Питер Брейгель Старший - Сергей Львов

Эти рисунки, казалось бы, ничем между собой не связаны — ни временем появления, ни темой, ни циклом, но их сопоставление позволяет предположить, какой характер носила образованность Брейгеля. Об «Алхимике» мы далее будем говорить подробнее, сейчас скажем лишь, что рисунок трактует алхимию резко сатирически. Алхимия для Брейгеля — лжемудрость, мнимая наука.

Мы могли бы пройти мимо этого листа как случайного эпизода в творчестве нашего художника, если бы столь же сатирически не изображал он медицинских шарлатанов, которым верили многие его современники. И, главное, если бы не «Temperamentia». На ней множество ученых занято измерениями. Здесь определяют географическую широту места, углы склонения светил, взвешивают, считают, проверяют отвесом вертикальность колонны, измеряют циркулем ее диаметр. На рисунке совмещено несколько самостоятельных сцен, связанных общей темой или даже общим пафосом — измерение.

На первом плане, как и на гравюре «Парижская школа», школьный класс: учитель благожелательно слушает ответ ученика, остальные прилежно занимаются.

Один из больших знатоков творчества Брейгеля, Карл Тольнаи, толкует этот рисунок как сатирический. С этим трудно согласиться. И взрослые ученые и юные ученики серьезно, даже упоенно заняты своим делом. Нам кажется, что художник не иронизирует над их увлеченностью, а разделяет ее.

Книжная латинская начитанность, позволявшая процитировать древнего автора, не была редкостью во времена Питера Брейгеля. Куда реже встречалось понимание того, что алхимия — лженаука, а еще более редким было представление о важности наук, построенных на измерениях, на точном счете, — свидетельство возможной близости к главным и передовым воззрениям века. XVI век был веком дальних путешествий, для которых требовались познания в астрономии и точные карты, он был веком, когда ученые начали не только умозрительно рассуждать, но и считать, измерять, чертить и взвешивать.

В Нидерландах науки развивались особенно успешно. Здесь работал, например, географ Меркатор, создавший новую систему изображения земли на картах, так называемую меркаторскую проекцию. Это было открытие, сохранившее свое значение на века. Нидерландские ботаники закладывали едва ли не первые в Европе ботанические сады, медики изучали лекарства и делали операции.

Где, у кого увидел Брейгель циркули, астролябии, точные весы? А ведь это изображено на рисунке! Кто растолковал ему, что музыкальный строй имеет математические основания, позволяющие изобразить занятия музыкой на листе, посвященном измерениям?

Чтобы такой лист мог появиться, какое-то время его жизни должно было пройти среди людей, посвятивших себя занятиям геометрией, астрономией, математикой.

Когда мы подойдем далее к рассмотрению картины «Вавилонская башня», мы увидим, что «Temperamentia» отнюдь не случайна для него. «Вавилонская башня» показывает его интерес к строительной технике и прикладной механике. Изображения блоков, полиспастов, ступальных колес, которые есть на ней, сделаны человеком, хорошо разбирающимся в том, как работают эти механизмы и машины.

Где, когда приобрел он столь явственный интерес к точным наукам и прикладным знаниям? Этого мы не знаем. Но он несомненен так же, как несомненны познания Брейгеля в этих областях.

Добавим еще, что молодым человеком Брейгель отправился в далекое путешествие — оно вряд ли было бы возможным, если бы он не знал ни одного языка, кроме родного. Словом, мы должны предположить, что кроме запомнившейся ему и сатирически изображенной им школы в его отрочестве и юности были годы не только профессионального художественного, но и более широкого учения. Это, а наверное, и люди, с которыми он был близок, сделали его человеком образованным, и образованным не схоластически, а в духе новой образованности XVI века. Когда и с чьей помощью это произошло, можно только гадать. Скорее всего, объяснение нужно искать в самом духе времени и в воздухе страны, где многие художники были одновременно и строителями, где уже стала возможной едкая насмешка над алхимией, где глобус и компас были уже не диковинкой, где складывалось уважение к ученым, дерзающим измерять земную твердь и небесный свод.

