Телевидение. Взгляд изнутри. 1957–1996 годы - Виталий Козловский

И надо же такому случиться, что мы его слова претворили в жизнь буквально. Показывая в праздничном выпуске 1 мая, как дружно и весело москвичи вышли на демонстрацию, в спешке монтажницы вклеили кусок пленки наоборот. Времени на просмотр уже не было, и режиссер с дикторами бегом побежали в студию. Мы расположились у телевизора и с усталым удовлетворением смотрели на дело рук своих. И вдруг, о ужас! Демонстранты с флагами и транспарантами пошли вверх ногами и задом наперед. Хорошо, что мы все были молоды, и инфарктов не произошло. Но мы уже начали прощаться со своей работой. Надо отдать должное Харламову, он не стал раздувать историю. К счастью, самое высокое руководство всего этого безобразия не видело, они смотрели первую программу, а мы шли, как всегда, но второй. Даже выговоров никому не было. Однако московские остряки говорили в адрес нового председателя: «Он выполнил свое обещание, обещал все перевернуть и перевернул!».

Из монтажниц следует назвать Ирину Пешкову и Веру Логинову, они были старшими смены и учили молодежь, которая приходила прямо из средней школы.

В монтажной дикторы читали текст под пленку. Почти всегда он не совпадал с изображение, так как авторы старались впихнуть в него как можно больше информации. Приходилось на ходу сокращать текст, изменять, кое-где дописывать. В общем, подгонять под изображение. Репетиция была важнейшей частью работы над выпуском.

В это время один экземпляр текста выпуска помощник режиссера относил в отдел музыкального оформления. Там подбирали музыку для каждого сюжета в зависимости от его содержания. В основном это была бодрая, «фанфарная» музыка — примерно как в выпусках кинохроники «Новости дня».

Репетиция состояла всего в одном прогоне пленки. Дикторы должны были сразу же все понять, «уложить» текст, попасть с произнесением фамилии человека на пленке именно тогда, когда он там мелькнет на секунду и притом произнести все с «выражением» и верными смысловыми ударениями.

Второй раз пленку показывать было нельзя, так как она сохла, горбилась и уже не могла бы выйти в эфир. Ведь и до показа дикторам ее несколько раз крутили и монтажницы, и авторы, и редакторы.

Дикторы всегда работали четко, и по их вине ни разу не происходило никаких сбоев. Правда, они не раз жаловались начальству на «грязные» тексты. Ведь правки вносили все — редакторы, зав. отделом, главный редактор, а перепечатывать не было возможности. Машинистки были общими на всю редакцию и постоянно загруженными. Да и времени не было. Начальство нас поругивало, но поделать было ничего нельзя.

Выпуск «Московских новостей» шел в эфир примерно в 21.00–21.30. Поначалу — без определенного точного времени, просто по окончании передач 2 программы.

Продолжительностью по 30 мин. Иногда — по 40–45 мин. Программные службы, конечно, ворчали, но мы не обращали внимания. Тогда это было можно. Не было строгой сетки вещания, а было примерное расписание. Часто вещание второй программы заканчивалось на час-полтора позже объявленного.

Сам выпуск проходил «вживую», без видеозаписи, естественно, ее тогда не было. Это приводило к разным неприятностям, «накладкам», как тогда говорили. Однажды пригласили в студию журналистку из «Известий» — Ольховскую. Тогда был выдвинут почин (а все почины придумывал горком партии) — «продукцию села — на прилавок магазинов». Естественно, минуя овощные базы. Овощные базы в то время были бичом города. В них гноилось до половины овощей и фруктов, завозимых в столицу. Все это видели, так как по разнарядкам райкомов все рабочие и служащие Москвы участвовали в переборке гнилых овощей. Но никто не мог ничего поделать. И вот придумали выход — везти продукцию села прямо в магазины. Об этом и должна была рассказать журналист Ольховская. Режиссер всегда сидел за пультом, как бы на втором этаже и видел, что происходит внизу в студии, через огромное окно во всю стену. А в студии распоряжался помощник режиссера. Обычно это была молодая девушка, которая ставила титры передачи, расставляла мебель в студии, приводила выступающих, выполняла все команды режиссера, подаваемые в наушники.

В тот день помощником режиссера была Зина Корнилова. (Она 40 лет не расставалась с телевидением, со временем стала режиссером, а теперь трудится в Совете ветеранов). В студию только что привезли новую, модную мебель, в том числе стулья, очень легкие, на трех ножках. Зина спросила у Ольховской, не заменить ли их на более устойчивые? Но Ольховская была женщиной молодой, тоже модной и попросила оставить все как есть.

Ну, и конечно, во время передачи она упала вместе со стулом. Выпуск вел диктор Виктор Балашов — человек огромного роста и с соответствующей фигурой, но немного неповоротливый. Он, естественно, бросился сразу ее поднимать. Зина тоже наклонилась к Ольховской. Крики режиссера в наушники ничего не могли изменить: в кадре виднелся пустой стол с двумя микрофонами, из-под стола доносились голоса, непонятно о чем говорившие, а телеоператоры не могли дать другой план, так как Зина тоже занялась подниманием Ольховской, и заставки на пюпитре не было. Поднятие прошло успешно, хотя и не так быстро, как хотелось бы. Выпуск завершился. Но в студию уже набежало начальство. Пришел даже руководитель телевидения Саконтиков, что было совсем уж непонятно. Обычно он и его замы делали вид, что Московской редакции вообще нет, а тут быстро начали выяснять, кому объявить выговора. Как всегда выяснилось, что виновата только «стрелочник» — Зина Корнилова. Почему-то мы тогда очень боялись выговоров. Может быть, даже не каких-то последствий для карьеры, для повышения зарплаты, а просто из-за общественного мнения. Сразу же начинали подходить люди и спрашивать: «За что?». Надо было десять раз объяснять, как бы оправдываясь.

Положение спасла Ольховская, которая сказала, что сама виновата — настояла на трехногом стуле. Инцидент исчерпал сам себя, так как виноватой оказалась пострадавшая.

Приходит на память еще один случай чрезвычайного происшествия на выпуске. И опять виноватых не было. Судите сами. К очередному празднованию дня рождения В. И. Ленина мы решили начать выпуск песней о нем на начальных заставках. Пошли титры, началась тягучая, тяжелая песня:

Ленин — всегда живой,Ленин — всегда с тобой,В горе, надежде и в радости.

Песня идет и идет, заставка стоит и стоит… я бегом в аппаратную и кричу режиссеру: «Сколько можно?» Режиссер — по-моему, это была Самохина, которую прозвали «Суматохиной», — вдруг неожиданно спокойно поворачивается и говорит: «А как прервать?» Я начинаю туго соображать. А песня все идет: