что еще сказать? Добр, честен и потому в тюрьме.

28 мая

Вадим и Леночка Меникеры уезжают в Израиль. Едут с двумя маленькими детьми. Все оформлено. 4 июня вылет. Мы сидим в их уже разоренной квартире, смотрим на их бодрые и усталые лица, и странная тревога овладевает нами. Это как смерть близких людей. Пока умирают чужие — сердце молчит. Но вот ударило совсем рядом. Эти люди навсегда уходят от нас. Между тем и этим миром нет общения, нет связи. Уже от одной этой мысли становится зябко. А потом начинаешь думать об их и своей судьбе. В маленькую воюющую страну можно ехать, очевидно, лишь таким молодым, тридцатилетним, имеющим реальные знания (он — экономист). Я совсем, начисто не вижу себя там. Я там не нужен ни себе, ни им. Русский литератор, публицист, кому и что нового я могу сказать? Да по чести, и не так велики мои способности, чтобы они могли заинтересовать мирового читателя. А главное — всеми корнями, всем духом своим чувствую себя здешним.

29 мая

Магия цифр: в 1941 году, когда мне исполнилось 19, началась война; в 29 (1951) — родился мой сын, написан первый серьезный очерк о творце антибиотиков Игнатии Шиллере; в 39 лет (1961) родилась дочь, написана наиболее ценимая мною книга "Судьба доктора Хавкина". Сейчас, в свои 49, я стою опять перед каким-то важным событием. Удастся ли начать книгу о Войно-Ясенецком?

* ДОБАВЛЕНИЕ, сделанное 20 лет СПУСТЯ. В возрасте 59 лет, после того как на Западе вышли четыре мои книги, в 1981 году я вынужден был пойти работать уборщиком мусора в нью-йоркскую страховую компанию. Сегодня, когда мне 69 лет (1991), выпустив на Западе уже 7 книг 12 изданиями на пяти языках, не имею за душой ничего, кроме жалкой пенсии. Только что хозяин русской газеты в Нью-Йорке ради экономии закрыл мою рубрику "Америка — наш дом". — М. П.