Мадам Осень - Инна Бачинская

Заместителя редактора она словно не заметила. Тот, неопределенно улыбаясь, не сводил с нее взгляда. Сунгур со смешанным чувством ревности и гордости наблюдал за женой. Привыкший раскладывать по полочкам окружающий мир и людей, он давно уже определил для себя три «публичных» типа поведения жены. Первый – рубаха-парень, свой человек, какое, к черту, шампанское, водка, кусок хлеба и «поехали, ребята!». Второй – независимая, смелая, ироничная баба с мозгами, профи с нахальными вопросами. Третий: вамп! Обольстительная улыбка, манера смотреть в глаза чуть исподлобья и брать за руку, иногда «крутить пуговицу» на пиджаке, против чего не устоит самый жестоковыйный, плюс голос сирены, низкий сипловатый шепоток, нога на ногу, обнажив красивую ляжку; отсюда же манера красивым движением отбрасывать пышную белую гриву и теребить мочку уха. Львица! Еще макияж – яркий во всех типажах. Плюс сладкий тяжелый парфюм – как завершающий штрих. Был и четвертый тип, непубличный – утренний, домашний, без макияжа, в расхристанном красном халатике до пупа, с припухшими губами и глазами, с круглыми коленками… и этот был самым желанным. И все четыре были страшно далеки от него… увы.

Алена лихо опрокинула рюмку, скривилась, замахала рукой, схватила с услужливо подсунутой тарелки кусок мяса. Схватила рукой, проигнорировав протянутую вилку. Рубаха-парень, свой в доску, к черту условности! И словно только сейчас увидела дочь.

– Ларка, ты? Давно не виделись! А это?.. – Она взглянула на парня, стоявшего рядом с дочкой, – в глазах плясали черти и бровка играла.

– Это мой знакомый…

– Твой знакомый? – перебила Алена. – А я ни сном ни духом? Ну, здравствуй, знакомый! А зовут-то тебя как?

Она, ухмыляясь, смотрела на парня. Тот поклонился и сказал:

– Ростислав. Рад знакомству, много слышал о вас.

– Представляю себе! – фыркнула Алена. – А ты вообще кто? Чем занимаешься, Ростислав?

– Автомеханик.

– Правда? – обрадовалась Алена. – Подгоню тачку, посмотришь! Визитка есть?

Ростислав кивнул и зашарил по карманам.

– Нам пора, – вдруг сказала Лара, мрачнея.

– Куда это?

Лара растерялась, не зная, что сказать.

– Мы собирались в гости к моим друзьям, – сказал парень.

Соврал, понял Монах. Ему казалось, что он в театре, и он получал громадное удовольствие, наблюдая местную литературную тусовку. Он даже забыл, что еще недавно собирался свалить.

Радостный и пьяноватый Коля Рыбченко опять разливал водку; Савелий Зотов прикидывал, прилично ли распрощаться, и лицо у него было озабоченное и слегка несчастное – казалось, у него болят зубы, и в нем можно было читать как в открытой книге; Валерий Абрамов ни с кем в разговоры не вступал, только зыркал исподлобья, скалил зубы и пил водку стакан за стаканом, не закусывая – похоже, завидует писателю, решил Монах, – или паршивый характер; Добродеев с красными пятнами на скулах, подобравшись поближе, восторженно вибрировал, не сводя взгляда с Алены. Сунгур же… в его глазах был шквал эмоций. Он смотрел то на жену, то на дочку, растерянную, смущенную, и Монах в который раз уже подумал, что из ярких независимых сильных женщин получаются плохие жены, что лучше уж такая, как Лара, бесцветная и безликая. Но это понимает умудренный жизненным опытом экстрасенс и путешественник, а нормальный мужик протянет ручки к Алене, а потом будет всю жизнь удивляться, почему пол не метен, вечно жрать хочется и какая-то сволочь, фигурально выражаясь, все время звонит и молча сопит в трубку.

Кроме того, в семье писателя отчетливо определились два лагеря, что видно невооруженным взглядом даже стороннему наблюдателю…

…Глубокая ночь. Стук дождя в подоконник, порывы ветра и ветка, скребущая о стену дома; запах мокрой земли из сада. В овале света от настольной лампы – лист бумаги и руки человека, худые пальцы сжимают шариковую ручку. Человек пишет, с силой нажимая на ручку, иногда рвет бумагу. Поминутно заглядывает в книгу, лежащую слева. Переворачивает страницу за страницей. Исписанный лист откладывает на край стола, там уже целая стопка. Он работает как автомат: ноют застывшие спина и плечи; он не чувствует, как отяжелела поясница и затекла шея; он переводит взгляд с книжной страницы на белый лист, лежащий перед ним, да иногда смахивает упавшие на глаза пряди. И только когда за окном определяются серые утренние сумерки, он отрывается от своего занятия, распрямляет спину, шевелит плечами, поднимает над головой руки, растирает каменную шею. Удовлетворенно смотрит на исписанные листы. Ночь кончается, кончается и его работа…

Глава 5

Гостиница

Ах, гостиница моя, ты гостиница,

На кровать присяду я, ты подвинешься.

