Мир Марка Твена - Алексей Зверев

По большей части это были бедствующие крестьяне и ремесленники или разоренные непрерывно бушевавшими в Старом свете войнами торговцы да обедневшие мелкопоместные дворяне. Корабли из Гавра и Дувра прибывали в Бостон и Нью-Йорк один за другим, и на каждом непременно каюты и трюмы были битком, набиты искателями удачи, прихватившими с собой из покинутого дома семейную Библию, несколько самых нужных инструментов, проржавевший от старости мушкет и смену белья. Впереди ждала неизвестность. Но они ехали. На юге обосновались бывшие французы, на севере — вчерашние англичане и ирландцы.

В приморских больших городах они обычно не задерживались, приобретали повозку и двигались дальше, в глубь страны. Никто толком не мог бы сказать, где эта страна кончается, — десятилетиями шли на запад, пока не открылся перед глазами путников другой, Тихий океан. В самом начале прошлого века у Наполеона американским правительством была куплена необозримая территория Луизианы. Наполеон воевал, ему требовались деньги. Пространство, на котором размещается чуть ли не треть нынешней Америки, он уступил за смешную цену в пятнадцать миллионов долларов.

Вскоре по всей этой территории уже прокладывали первые борозды запряженные мулами телеги новоприбывших претендентов на участки. И среди них — фургоны Клеменсов и Лэмптонов, покинувших свои уютные виргинские обиталища. Подобно тысячам других, обе эти семьи проделывали обычный маршрут, все дальше уходя от обжитых, цивилизованных мест. Лет через двадцать пути их пересекутся в Кентукки.

Что было проку кичиться друг перед другом, чьи предки сановитее! Вокруг лежал особый мир — фронтир. Так называли границу, за которой кончались края, где жизнь была уже более или менее налажена, и открывались просторы, еще никогда не видевшие белых людей. Эта граница не была постоянной. Вместе с колымагами переселенцев и лагерями лесорубов, вместе с военными отрядами и мечтателями о легкой поживе она все время двигалась на запад, к Тихому океану.

Историки считают, что фронтир окончательно исчез лишь в самые последние годы минувшего века, когда понастроили городов на всем протяжении политого потом переселенцев пути от Нью-Йорка до Сан-Франциско в Калифорнии. Формально так оно и есть. А по сути атмосфера фронтира стала быстро пропадать еще раньше, сразу после Гражданской войны — войны Севера и Юга, — завершившейся в 1865 году. Тогда закончилось строительство железной дороги от одного океанского берега до другого. Теперь можно было с комфортом пересечь Америку за каких-нибудь десять дней. Прежде такое путешествие отнимало несколько недель и было небезопасным.

В годы детства Сэма Клеменса фронтир пролегал где-то посередине современной Америки, у больших озер Мичиган и Эри, вдоль Миссисипи. Начиналось освоение Техаса. Там были великолепные пастбища. Техас, как и Калифорния, Невада, Колорадо, Юта, считался владением Мексики. Но скотоводам-американцам невыгодно было мексиканское управление. Они подняли мятеж, объявили Техас независимым, а потом, в 1845 году, добились его присоединения к США. Решено было округлить западные границы; воспользовавшись пустяковым предлогом, Америка напала на Мексику, и в результате грабительской войны, продолжавшейся неполных три года, все пространство от Миссисипи до Тихого океана отошло под американский флаг.

И снова двинулись в новые края скрипучие телеги переселенцев, целые поезда, растягивавшиеся на несколько километров. Ганнибал словно ожил, стряхнув с себя дремотное оцепенение. Здесь делали последнюю остановку перед переправой через Миссисипи. Недельку-другую готовились к трудной дороге, чинили снаряжение и упряжь, покупали сухари, сахар, соль и, наконец, трогались в путь — за счастьем.

Скольких ожидало на этом пути не счастье, а разорение, крах мечты и ранняя смерть от непосильных нагрузок! Но переселенцам некогда было задумываться о подстерегавшей их опасности. Были среди них и настоящие романтики-первопроходцы, а еще больше было таких, кому не терпелось захватить землю, пока их не опередили конкуренты. Поэтому, напрягая последние силы, они рвались на запад, все дальше и дальше. А по обочинам дорог тянулись скелеты мулов и волов да одинокие могилы, заваленные камнями, чтобы койоты не вырыли костей…

Странная это была жизнь. Со всех сторон обступали лагеря путников непролазные чащобы и болота. Высоченные Скалистые горы с их крутыми снежными пиками вставали на тропе непреодолимой преградой. А те, кто сумел взять эту преграду, видели перед собой бескрайнюю степь, прерию, до самого горизонта поросшую кустами полыни — единственным топливом, какое здесь можно было найти.

