Журналист для Брежнева или смертельные игры - Фридрих Незнанский

Много, в запас ребята никогда не воровали, терпения не хватало, брали лишь бы хватило на один-два укола и две-три мастырки анаши. Так заядлый курильщик утром думает не о пачке сигарет на весь день, а об одной сигарете, одной затяжке. А что будет потом – неважно, когда кайф пройдет – время уже будет приближаться к обеду, в трамваях начнется второй, дневной давильник, и опять можно стибрить что-то на новую мастырку и так – до вечера. Только однажды они работали не ради денег и наркотиков, а для искусства, и тогда, действительно, каждый развернулся во всю свою профессиональную мощь. Дело было прошлым летом, во время футбольного матча «Нефтяник» – «Арарат». Практически этот матч должен был стать историческим сражением между Арменией и Азербайджаном, политической, культурной и национальной битвой, единственным легальным выражением старинной вражды азербайджанцев и армян. Не исключено, что в случае победы «Арарата» в городе могла начаться армянская резня, во всяком случае накануне матча в город ввели войска, и по улицам открыто ходили усиленные – по шесть человек – воинские патрули.

Ясно, что в день матча в трамваях, едущих на стадион и со стадиона, должен был произойти фантастический давильник, и было бы грех не воспользоваться этим. И вот Генерал по всему городу всем своим тридцати тройкам объявил конкурс – кто больше снимет в этот день часов. Как пишут в газетах, ребята восприняли этот призыв с воодушевлением и подъемом. Тем более, что победителям Генерал обещал уникальный приз – настоящий браунинг.

Подведение итогов было назначено на вечер, в 9.00 в Малаканском скверике – в самом центре города, и когда все собрались, каждая тройка стала выкладывать добычу на садовую скамейку. Кто снял 18 пар часов, кто – 23, кто – 27. Двадцать семь – это был итог работы группы Шаха, но первенство досталось не им, на две пары часов больше принес Ариф, по кличке Мосол, и Генерал действительно вручил ему маленький женский браунинг без патронов. «Ничего, – сказал тогда Мосол. – Был бы браунинг! Патроны найдутся!» А затем Генерал, тихо ухмыляясь, открыл свой чемоданчик и в общую кучу высыпал свою добычу – один, без подручных, он снял в тот день 69 часов! Вот это была работа!

Впрочем, сегодня с этим очкариком тоже все было сделано чисто, как на репетиции. В короткой, – может быть, секунд двадцать-тридцать, – потасовке Семен и Рафка плотно зажали очкарика, он с перепугу рванулся в глубину вагона, но рука с часами как бы случайно застряла у Рафки под локтем, очкарик стал выпрастывать ее, вырывать, и в этот момент Шах легким движением, ноготком расстегнул браслет. Больше не потребовалось ничего, очкарик сам вытащил руку из браслета, и часы, как созревший плод, упала Шаху в ладонь.

– Есть! – тихо сказал Шах Семену и ему же крикнул громко: – Ах ты, сука! – и дернул его с подножки, будто увлекая в драку. Следом спрыгнул с трамвая Рафка, и на глазах пассажиров удаляющегося трамвая Шах и Семен еще изображали «толковище» и драку, а Рафка их разнимал, но как только трамвай скрылся за поворотом, Шах достал из кармана только что снятые часы и все трое полюбовались добычей – настоящая японская «SEIKO». Если стать у комиссионки – в полчаса можно забить их за сотнягу, но они, конечно, стоять не будут, им срочно нужна анаша и опиум, и хотя Толик Хачмас даст за эту «Сейку» товару не больше чем на полсотни – ничего, лишь бы он был на месте, этот Толик, а то еще смоется куда-нибудь, время уже одиннадцать.

Втроем, не сговариваясь, они знакомой дорогой – через привокзальную площадь – ринулись в сторону центра города, к драмтеатру. И вдруг…

Шах замер, ребята тоже остановились.

На тротуаре, прислонившись спиной к фонарному столбу, рыдала семнадцатилетняя Снегурочка – голубоглазое существо небакинской красоты. У ног ее стоял какой-то чемоданишко, в руке была открытая дорожная сумка. Бакинское солнце ударялось в ее пепельные волосы и разбивалось каким-то доселе невиданным радужным окаемом, будто каждый волос дробил солнце на радужные капли. И совсем по-детски, кулачком она вытирала неудержимый поток слез.

– В чем дело? – решительно шагнул к ней Шах.

– Ни-ни-ни в чем… – сказала она сквозь слезы.

– А что ты ревешь?

Она подняла на него голубые озера глаз, и у Шаха остановилось сердце.

– Я… я… с поезда, из Вильнюса… Приехала к тете. Вот сейчас. Только что. У меня здесь был кошелек, – она показала на сумку. – Там деньги были, паспорт и тетин адрес… у-у-у… – дальше она опять разрыдалась.

– Подожди! – он тронул ее за руку. – К тебе кто-нибудь подходил?