Занавесишься ресниц занавескою.

Я на час тебе жених, ты невестою…

Монах, большой, как слон, в рубахе навыпуск и в китайских матерчатых тапочках с драконами, слегка раскачиваясь на ходу, не торопясь подходил к «Братиславе», самой крутой городской гостинице. На плацу перед входом рдела круглая клумба с красно-оранжевыми каннами, ее окружали несколько дизайнерских скамеек с узорными боковинами и ножками в виде львиных лап. На одной из них сидел некто с виду бомж и держал в руке бумажный стаканчик – делал вид, что пьет кофе, понял Монах. Он пошарил по карманам, выгреб мелочь и, проходя мимо, бросил в стаканчик. Бомж пробормотал что-то вслед, Монах, не оборачиваясь, величественно отмахнулся: не стоит, мол, благодарности.

Леша Добродеев уже танцевал в нетерпении перед входом. Завидев Монаха, он замахал руками и закричал:

– Привет, Христофорыч! Гоша и барышня на точке, сейчас все провернем.

Монах степенно подошел, сказал:

– Добро, Леша. День-то какой, а? Прохладно, ветерок. Похоже, жара спала.

– День? Ветерок? – удивился Добродеев. – Не заметил. Пошли, Христофорыч. Гоша сопротивлялся, но я его уломал.

– Небось стихи пишет, – предположил Монах. – Обещал напечатать?

– Нет, он спец по патиссонам.

– Патиссонам? – удивился Монах. – Это вроде летающих тарелок? Ну и?.. Ты собираешься купить у него рассаду?

– Нет, я напишу о гигантском овоще по имени «Братислава», у нас скоро день города и конкурс, Гоша мечтает победить. Он у нас известный юннат и селекционер.

– Понятно. Кстати, о писателях. Мне твой писатель понравился… как его? Сунгур?

– Сунгур. А жена? – хихикнул Добродеев.

– Жена… – Монах вздохнул. – Жена хороша. Хотя красивая женщина с мозгами – взрывоопасная смесь. Да и характерец термоядерный. Опасная личность.

– А то! – Добродеев снова хихикнул.

– У вас что-то было? – спросил Монах – ему было интересно, соврет Добродеев или нет.

– Ну-у… – протянул Добродеев, как бы колеблясь и давая понять, что было, но он, как человек порядочный… и так далее.

– Понятно, – хмыкнул Монах, с ходу просекший добродеевское вранье.

– Да ладно, – сказал Добродеев. – Ну, не было, но, сам понимаешь, будь я понастойчивее…

– Понимаю. Хорошо, что я не женат, а ты, Лео, скользкий тип.

…Их ожидали. Хрупкий небольшой суетливый Гоша и большая степенная горничная Люба. Девушка отперла дверь тридцать шестого номера.

– Мы никого не заселяем, прокуратура не разрешает. Забрали его вещи, бутылку от шампанского, стаканы. Слава богу, хоть не опечатали, а то и так слухов полно. Кстати, спасибо за статью, Леша, – говорил Гоша.

– Я же деликатно, – сказал Добродеев. – Без живописных деталей. Я же понимаю.

Гоша щелкнул кнопкой. Вспыхнул свет. Они сгрудились на пороге.

– Вот здесь он лежал, – прошептал Гоша и потыкал пальцем в пол. – До сих пор, как вспомню, прямо волосы дыбом. Спать перестал, поверите? Головой к окну, в махровом халате, а на халате черные пятна. Вот здесь и здесь! – Он похлопал себя по груди.

– Можно войти? – спросил Монах.

– Только осторожно. Люба, можешь идти, я сам закрою. Никому, поняла?

Девушка молча исчезла.

– Что-нибудь уже известно о нем? – спросил Монах, обегая взглядом комнату. Вид комнаты был зловещ и неряшлив: здесь не убирали с того самого дня, кровать не заправлена, на полу валялась одежда; штора была полузадернута, отчего в помещении царил неприятный полумрак. Монах подошел к окну, выглянул и увидел давешнего бомжа.

– Там у вас беспризорник, – сказал, поворачиваясь к Гоше.

– Где? – Гоша тоже выглянул. – Этот? Это не беспризорник, это Ларссон Андерс, живет у нас.

– Ларссон Андерс? – обрадовался Добродеев, отводя гардину. – Тот самый?

– Кто такой Ларссон Андерс? – разумеется, тотчас спросил Монах.

– Шведский миллионер, – сказал Гоша. – Доктор социологии. Строит собачий приют, защитник животных. Хороший, душевный человек, живет в люксе за триста евро в сутки. Вот только одевается как-то нестандартно, его все принимают за бомжа.

– У нас есть люкс за триста евро в сутки? – удивился Добродеев.

– Для шведа есть, – сказал Гоша. – К нему такие кадры ходят, ужас! Одна ведьма чего стоит.