Мир Марка Твена - Алексей Зверев

Вот в какие места занесла судьба Сэма Клеменса, уже открывшего в себе писательский дар, но пока не помышлявшего сделать литературу своей профессией. Он, как все, намеревался в Неваде быстро разбогатеть, напав на плодоносную серебряную жилу, и облачился в потрепанную шляпу, синюю шерстяную рубаху и грубые рабочие брюки, заправленные в сапоги. На службе делать ему было нечего, жалованья он не получал, но не расстраивался — найти бы богатую залежь, ведь другим удается. С утра до ночи рыскал по окрестностям старательской столицы Вирджиния-Сити, ставил заявки, промывал грунт, убеждался в ошибке и, что ни день, просыпался с твердой надеждой, что уже нынче-то ему непременно повезет.

Про любимчиков фортуны рассказывали на каждом углу. Кое с кем из них Твен был хорошо знаком. Обычно это были люди грубоватые, кичливые и на удивление невежественные. Они привыкли действовать подкупами и взятками, жульничали и водили за нос доверчивых компаньонов. В ходу был прием, известный как подсаливание жилы. С нового участка брали на пробу грунт и отправляли его на обогатительную фабрику, чтобы установить содержание серебра. В этот грунт подмешивали действительно богатой руды или даже растолченные в порошок серебряные монеты. Анализ на фабрике давал удивительные результаты, организовывалась компания, акции шли по большой цене. А мошенник, облапошив простодушную публику и выжав большие деньги из клочка земли, не годной и для пастбища, норовил побыстрее убраться из Вирджиния-Сити.

О невезучих старателях говорили: «Пришел с начинкой, ушел без потрохов».

Кто-то пускал себе пулю в лоб, кто-то, смирившись, становился обыкновенным чернорабочим и промывал чужую руду. А разбогатевшие — тут их называли набобами — соперничали друг с другом по части крикливой роскоши своих особняков и экипажей. Они разъезжали по Европе, скупая всякую дрянь, которую не умели отличить от предметов настоящей старины, и были убеждены, что подают достойный пример правильной жизни. Однажды Твен плыл на пароходе вместе с одним из крупнейших невадских богачей Смитом. Пассажиры заспорили, сколько миль пройдет судно за круглые сутки, каждый черкнул на листке свой ответ и запечатал его в конверт. В назначенный срок помощник капитана сообщил, что было пройдено 208 миль. Смит радостно захлопал в ладоши, уверенный, что вышел победителем. Он ведь назвал близкую цифру, 209 миль. И записал ее так: «2009» — двести, а потом еще девять.

Но счет деньгам набобы знали хорошо. И попусту не расходовали ни цента. Главная улица Вирджиния-Сити украсилась конторами предпринимателей, ворочавших миллионами, а также вывесками бесчисленных кабаков, увеселительных заведений, полицейских участков; в конце ее красовалось здание тюрьмы, которая никогда не пустовала. Бум был в полном разгаре. Преследуя петляющую жилу, прокладывали тоннели через весь город, и в помещениях поминутно вздрагивали стулья от взрывов, производимых под домом на глубине десятка метров. Над городом висело плотное облако известковой пыли. Невада тех дней оставалась фронтиром во всей его нетронутой красочности. У любого жителя Вирджиния-Сити была своя разработка, сулившая сказочные богатства в самом близком будущем, но пока все эти шахты — «Султанша», «Бумеранг», «Серый орел», «Умри, но добудь» — не приносили ровным счетом ничего, и половина населения старательской столицы безнадежно увязла в долгах мяснику и булочнику. Орудовали грабители и убийцы, окруженные особым почетом сограждан, видевших образец твердости характера в каждом, кто, по местному выражению, «держал частное кладбище», регулярно пополняющееся трупами соперников и просто неугодных тому или иному из королей преступного мира.

Твен с головой ушел в эту лихорадочную жизнь. Как старатель он не знал успеха. Зато он стал на Дальнем Западе первоклассным журналистом. В Вирджиния-Сити издавалась газета «Энтерпрайз», Твен носил туда заметки и истории о старательских буднях, а потом сделался профессиональным репортером. Работать приходилось каждый день, и помногу: не хватало материала. День напролет скитался он по городу и его окрестностям, чтобы вечером описать очередное убийство или обвал в шахте, чью-то баснословную удачу, чье-то мгновенное разорение, драку в салуне, где схватили за руку матерого карточного шулера, прибытие новой партии переселенцев, стычки с индейцами, пожары, махинации невадских воротил.

