Немцы - Ирина Велембовская

Тамара посмотрела и плюнула. Вырвав из рук музыканта топор, она положила кругляш боком и одним ударом по торцу расколола его на два полена. Потом принялась распекать Бернарда и Клосса. Бернард выпятил грудь колесом и скрестил по-наполеоновски руки. Его оскорбляло, что русская девчонка вздумала его учить. Зато кондуктор спальных вагонов заулыбался еще глупее и стал твердить:

— Битте, битте… энтшульдигунг…

— Битте, битте, а сами ни с места! — обозлилась Тамара. — Берите пилу, фрицы проклятые! Им говоришь, а они в глаза смеются!

Когда Тамарой овладевало волнение или гнев, все немецкие слова вылетали у нее из головы. Она путала русские слова с немецкими и чаще всего заканчивала тем, что ругала немцев по-русски. Те быстро усвоили: раз фройлейн говорит по-русски, значит, она сердится.

Отчаявшись что-либо объяснить немцам, Тамара оттолкнула Бернарда и принялась показывать Клоссу, как надо пилить. В это время, как назло, из леса появились Хромов, Лаптев и Петухов.

— Ну, как дела? — спросил Хромов.

— Сами видите, — хмуро ответила Тамара, кивнув на единственные два полена.

Комбат сделал зверское лицо и пошел прямо на обер-лейтенанта:

— Ты что, работать не желаешь? Нихт арбайтен? Да знаешь ли ты, путало огородное, что я тебя наизнанку выверну! В лепешку расшибу!

Отто Бернарду повезло, что он не понимал по-русски, иначе он перепугался бы до смерти. Он и так попятился, споткнулся и сел в снег, задрав кверху тоненькие ножки в огромных валенках. Лаптев и Петухов не удержались от смеха. А комбат принялся за Клосса. Тот, едва дыша от страха и широко открыв рот, застыл с пилой в руках. Комбат тоже схватился за пилу:

— Пили, так твою… и не так! Пили, говорю!

У Клосса так дрожали ноги, что он едва стоял. Бледные губы шептали:

— Битте, битте…

Вырвав у него пилу, комбат швырнул ее в снег. Клосс бросился поднимать. Комбат хотел швырнуть снова, но вдруг заметил, как рыжий музыкант кинулся бежать и спрятался за большой сухой пень. Это показалось Хромову так смешно, что он громко расхохотался.

— Задал я им страху! Ничего, на пользу пойдет. А ты, — обратился он к Тамаре, — им спуску не давай. Если не выполнят норму, держи всю ночь в лесу.

— А я что, тоже должна сидеть с ними в лесу? — резко спросила она. — Мое дело их работать научить, а уж экзекуцией сами занимайтесь!

Хромов сердито посмотрел на нее и, ничего не ответив, отправился на другую делянку.

Здесь работала бригада Эрхарда. Не замечая приближения офицеров, Эрхард колол дрова, не выпуская изо рта папиросы. Комбату видна была его спина в теплой кожаной жилетке.

— Тут, я вижу, дело идет по-другому, — громко по-немецки сказал Лаптев.

Эрхард не спеша повернулся.

— Работа в лесу и свежий уральский воздух сильно возбуждают аппетит, господин офицер, — сказал он, воткнув топор в ствол дерева. — Если бы нас получше кормили, мы могли бы и работать еще лучше.

Лаптев перевел Хромову его слова. Тот рассердился:

— Какого же им еще нужно? Три раза в день они получают горячую пищу, восемьсот грамм хлеба. Не пирожными же их кормить?

— Кстати, обед им еще до сих пор не привезли, — заметил Лаптев, — а уже второй час.

А Хромов уже пошел дальше.

— Вот видишь, — через плечо сказал он Лаптеву, — они могут работать, если захотят. Значит, нужно на них жать. А всякие ихние недовольства нечего выслушивать. Они, видно, забыли, что они в плену.

— Иногда выслушивать не мешает, а то мы вряд ли добьемся от них хорошей работы.

— Рассусоливать с ними я не намерен, — резко оборвал комбат. — Можешь сам этим заниматься, это больше по твоей части. А у меня свои меры… Петухов, подашь мне сегодня рапорт о выполнении нормы по твоей роте.

— Есть, — ответил не совсем довольным тоном Петухов.

Обойдя всех немцев из первой роты, комбат понял, что норму они вряд ли выполнят. Появление офицеров в лесу переполошило и без того суматошных немцев, женщины плакали, боясь предстоящего наказания.

— Паршиво у тебя идет дело, — сказал Хромов Тамаре. — Чем ты можешь это объяснить?

— За один день не обучишь людей работать, — угрюмо ответила она.

— Подумаешь, какое искусство — дрова рубить, — недовольно отозвался комбат, — что это, на гитаре играть, что ли?

— Да на гитаре-то им легче научиться, чем лес валить. Что же вы хотите, если они в первый раз в жизни взяли пилу и топор в руки? Нужно их учить, а не застращивать, — глядя прямо Хромову в глаза, выпалила Тамара.

