Необыкновенное лето - Константин Федин

– Но вы говорите, это – коммунальная квартира? – спросила Ася не без боязни.

– Нисколько! Это – дом коммунальный, городской, а в квартире я как жил один, так и живу… пока, знаете, пока, без всякой перемены.

– Но мы же вас стесним! – растроганно и уже благодарно, с кристальной слёзкой в глазу, проговорила Ася, чуть-чуть выпячивая губки.

– Что вы! Да у меня… Ну, поверьте, я буду только рад! У меня же ещё две комнаты! У меня этаж, целый этаж! Это мне город всегда давал квартиру… Я уже не помню сколько там лет!

– Фантастично! – сказал Пастухов.

– Судьба? – полуспросила и улыбнулась Ася.

Он кивнул ей, соглашаясь.

– Согласны? – упоённо оборачивался ко всем Дорогомилов и вдруг вздёрнул над головой шляпу счастливым жестом морехода, поймавшего в трубу долгожданную землю.

Алёша немедленно повторил этот жест, замахав летней белой своей фуражечкой, и крикнул:

– Мама согласна, согласна!

– Что ж ты орёшь? – заметил совсем не сердито отец.

– Ну, теперь грузиться! Пойдём за тележкой, – сказал Дорогомилов и протянул руку Алёше.

Но Ольга Адамовна тотчас захохлилась, одёргивая на себе изрядно пыльное сак-пальто из какого-то плюш-котика и выдвигаясь на передний план.

– Как можно, однако? Алёша с вами так мало знаком!

– Ах, мы познакомимся, познакомимся! Сейчас. Я сейчас.

Дорогомилов побежал к дальнему крылу вокзала, где ещё пестрела разбиравшая пожитки толпа. Он вприпрыжку семенил ножками в круглых штанах, похожих на сосиски, под развевающимися долгими фалдами сюртука. Волосы его колосились из-под шляпы, одно плечо он выталкивал вперёд, будто загребая воздух.

Алёша громко рассмеялся и начал подпрыгивать то на одной, то на другой ножке.

– Мама, он ведь нарочно такой, правда? Как всё равно ёлочный.

– Он букинистический, – вразбивочку выговорил Пастухов, помигал с лукавинкой на Асю и внезапно тоже сорвался в смех: – Черт знает что такое! Ни на что не похоже!

– Поверь мне, Саша, поверь, я не ошибаюсь, – сказала Ася с проникновенным, залучившимся выражением лица, – это – праведник на нашем пути. Поверь.

Она как-то особенно придыхнула на слове – праведник.

– Или сумасшедший, – жёстко сказал Пастухов.

Часа полтора спустя шествие подходило к дому Арсения Романовича. Он вёл за руку Алёшу, по пятам провожаемого взволнованной больше всех Ольгой Адамовной. По дороге, на паре двуколок, нанятые мужичонки катили поклажу. Сзади приглядывали за ними с тротуара Пастуховы.

Дом, в котором проживал Дорогомилов, стоял на одной из тихих улиц, примыкавших с Волги к городскому бульвару – Липкам. Это был двухэтажный особняк, когда-то розово покрашенный по штукатурке, а сейчас – бурый, в щербинах, живописных трещинах и с раскрошенным цоколем. Он легко запоминался по тамбуру парадного крыльца, выступавшему на тротуар. В узорчатых оконных и дверных переплётах тамбура ещё переливались не добитые мальчишками разноцветные стёклышки. Другие архитектурные приметы здания были довольно обычны для вкуса, в каком любили строить в губернских городах, да и в уездах, лет сто – полтораста назад: верх в венецианских окнах, с овальными фрамугами, так же как и входная дверь тамбура; простенки от цоколя до карниза в пилястрах, очень плоских, приплюснутых, так что их можно было принять за намалёванные на штукатурке. Заборчик с воротами направо от дома и флигель – налево не отличались ничем от соседних, только старые жёлтые акации, уже раскрывая листочки, долговязо лезли хлыстами через забор.

Арсений Романович скрылся за калиткой во двор и через минуту, запыхавшийся, отворил тамбур. Начали поднимать наверх вещи. Алёша первый вбежал по певучей деревянной лестнице и очутился в коридоре перед окном. То, что он увидел, превзошло его ожидания. Арсений Романович не только не приврал, рассказывая всю дорогу с вокзала, какие чудеса откроются Алёше на новой квартире, но даже приблизительно не мог передать необычайность мира, вдруг брошенного прямо Алёше под ноги.

По склону вниз спускался большой сад. Одни деревья чуть-чуть распушились, на других ещё только высыпали разбухшие почки и висячие бархатные червяки свекольного цвета. Но сад уже казался кудрявым. Пятнышки света будто паслись на узких тропинках, как жёлтые цыплята. Трава была разной – то маленькая-маленькая, прямая, точно настриженная ножницами, то лопоухая, витая. Старая тачка с отломанным колесом валялась на боку. «Колесо-то мы починим!» – подумал Алёша и взглянул поверх сада.