Ему объяснили: в газете не должно быть никаких «насколько нам известно», «предполагается», «ходят слухи», должны быть только факты или выдумки, но скроенные так ловко, что публике ни за что не догадаться, морочат ее или говорят правду. Все дело в тоне, каким написана статья, — напористом, уверенном, но допускающим и тени недоумений. Хорошо подпустить два-три красивых описания с неизбежными «розовыми закатами», «серебристым лунным светом», «огненным дыханием раскаленной прерии» и другими дежурными выражениями в том же роде. Неплохо и разнообразить отчет несколькими мудреными словами вроде «ультиматума» или «трансплантации» — смысла их никто все равно не уловит, но они внушают почтение к образованности автора. А самое главное — не смущаться ни преувеличениями, ни заведомым враньем, публика любит все занимательное и легко простит даже самые грубые ошибки и логические нелепости, лишь бы статью было интересно читать.

Нехитрыми тайнами газетного ремесла Твен овладел в мгновение ока. Только он не удовлетворился приобретенными навыками. Самого его интересовали не местные новости, всегда одни и те же, а черточки особого и неповторимого жизненного уклада, какой мог существовать только на фронтире. И свою записную книжку он заполнял зарисовками, которые газете были не нужны. Вот он двумя штрихами рисует трактир, где сегодня обедал: в углу стоит двустволка, хозяин выстрелом извещает, что суп на столе, а второй ствол остается заряженным на случай недоразумений при оплате. Вот еще одна картинка — как в Неваде держат пари: какой-то оборванец показывает принадлежащего ему петуха и предлагает джентльменам, поставив доллар, выдрать этому петуху ноги одним резким движением руки, — выигравший приобретает бесплатное мясо для куриного бульона, проигравший прощается со своим долларом. А вот уже и набросок истории про знаменитую скачущую лягушку — с нее в 1865 году начнется писательская слава Марка Твена.

Он еще не задумывается, зачем ему эти записки, эти моментальные снимки неустоявшейся, вздыбленной жизни, где бездна грубого и смешного, драматического и комического. Беспечальное, беззаботное житье бродяги остается для него высшим благом и счастьем. Лишь бы скитаться, не обременяя себя багажом, по бесконечным просторам от реки до океана, почаще менять обстановку, не засиживаться, не увязать в монотонной размеренности провинциального быта. Ведь столько яркого, столько интересного вокруг!

Серебряная лихорадка пошла на спад, и для Твена закончились веселые невадские деньки. Он уехал в Калифорнию, в Сан-Франциско — очень красивый большой город, лежащий по берегам бухты Золотые Ворота. О будущем он не размышлял всерьез, знал только, что оно, по всей видимости, окажется тесно связанным с газетой.

Тогда он еще не догадывался, что открывается его новая жизнь — писательство.

Марк Твен улыбается

Обложку самой первой его книги украшала огромная лягушка ярко-желтого цвета, резко выступающая на блеклом, светло-кремовом фоне переплета. Таких лягушек в природе не бывает. Но Твен ведь и написал о лягушке поистине необыкновенной.

Об этой лягушке рассказывали в любом старательском лагере. А еще раньше ту же самую историю можно было услышать в родных краях Твена. Или даже прочитать ее в газетах, издававшихся на периферии, в глубинке. Нашли несколько напечатанных вариантов этого рассказа. И все-таки лягушку из Калавераса прославил не кто иной, как Марк Твен.

А что в ней было особенного, в этой лягушке? Да ничего, просто она умела очень далеко прыгать. Настоящий чемпион по прыжкам что в длину, что в высоту — при слове «мухи» взвивалась в воздух, переворачивалась, как оладья на сковородке, и, схватив муху на лету, скромненько приземлялась на свое место. Звали эту лягушку Дэниел Уэбстер — в честь одного известного американского политического деятеля. У нее был хозяин, Джим Смайли, живший в рудничном поселке, как раз в центре фронтира. Он изловил Дэниела на болоте, долго с ним возился, обучая всяким фокусам, и утверждал, что лягушки необычайно понятливы, надо только дать им особое лягушачье образование, а так они на все способны.

На Дальнем Западе, пожалуй, не отыскалось бы человека, который хоть краем уха не слыхал, как, понадеявшись на удивительный талант Дэниела, Джим Смайли проиграл на пари сорок долларов объявившемуся в Калаверасе незнакомцу. Твен записал этот случай почти в точности так, как его не раз при нем излагали: незнакомец усомнился в способностях Дэниела, принял пари и, пока Смайли ловил для него другую лягушку, всыпал в пасть чемпиону пригоршню перепелиной дроби, так что бедная знаменитость не смогла сдвинуться с места. В общем-то печальная повесть об обманутом доверии и о прилежании, которое пошло прахом.