Тайм-код лица - Рут Озеки
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Навязчивые состояния
Удивительно, что у меня еще есть какие-то брови. В детстве я страдала трихотилломанией – это расстройство, связанное с выдергиванием волос. Я выщипывала себе брови и ресницы, а также расщепляла кончики секущихся волос, собирая кучками маленькие изогнутые волоски на белой странице или белых клавишах пианино, когда делала уроки или занималась музыкой. Трихотилломания, по-видимому, относится к числу обсессивно-компульсивных расстройств, и пик ее проявления приходится на период между девятью и тринадцатью годами, именно тогда начались мои собственные навязчивые состояния. Такое поведение часто провоцируется депрессией или стрессом – выдергивание волос приносит облегчение.
Со временем я избавилась от привычки выщипывать брови и ресницы, но секущиеся кончики еще долго оставались моим проклятием. Безмолвно застыв, я часами перебирала волосы, выработав сложную систему способов их расщепления. Некоторые были просто раздвоены в форме буквы Y, но иные скорее походили на перья, пушистые, с тонюсенькими кончиками, и я считала их самой удачной находкой, потому что они представляли самую большую проблему. Фишка была в том, чтобы ухватиться за отдельный зубчик и тянуть его как можно дольше вверх по стволу, пока он не оторвется. Я даже сейчас помню это состояние, похожее на транс, и то напряжение в теле, с которым я кропотливо проделывала эти манипуляции, и тот стыд, который я испытывала, чувствуя, что поведение мое неправильное и нездоровое, но не находя в себе сил остановиться. Я была эмоциональным и скрытным ребенком.
Дело даже не в том, что выдергивание волосков меня как-то успокаивало. Скорее, занимаясь этим ритуалом, я могла контролировать нервное напряжение и удерживать его в себе, чтобы оно не вырвалось наружу. В конце концов в подростковом возрасте я излечилась от трихотилломании, отрезав волосы и научившись курить и пить: перешла на другие ритуалы самопомощи, которые потом не один десяток лет столь же скрупулезно исполняла.
Такого рода обсессивно-компульсивные состояния не редкость. В школах полно сутулых косоглазых старшеклассниц, сосредоточенно расщепляющих себе кончики волос. В Японии я часто видела их в метро. Некоторые девушки обрезали секущиеся кончики крошечными маникюрными ножницами, которые носили с собой в сумочке исключительно для этой цели. В наше время такое уже не часто увидишь. Теперь вместо этого они все время занимаются своими смартфонами: увлеченно переписываются или играют в игры.
Тайм-код
01:00:19
01:00:19 Ну, наконец-то! Час прошел. Оближем губы. Пошлем себе воздушный поцелуй и продолжим в том же духе.
01:01:14 Это что, мне еще два часа так сидеть? Что за бредовая была идея…
01:02:38 Ух, какой классный хмурый взгляд! Даже страшно. По-моему, с годами выражение лица у меня становится излишне суровым. Похоже, я не всегда отдаю себе отчет в том, что делает мое лицо; подозреваю, что его обычное выражение теперь – хмурое и сердитое. В рекламных писательских турах меня часто фотографируют, и хотя я стараюсь потом не смотреть на эти снимки и видео, не могу не отметить, что фотографы часто подлавливают у меня на лице жутковатые гримасы, похожие на презрение, неодобрение или высокомерие – а я в этот момент, наверное, просто думала, что бы такого съесть на ужин. У стариков пугающий вид. Я не хочу быть страшной. Не хочу, чтобы окружающим казалось, будто я презираю их или испытываю отвращение. Может быть, мне стоит попробовать выработать какое-нибудь более мягкое выражение лица. Выражение внимания, например. Или непроницаемость восточной маски. Отработать загадочную улыбку. Начинаю понимать, зачем люди колют себе ботокс.
Маски
В юности мое полуяпонское лицо являло миру нечто несоответствующее тому, кем я себя чувствовала. Мое лицо было чем-то вроде поверхности, на которую окружающие, особенно мужчины, проецировали свои представления о расе и сексуальности, «азиатскости» и женственности – представления, которые имели со мной мало или вообще ничего общего. Я росла с маской на лице, о существовании которой не подозревала, но с годами, конечно, эта маска на мне отпечаталась.
В 1970 году мне исполнилось четырнадцать. Образ азиатских девушек как экзотических сексуальных объектов, этаких нестареющих девочек, еще держался в американской культуре со времен Второй мировой войны, а также после войн в Корее и во Вьетнаме. Войны в Азии сформировали у американцев стойкий сексуальный стереотип. Азиатские девушки были «другими», и мужчины, для которых секс с четырнадцатилетней белой девочкой, похожей на их сестру или дочь, был чем-то запретным, со мной чувствовали себя более раскованно. В подростковом возрасте у меня было несколько отношений с такими взрослыми мужчинами, некоторые из которых занимали руководящие посты и могли некоторым образом повлиять на мое благополучие. Эти отношения никогда не казались мне настоящими, потому что само «Я», которое в них вступало, казалось мне каким-то ненастоящим. Это «Я» ужасно хотело отличаться от меня. Эта японочка позволяла всему этому происходить, потому что именно этого от нее и ожидали. Она была маской, и это она вступала в отношения.
Культовая японская маска Но под названием «ко-омотэ» изображает молодую девушку лет четырнадцати-пятнадцати. У нее круглое белое лицо, полные щеки и блестящая белая, почти перламутровая кожа. Волосы у нее разделены посередине скромным пробором, а линии глаз изящные и длинные, слегка приподнятые к внешним уголкам. У нее маленький ротик, а пухлые губки бантиком чуть приоткрыты в загадочной улыбке, так что соблазнительно выглядывают вычерненные зубы. На протяжении многих веков в Японии у женщин было обыкновение чернить зубы, выщипывать брови и рисовать их заново примерно на дюйм выше естественной линии бровей. Широкие брови ко-омотэ похожи на пару чернильных отпечатков большого пальца, посаженных высоко на лбу, чуть ниже линии волос. По краям они слегка наклонены вниз, что придает маске вид изумления, легкой насмешки и некоего ожидания – она словно бы ждет от вас какого-то замечательного поступка, но будет в равной степени довольна, если