– Никто. Один мальчик помог на вокзале вещи донести…

– Какой мальчик?

– Никакой. Такой черненький, высокий, а что?

– В кепке?

– В кепке. А что? – она опять посмотрела на него своими озерами.

Ребята переглянулись.

– Мосол, – уверенно сказал Рафка.

Вокзал был участком Арифа Мосола, и все трое ясно поняли, что это – его работа. Шах взглянул на украденную «Сейку», было пятнадцать минут двенадцатого.

– Во сколько пришел поезд? – спросил он у нее.

– В одиннадцать… А что?

– Ничего, поехали – Шах взял у нее чемодан, решительно двинулся к стоянке такси.

– Куда?! – изумилась она.

– Поехали! – приказал он Рафке и Семену и спросил у нее: – Сколько там было денег?

– Восемьдесят рублей, на обратный билет. А куда?…

– Садись, – он открыл дверцу свободного такси, нельзя было терять ни минуты. Стибрив кошелек, Мосол извлек деньги, а все остальное должен был немедленно куда-нибудь выкинуть, в какой-нибудь мусорный ящик, урну, подворотню, но куда? Шах даже обвел глазами площадь, прикидывая, куда бы он выкинул этот кошелек, чтобы побыстрей избавиться от улики, но поди знай, где и в какую минуту Мосол стащил у нее кошелек, может, – еще на перроне. Нет, нужно срочно ехать его искать, с такими деньгами – восемьдесят рублей! – Мосол, конечно, должен был в первую очередь рвануть к Толику Хачмасу.

– Русский драмтеатр, – сказал Сашка шоферу и почти силком втолкнул в машину недоумевающих ребят и эту синеглазую плаксу. – Как тебя зовут?

– Лина.

– А фамилия?

– Бракните.

– Как? – переспросил он.

– Бракните, Лина Бракните.

– Ага. Хорошо, – запомнил он. – Меня зовут Саша. Запомни: Саша Романов, я твой двоюродный брат.

– Брат?!

– Да. Так надо. Если кто спросит – ты мне двоюродная сестра. – И повернулся к Рафке и Семену: – Понятно?

– Да, – сказали те, уже догадавшись, что он собирается делать, а он еще прибавил им по-азербайджански, чтобы Лина не поняла: – А кто меня выдаст, того я лично в… – впрочем, выругаться даже по-азербайджански он при ней не сумел, язык не повернулся сказать привычное, матерное, ну да они – Рафка и Семен – поняли и без слов.

– А почему тебя тетка не встретила на вокзале?

– Не знаю…

– И ты не помнишь ее адрес?

– Не помню.

– А фамилию?

– Конечно, помню. Ее фамилия Бракните Нора Густавна, – она смотрела на него с доверчивостью ребенка, нашедшего твердую руку взрослого, и именно этот ее взгляд, эта доверчивость и вера в то, что он, Сашка Шах, поможет ей в этом чужом и незнакомом городе – именно это впервые, может быть, испытываемое чувство, что в тебя, как в мужчину, как в защитника верит женщина, – это чувство наполнило Шаха такой решимостью, что даже если бы Мосол встретил его с заряженным браунингом – Сашку бы и это не остановило.

Машина причалила к русскому драмтеатру.

– Сидите, – приказал своим и Лине Сашка и почти бегом метнулся в узкий проход между домами, в скрытый тенистый дворик за театром, где обычно дежурил Толик Хачмас.

Слава Богу, Толик был на месте. Сашка молча протянул ему «Сейку», увидел, как вспыхнули глаза у Хачмаса, и спросил: – Сколько дашь?

– Одесские, небось? – лениво сказал Толик, пытаясь сбить цену.

– Хачмас, не тяни резину! Я спешу. Это не фуфло, ты же видишь! Настоящие, японские! Мосол здесь был?

– А что? – Хачмас разглядывал часы или, вернее, любовался ими.

– Он мне нужен! Он был у тебя? С башлями?

– Ну, был…

– Давно?

– Не знаю… Десять минут… Четвертак дам, – сказал свою цену Хачмас.

– Давай обратно, – решительно взялся за часы Шах.

– Подожди. В чем дело?

– Ни в чем. К Мамеду поеду, мне бабки нужны.

– А «план» брать не будешь?

– Мне деньги нужны, деньги, понимаешь? – зло и нетерпеливо сказал Сашка.

– Сколько нужно?

– Полста. Если дашь, возьму у тебя две мастырки, даже три, – он вспомнил про себя тоже.

Две «мастырки», то есть, две порции анаши для двух сигарет – это он имел ввиду Рафика и Семена, от которых нужно быстрей избавиться, чтоб не ляпнули Лине чего-нибудь лишнего, а третью мастырку он припрячет для себя, пошабит где-нибудь на ходу, тайно от этой Лины, не колоться же при ней опиумом, но и удержаться уже невозможно – кости ломит вовсю, суставы выворачивает, ужас!