По ночам бродили вокруг стоянок хищники, и никто не рискнул бы отойти на десяток шагов, не прихватив с собою ружья. Жили прямо в фургонах или ставили палатки, в которых летом задыхались от зноя, а осенью дрожали от холодов. Зимовать приходилось прямо там, где застал первый снегопад, и, как грибы после дождя, росли городки, поселки, деревни, порой состоявшие из двух-трех недолговечных домов.

На фронтире всех сплачивала одинаковая судьба. И требовалось от каждого не так уж много: твердость духа, смекалка, сильные руки. Других фронтир не принимал. Неженки да нытики не выдержали бы тут и месяца.

Каждый день был заполнен тяжелой работой и суровой борьбой с дикой, неподатливой природой. Природа казалась чудесной, и сами будни фронтира тоже были чудесными, полными невероятных опасностей, неожиданностей, трудностей, о каких и не подозревали, пускаясь в дорогу. На фронтире родились американские сказки и легенды. И почти во всех них прославляются мужество и сообразительность, рассудительность и хитрость. Без таких качеств переселенцу было не обойтись. Обступавший его мир выглядел громадным, таинственным и пугающим. Истории, которые рассказывали на фронтире, заполнены этим ощущением простора, который резко укрупняет любую деталь, придавая черты необычности, величественности и событиям, и людям.

В этих историях все «не по правилам»: герои попадают в немыслимые ситуации, их окружают диковинные вещи, они должны прямо на месте прилаживаться к совершенно невозможным обстоятельствам, поминутно попадая впросак, весело, залихватски вышучивая самих себя, но никогда не теряя присутствия духа и уверенности, что нет на свете ничего такого, с чем бы не справился человек, вышколенный фронтиром.

Позднее подобные истории начнут называть рассказами-небылицами. Это и в самом деле небылицы, только такие, где фантастика и реальность перемешаны до неразличимости, а в чудовищных преувеличениях все равно чувствуется доподлинная правда. Юмор для них обязателен — несдержанный, грубоватый, какой-то дикий, если судить по обычным меркам. Но на фронтире было не до изысканных норм этикета, а истории сочиняли и рассказывали люди, не слишком искушенные в литературных приемах. Они просто повествовали о жизни, какой ее видели изо дня в день. И, сами того не зная, создавали литературу чисто американскую, не похожую ни на одну другую литературу в мире, хотя пройдет не так уж мало времени, прежде чем эти рассказы будут записаны и изданы в книжках.

У Марка Твена тоже очень много таких вот рассказов-небылиц. Он их наслушался еще ребенком — от матери, от ее кузена Джеймса Лэмптона, необыкновенного выдумщика и враля, от многих людей, осевших в Ганнибале, но словно бы все еще живших там, на фронтире, где прошли их лучшие годы. Да и сам Ганнибал тогда еще был типичный городок фронтира. Граница, правда, отодвинулась далеко к тихоокеанским берегам, но нравы и понятия фронтира держались по всей Миссисипи еще долгие годы.

И Сэму нетрудно было представить себе, как тащились через леса и степи караваны, которыми добрались до этих мест его родители, и дядя Джон, и дядя Джеймс Лэмптон. Как на привалах рассаживались вокруг костров и слушали занятные истории про знаменитого лесоруба Поля Баньяна, который как-то сварил себе на ужин целое озеро ухи, или про речного разбойника Майка Финка и его легендарное ружье, называвшееся Всех Застрелю. Как ковбои в Техасе пили кофе с сороконожкой, как Фиболд, первый фермер в Небраске, переженил гусей с акулами — и получились летающие рыбы, как ночевал у медведя в берлоге и мирно с ним беседовал Джонни Яблочное Семечко, странствовавший всегда в одиночку и всюду разбивавший сады.

Наделенный пылким воображением, Сэм вполне отчетливо видел, как, решив перезимовать в какой-нибудь лощине, где есть дрова и вода, пионеры строят и укрепляют новый поселок, как играют в нем свадьбы — рвутся к небу бешеные звуки волынок, подрагивает под расходившимися каблуками земля на плацу, куда собралось все население, кто-то уже свалился и спит под фургоном, на досках грубо сколоченного стола режут необъятных размеров черничный пирог, туши оленей и антилоп дымятся над жарко пылающими кострами, — как зимними вечерами ревут в хлеву мулы, почуявшие приближение медведя, а по весне проводит первую борозду плуг и грачи слетаются проводить пахаря почетным эскортом. Он переносился душой в эти совсем недавние времена, и романтика кружила ему голову; господи, чего бы он не отдал, только бы хоть неделю-другую самому пожить этой необыкновенной и увлекательной жизнью!