Будем жестокими - Владимир Моисеев

- Ладно, - кричит вдруг мужчина и бежит к шкафу. - Приберегал ко дню рождения, но раз такое дело...

Он достает сверток и передает его женщине.

- Вот.

- Что это?

- Маникюрный набор фирмы "Грезы настоящей женщины"!

- Не может быть, - женщина разворачивает сверток и вскрикивает.

- Дорогой мой, только настоящие мужчины исполняют грезы настоящих женщин! Я согласна на все сразу!

- Что это? - чуть ли не с ужасом спросил Володя. - Реклама?

- Почему реклама? Я называю это обозрением нравов.

- Нет. Это телевизионная реклама, я знаю.

- А что, хорошая идея. На экране это, действительно, будет смотреться.

- Не понимаю... Как же так... Так нельзя. Вы ослеплены, Кольцов, вы не отдаете отчета в своих поступках. Это же безумие! Почему вы считаете, что имеете право писать все, что вам в голову придет? Неужели вы никогда не задумывались о своих обязанностях? Вы модный писатель и должны...

- Знаю, - перебил его Поль. - Все знаю, что я должен.

Писатель на посту

Стоит, не унывает.

Видит за версту

И мысли выражает...

Чего ему от меня надо? - думал Поль, демонстративно запивая из горлышка чайника таблетку анальгина.

- Если бы вы знали, как нам нужна ваша секта! Нам просто необходима вера, все равно во что, хоть что-нибудь святое... Не в науку же верить. Мы должны преодолеть апатию и растерянность, поработившие нас, найти цель и добиваться ее, сметая все на своем пути. Религия? Пусть. Если она станет тем стержнем...

- От меня-то ты чего хочешь?

- Все организационные вопросы я беру на себя, но без вашего участия и благословения все развалится. Нам нужна ваша истина!

Какая истина? - с ужасом подумал Поль. Я и истина, что может быть дальше друг от друга?

- Нет, - сказал он решительно. - Я занят.

- Чем?

- Чем я могу быть занят - пишу.

- Чушь собачью какую-нибудь?

- Ну почему, - обиделся Поль.

Дальнейшее напоминало водевиль. Раздался вкрадчивый звонок в дверь. Поль открыл. Квартира тотчас наполнилась аккуратно подстриженными людьми из специальной секции по борьбе с терроризмом. Полю предъявили ордер на обыск и ордер на задержание на основании пункта 17 Особого Законодательства.

Искали тщательно. Оружие, наверное. Не нашли.

Через полчаса Поль подписал акт изъятия. Собственно, изъяли только какую-то папку.

- Ребята, - пошутил Поль. - Если вам нужна бумага, сказали бы сразу, этого добра у меня навалом. Чем больше возьмете, тем лучше.

Но никто не улыбнулся в ответ, только Володя, сидевший до сих пор молча, вдруг вскочил и закричал тонким от волнения голосом:

- Что здесь происходит, черт побери! Это же Кольцов! Слышите, Кольцов! Мы все и подметки его не стоим. Разве можно с ним так. За что его? Ведь это все чушь, ерунда, ошибка. Он ни в чем не виноват! Неужели вы сами не понимаете. Отпустите его... жандармы!

- Пойдем, - сказал Полю полицейский, не обратив никакого внимания на раскрасневшегося Володю.

Тяжелая дверь со скрежетом захлопнулась, и Поль остался один. Все произошло так быстро, что он никак не мог поверить в происходящее. Неудачный сон? С похмелья, конечно, и не такое в голову придет...

Однако это был не сон.

Я так долго распространялся о доброте, с ненавистью подумал он, что и сам поверил в ее существование. Как это я тогда на банкете сказал: "Не наука, не искусство, не развитие производительных сил приводят к прогрессу человечества, а только любовь и доброта!" Что ж, замечательные слова. Здесь, в тюремной камере, они производят сильное впечатление. Но слова это слова. И пока я наслаждался общим смягчением нравов, какой-то неулыбчивый малый собирал материал, стараясь засадить меня в камеру до конца второго квартала, согласно плановому заданию. Не всем, видимо, пришелся по душе выпендривающийся писатель, так что можно считать, что кое-что сделать удалось! По нынешним временам это как орден - тюремная решетка. Интересно, потянули ли мои работы хотя бы годика на три? Молодец... И смелей, писатель, не трусь, ты же ни в чем не виноват!

А ведь я и в самом деле ни в чем не виноват, неожиданно сообразил Поль и ужаснулся. Как-то так всегда получалось, что со стороны он всегда выглядел рафинированным интеллектуальным конформистом. Человеком, с легкостью отделывающимся от любых идеалов, если они хоть в чем-то осложняют жизнь, аполитичным, анаучным субъектом в высокой башне из слоновой кости. Как сказала однажды Лена: "Сидишь на своей холеной заднице и поплевываешь на все подряд сверху вниз. Наука - тебе не нравится, а политика - грязное и пошлое занятие недостойное интеллектуала. Удобная позиция. А можешь ли ты хоть слово сказать без своей проклятой иронии? Веришь ли ты во что-нибудь, любишь ли что-нибудь, ценишь ли что-нибудь? Сделал ли что-нибудь достойное внимания? Нет. Просто встал во весь рост и отошел в сторонку".

Не помню, что я ей ответил. Разве я виноват, что не похож на канонический образ народного любимца. Народу по душе не сомневающиеся в каждом своем шаге кретины, а герои, оспаривающие авторитеты, режущие правду-матку в глаза, восходящие на Голгофу с высоко поднятой головой. Правда, сами любители героев на Голгофу не рвутся и правду-матку придерживают до поры до времени. У них проверенные, безобидные идеалы, которые, впрочем, позволяют презирать всех остальных.

Черт побери, оказывается, для того, чтобы я смог разобраться в самом себе, нужно было засадить меня в тюрьму. Я всегда считал, что самое главное - быть честным со своей совестью. А как это выглядит со стороны, дело десятое... И что - сижу в тюрьме, копаюсь в собственном умонастроении, получая огромное удовольствие от обилия мыслей об исконном предназначении интеллигенции. И ни одной сволочи нет до меня дела, разве только этот припадочный Володя вспомнит. Остался один, и никакие идеалы мне не помогли.

Идеалы. В последнее время одно лишь упоминание о самом жалком подобии идеала, я бы сказал - идеальчика, вызывает у окружающих повышенную потливость рук. Еще бы, каждый знает, идеалы, если они, не дай бог, чудом сохранились, следует держать подальше от посторонних глаз, даже если они безобидны, как весенняя капель. Главное, не высовываться. Как там этот парень сказал - между мной и моими идеалами всегда находятся люди, которые норовят погреть свои руки. Пожалуй. Добавить можно лишь одно - человек, в силу обстоятельств лишенный возможности погреть свои руки, обречен на общественное презрение. Ему никогда не отмыться от обвинений в природной лености или кретинизме. Неудивительно, что идеалы сейчас не в моде.

Почему же я должен страдать из-за слова, смысл которого настолько расплывчат, что, пожалуй, его и вовсе не существует.

Поль прошелся взад-вперед по камере, стараясь успокоиться.