Комбат шагнул к ней и грубо взял за плечо.

— Ты это что же, меня учишь? Меня, командира Красной Армии! Ты еще сопля! Поняла?

— Рукам воли не давай, товарищ Хромов, — раздался позади голос Татьяны Герасимовны. — Тут тебе не жены и не ухажерки, — она отстранила Хромова от Тамары и загородила ее своим большим телом. — Уж ты давай, командуй у себя в лагере, а в лесу мы начальники.

Тамара отвернулась и, чтобы скрыть слезы, бросилась в сторожку, где Влас Петрович точил топоры и пилы.

— Ты чего, Тамара Васильевна, заревана? — спросил старик. — Уж не немцы ли тебя обидели?

— Нет, свои, — тихо ответила она, села в угол и стала жевать печеную картошку, которую Влас Петрович приготовил ей на обед.

Комбат с Петуховым уехали, а Лаптев, завидев Татьяну Герасимовну, решил задержаться.

Наконец привезли обед на двух подводах, и Тамара побежала звать своих немцев. Услыхав про обед, все побросали работу и помчались к сторожке. Девчонка, привезшая обед, испугалась не на шутку, когда из леса вылетела целая ватага здоровенных мужиков и плотно окружила сани. Взмахнув черпаком, девчонка закричала:

— Что вы, с цепи сорвались, что ли? Отойдите сейчас же от термосов! Прольете — сами не жравши останетесь!

Лаптев и Татьяна Герасимовна поспешили на выручку.

— Станьте в очередь! — приказал Лаптев. — Чем больше будет порядка, тем быстрее получите.

Мисок для первого и второго в отдельности не хватало. Штребль махнул рукой:

— Лейте все в одну!

Его примеру последовали и другие. Только самые привередливые, вроде Чундерлинка и Ландхарта, предпочли встать в очередь во второй раз. Штребль, который ужасно проголодался, изо всех сил стараясь выполнить норму, с жадностью ел щи и гороховую кашу, и ему казалось, что он мог бы есть бесконечно. Женщины ели не спеша, и некоторые даже не осилили свою порцию. Хлеб они подсушивали над костром, насадив его на прутик.

Со второй ротой оказалось значительно труднее: крестьяне не признавали порядка, и, сколько Лаптев ни кричал, все получалась не очередь, а толпа. Стоило девчонке зазеваться, как из корзины исчезло несколько кусков хлеба. Недостача обнаружилась только тогда, когда не хватило хлеба последним. Девчонка пришла в ужас, а немцы, оставшиеся без хлеба, принялись причитать и браниться.

— Кто из вас взял лишнюю порцию хлеба? — строго спросил Лаптев. — Лучше сознавайтесь сами, хуже будет, если на вас укажут другие.

Немцы молчали, продолжая чавкать.

— Вашим четырем товарищам не хватило хлеба! Как вам не стыдно! — попытался увещевать их Лаптев, но заметив, что немцы не обращают на него никакого внимания, заорал: — Встать! Если не признаетесь, завтра все будете без хлеба сидеть!

Бледный, худой подросток, поставив миску на пень, дрожащим голосом сказал:

— Одну порцию взял я… Я ее уже съел. А Георг Ирлевек взял еще три порции.

Ирлевек волком поглядел на мальчишку-предателя.

— Дайте сюда хлеб! — приказал Лаптев.

Ирлевек неохотно стал извлекать куски из-за пазухи. Мятый хлеб крошился и выглядел совсем неаппетитно, но бёмы съели его с жадностью.

Лаптев велел девчонке налить им остатки супа. Презрительно посмотрев на Ирлевека, Лаптев повернулся и пошел в сторожку.

Татьяна Герасимовна и Тамара сидели у жарко натопленной печки. Влас Петрович точил топор.

— Вот окаянные-то! — ворчал старик. — Все лезвие изгрызено у топора, ровно камень рубили… твою мать! У пил зубья суки ломают, у топоров обуха раскалывают, топорищ не наберешься, — и старик для выразительности все прибавлял и прибавлял ругательства, не особенно стесняясь женщин.

— Уж ты больно, Влас Петрович, матом садишь, — недовольно заметила Татьяна Герасимовна. — Ни к чему это, особенно при немцах. А у тебя что ни слово, то матюг. Я слышала, и немцы у тебя переняли. Они, видно, думают, что это поговорка такая. А если они начальство матом обложат? Куда тогда деваться?

— Ладно уж… — буркнул Влас Петрович и почесал в затылке.

Лаптев и Татьяна Герасимовна стали собираться.

— Ну, прощай покуда, Тома. Объяви немцам: кто по два метра напилит, дадим еще двести грамм хлеба и талон на горячее питание. Но только смотри: по доброте сердечной поблажки никому не делай. А на комбата ты внимания не обращай. Мы его обломаем по уральскому обычаю, шелковый будет наш комбат, правда, товарищ Лаптев?