IV

Мы не можем восстановить маршрут, которым юный Питер из лимбургской деревни Брейгель, что подле города Бре, добирался до Антверпена, и сколько времени длилось его путешествие. Это зависит от того, избрал ли он с самого начала Антверпен своей целью или попал туда случайно после долгих странствований. И та и другая возможность одинаково вероятны; психологическая окраска их различна. Можно вообразить, что, начав рисовать в родной деревне, он услышал от кого-нибудь из бывалых людей, сколько мастеров этого дела живет в славном городе Антверпене и какие там собраны замечательные картины, и сразу же решил: в Антверпен! Тогда этот путь выглядит дорогой, по которой, нигде не задерживаясь, шагает юноша, рано ощутивший свое призвание и стремящийся к цели. Но можно представить себе, что он оставил родную деревню и родную округу, не зная твердо, куда и зачем идет, и только силою обстоятельств оказался в Антверпене.

Обе канвы одинаково искусительны для того, чтобы вышить по ним узор фантазии, но обе, увы, одинаково не поддаются обоснованию. Одно можно сказать определенно: краток или долог был его путь по времени, на этом пути он непременно должен был повидать много интересного.

Пейзаж Нидерландов необычайно густо заполнен большими и малыми городами. Брейгель никак не мог миновать нескольких городов с крепкими городскими стенами и прочными воротами, с высокими башнями церквей и ратуш, с крутыми сизовато-коричневыми черепичными крышами узких по фасаду и высоких домов. Он не мог не заметить, что горожане отличаются в этих городах и нарядом и говором и что в разных городах по-разному смотрят на пришельцев из других мест. Его деревенский говор должен был обращать на себя внимание, костюм тоже. Если путь его был долог, все это могло сгладиться, если он шагал прямо в Антверпен, он еще мог принести в волосах запах родной округи, на башмаках — пыль сельских дорог.

Глядя на карту, мы можем предположить, что на пути из провинции Лимбург в Антверпен он не миновал Льежа, Лувена и Мехельна. В Лувене, который во времена бургундских герцогов был столицей герцогства, находился университет. Брейгель мог никогда и не слыхивать, что он почитался одним из лучших в Европе, по встреча со студенческой братией, отличавшейся буйностью нрава, должна была ему запомниться. Еще Лувен гордился своей ратушей. Сейчас мы говорим о ней, что она была выстроена в стиле поздней готики, а завершена в XV веке. Брейгель не воспринимал ее в терминах истории искусств.

Подняв голову в бледно-синее небо, он следил взглядом за тем, как возносятся ввысь стрельчатые арки, как истаивает в воздухе каменная громада, как дробятся ее каменные грани. И большой собор святого Петра в том же городе и знаменитые старинные торговые ряды он воспринимал жадным зрением, как раньше воспринимал раскидистые или вытянувшиеся ввысь деревья, холмы, речные берега, воспринимал как нечто хотя и созданное людьми, но живое и целое, вырастающее из каменной почвы города.

Не менее замечательны были собор святого Павла и церкви святого Якова и святого Варфоломея в Льеже. Войдя в одну из них, чтобы помолиться перед дальней дорогой и получить отпущение грехов, он не мог не остановиться перед картинами и статуями, украшавшими ее. Льежу было что показать пришельцу.

Мехельн, или Малин, был тоже знаменит своими церквами, но прежде всего своими колоколами с бархатистым звоном и гулом, секретом которого издавна обладали мехельнские колокольные мастера. Даже в русском языке отразилась память об их искусстве в выражении «малиновый звон», что означало некогда звон колоколов из Малина. К этому городу и к возможному в нем пребыванию Брейгеля иногда приурочивают некоторые догадки. Они не лишены интереса.

На двух картинах Брейгеля изображено строительство Вавилонской башни, огромного незавершенного сооружения, устремленного к небу. Но как раз в Мехельне завершалось строительство недостроенной башни собора святого Ромуальда, которая по плану и замыслу строителей должна была достичь высоты в 170 метров, поистине головокружительной для своего времени. Быть может, пораженный ее обликом Брейгель задержался в Мехельне? Может быть, именно здесь начал он вглядываться в то, как сооружаются эти рукотворные горы?

Брейгель уже в ранних работах уверенно владел техникой живописи водяными красками. Эта техника в его времена была особенно распространена среди художников Мехельна. Может быть, и по этой причине он задержался здесь.

У каждого города были не только достопримечательности, но и свои маленькие слабости, над которыми посмеивались соседи. Мехельнцев дразнили тем, что они-де хотели погасить луну. Впоследствии на картинах Брейгеля появляются люди, которые делают эту комическую попытку. И это принимается иногда за косвенное доказательство того, что Брейгель задержался в Мехельне.