Сначала он ясно различил, белую церковь с колокольней и на ней – высокий тонкий шпиль. Потом, сразу за церковью и за шпилем, он увидел что-то непонятное – живое от сияния, громадное, как много-много полей, уходивших во все стороны до самого неба. Потом он моментально понял, что это – не поля, а вода, и потом ещё скорее, чем моментально, сообразил, что эта вода – Волга. Он вскрикнул:

– Волга! Мама, Волга!

Ему никто не отозвался – все были заняты тасканием вещей, и его неожиданно взяло сомнение – не ошибся ли он? Волга должна была быть похожа на Неву, но только гораздо больше. А то, на что смотрел Алёша, нисколько не напоминало Неву. Не было нигде настоящего конца, а там, где, вероятно, начиналась земля, было все так же плоско и бесконечно, как на воде. Там был другой цвет, какой-то сиренево-серый, но цвет тоже живой, подвижной, как на воде. Там даже виднелись деревья и, может, отдельные домики, но они тоже словно росли из воды. И кроме того, Алёша сколько раз слышал, что на Волге много больших пароходов. А тут, как он ни искал глазами, везде была вода и вода, и ни одного парохода. Правда, совсем близко, над крышами домов, Алёша заметил две тёмных лодки, плывших друг другу навстречу. Но лодки могли плыть и не по Волге.

Алёша решил хорошенько проверить – могла ли всё-таки это быть Волга, и даже обрадовался, что никто не слышал, как он крикнул – Волга! Как вдруг из-за церкви появился на воде небольшой уголок, и уголок этот стал вырастать, будто выдвигаться из церкви, как крышечка из пенала. Затем уголок превратился в квадратик, и на этом квадратике появился второй квадратик, и они оба продолжали выдвигаться из церкви, и нижний вёз на себе верхний, и потом сразу на верхнем выехал третий, совсем так же, как второй на первом, и все они начали вытягиваться в полосы и вдруг ярко забелели на солнце, и Алёша отчётливо разглядел на каждой полосе маленькие окошечки, и окошечек стало выдвигаться из-за церкви все больше и больше, и Алёша понял, что это идёт пароход. Да, это недалеко от берега шёл пароход! Все больше, больше появлялось пароходных примет – лодка на верхней палубе, лоцманская будка, чёрная труба, ещё лодка, и внизу, под колесом – взбитая яичными белками пена и веером сверкающие волны, и на палубе – опять лодка, и потом – верхняя полоса с окошками оборвалась, за ней оборвалась средняя, потом выползла корма, потом – наклонная мачта с подвешенной наискось лодкой, над ней – лисьим хвостом – флаг, – и вот весь огромный трехпалубный пароход, от носа до кормы, как на ладошке, поплыл перед поднявшимся на цыпочки и ухватившим оконную раму Алёшей, и – словно для того, чтобы не оставалось никаких сомнений, – пароход этот гневно изверг из-за трубы клубчатую струю молочно-белого пара, и через секунду глухо толкнулся в окно стариковский рассерженный гудок.

– Пароход на Волге! – вне себя закричал Алёша.

– Ура! – крикнул в ответ Арсений Романович, уронив на последней ступени чемодан, и все, как по сговору, подошли к окну и остановились плечом к плечу, глядя на реку.

– Ах, господи боже мой, – пароход! – после минуты молчания вздохнул отец. – Может, Ася, хорошо, что мы попали в Саратов?

– Ну, конечно, Саша! – ответила мать со счастливым беззвучным смехом.

– Очень, очень хорошо! – подтвердил Арсений Романович и легонько толкнул Алёшу в бок: – Правда, Алёша?

– А бывают пароходы ещё больше этого? – спросил его Алёша.

– Нет, уж больше этого никогда не бывают! – решительно сказал Арсений Романович.

– Мы поедем на пароходе, папа?

– Гм… может быть, даже на гидроплане, – хмуро проговорил отец и отошёл от окна.

Надо было устраиваться, и все опять засуетились. Дорогомилов объявил, что должен идти на службу, и просил Пастухова располагаться как угодно. Алёше он сказал, что в саду можно играть на траве, что в сарае есть верстак, что ходить разрешается по всем комнатам дома.

Квартира была странной – из тех, что возникали не по плану хозяина, а строились казной для неизвестных, именно казённых квартирантов, однако по старинке – толстостенная, с половицами, которых не прогнёт и сытый конь, с порогами, которых не сотрут три поколения. Посереди передней комнаты, занятой нежданными гостями, покоилась преобъемистая русская печь, – видно, помещение предназначалось и под кухню, и под столовую, как часто бывало в старых семьях. От печи шли две переборки, и они образовывали маленькую комнату с лежанкой.