Просто дети - Патти Смит

Мы дошли пешком до ресторана у подножия небоскреба Эмпайр-стейт-билдинг. В нью-йоркских респектабельных заведениях я до этого не бывала. Решила: закажу что-нибудь попроще, выбрала в меню самое дешевое блюдо — рыбу-меч за пять долларов девяносто пять центов. Явственно помню, как официант поставил передо мной тарелку с целым озером картофельного пюре и ломтем пережаренной рыбы. Я страшно изголодалась, но кусок почему-то не шел в горло. Я чувствовала себя совершенно не в своей стихии, не могла понять, как себя вести. Почему вдруг этот мужчина вздумал со мной поужинать? По моему разумению, он тратил на меня огромные деньги, и я забеспокоилась: чего же он потребует взамен?

После ужина мы дошли пешком до самого Нижнего Манхэттена, пришли в Томкинс-сквер-парк, присели на скамейку. Я прикидывала, как бы смыться, репетировала про себя фразы, и тут он предложил подняться в его квартиру и пропустить по рюмочке. «Ну вот, — подумала я. — Настал решающий момент, о котором предостерегала мама». Я в отчаянии озиралась по сторонам, ничего ему не отвечая, — язык отнялся, и тут увидела, что в нашу сторону идет какой-то юноша. Казалось, распахнулась маленькая дверца, ведущая в будущее, и из нее вышел тот самый бруклинский юноша, который выбрал в моем отделе персидское ожерелье. Возник, точно в ответ на мою девичью молитву. Я сразу узнала его походку, кривоватые ноги, растрепанные кудри. Он был в джинсах и овчинной жилетке. На шее у него висели нитки бисерных бус — этакий хипповский пастушок. Я бросилась к нему, схватила за руку:

— Привет, помнишь меня?

— Конечно, — улыбнулся он.

— Я тут вляпалась, — выпалила я. — Можешь притвориться, будто ты мой парень?

— Конечно, — сказал он, точно совершенно не удивился моему внезапному появлению.

Я поволокла его к фантасту.

— Это мой парень, — проговорила я, задыхаясь. — Он меня искал. А теперь жутко сердится. Требует, чтобы я немедленно шла домой.

Фантаст озадаченно оглядел нас обоих.

— Бежим! — закричала я, юноша схватил меня за руку, и мы бросились наутек, через парк насквозь, перебежали улицу.

Пыхтя, рухнули на чье-то крыльцо.

— Спасибо, ты спас мне жизнь, — сказала я.

Эту новость он выслушал с растерянным видом.

— Я так тебе и не представилась. Я Патти.

— А я Боб.

— Боб, — сказала я и впервые в жизни по-настоящему его разглядела. — По-моему, на Боба ты ничуть не похож. Ничего, если я буду звать тебя Роберт?

Солнце закатилось за крыши авеню Би. Роберт взял меня за руку, и мы побродили по Ист-Виллидж. В «Джем-Спа» на углу Сент-Марк-плейс и Второй авеню он угостил меня эгг-кримом[22].

Говорила в основном я, а он только улыбался и слушал. Я рассказывала истории о своем детстве — первые эпизоды будущего цикла о Стефани, о Лоскуте, о Центре народного танца напротив нашего дома. Сама себе подивилась, как раскованно и уютно чувствую себя рядом с ним. Попозже он сказал мне, что в тот момент был под кислотой.

О ЛСД я только читала, в тоненькой книжке Анаис Нин «Коллажи». Даже не догадывалась, что летом 67-го буйным цветом расцветала наркокультура. О наркотиках у меня были романтические представления: я считала их чем-то священным, предназначенным только для поэтов, джазменов и индийских ритуалов. Никаких странностей или перемен, которые тогда ассоциировались у меня с наркотиками, я в Роберте не заметила. Он весь лучился обаянием: нежностью и озорством, застенчивостью и надежностью. Мы шатались по улицам до двух часов ночи, пока, чуть ли не хором, не признались друг дружке, что нам обоим некуда приткнуться. Нас это рассмешило. Но время было позднее, мы оба устали.

— Кажется, я придумал. Знаю, куда можно пойти, — сказал он. Парень, с которым он раньше на паях снимал квартиру, был в отъезде. — Я знаю, где он прячет ключ. Думаю, он не стал бы возражать.

Мы поехали на метро в Бруклин. Его друг жил в маленькой квартире на Уэверли, неподалеку от Прэтта. Мы углубились в закоулок, Роберт вытащил из стены кирпич, достал из этого тайника ключ и отпер дверь.

Переступив порог, мы оба оробели — скорее потому, что квартира была чужая, а не оттого, что остались наедине. Роберт нашел себе занятие — хлопотал вокруг меня, старался устроить поудобнее, а потом, хотя час был очень поздний, спросил:

— Хочешь посмотреть мои работы?

Они хранились в кладовке. Роберт разложил их передо мной на полу. Рисунки, гравюры… Он разворачивал скатанные холсты. Мне вспомнились Ричард Пуззет-Дарт[23] и Анри Мишо. Сквозь переплетенные слова и каллиграфически выписанные строки сочились разнородные энергии. Наслоения слов сгущались в энергетические поля. Картины и рисунки словно бы всплывали из глубин подсознания.

Было также несколько дисков, на которых с именем Роберта переплетались слова: «эго», «любовь», «Бог»; казалось, слова словно бы то погружались внутрь картины, то широко разливались по ее поверхности. Тут я не могла не рассказать Роберту, что в детстве по ночам видела узоры из кругов, расцветающие на потолке.

Он раскрыл книгу о тантрическом искусстве.

— Похожи?

— Да. — И я изумленно опознала небесные круги из своего детства. Мандалы.

Больше всех меня потряс рисунок, сделанный Робертом в День памяти павших. Ничего похожего я ни у кого не видела. Поразила меня и дата: день св. Жанны д'Арк. Тот самый день, когда я перед памятником Жанне поклялась выбиться в люди.

Я рассказала об этом Роберту, а он ответил, что рисунок символизирует его собственную присягу на верность искусству, которую он принес в тот же день. И без колебаний подарил рисунок мне, и я осознала: пусть мы только что познакомились, но уже расстались со своим одиночеством и прониклись друг к другу доверием.

Мы листали альбомы дадаистов и сюрреалистов, под утро сосредоточились на рабах Микеланджело. Безмолвно впитывали мысли друг дружки. Когда настал рассвет, заснули в обнимку. А когда проснулись, он поприветствовал меня своей лукавой улыбкой, и я поняла: вот мой рыцарь.

И, словно так и надо, мы остались вместе — расставались, только когда шли на работу. Ни о чем не уговаривались — просто оба поняли, что в нашей жизни должно быть так.

Следующие несколько недель мы пользовались гостеприимством друзей Роберта, которые давали нам приют, — преимущественно Патрика и Маргарет Кеннеди, в чьей квартире на Уэверли-авеню мы провели свою первую ночь. Нас устроили в мансарде: на полу — матрас, по стенам развешаны рисунки Роберта, в углу — его свернутые холсты. При мне был только мой клетчатый чемодан. Не сомневаюсь, мы сильно обременяли своим присутствием эту пару: ведь с деньгами у нас было туго, а я к тому же держалась скованно. Нам очень посчастливилось, что Кеннеди делили с нами свой ужин. Ведь свои деньги мы копили, берегли каждый цент, чтобы снять собственную квартиру. Я работала в «Брентано» сверхурочно, обходилась без обеда. Подружилась с коллегой — Фрэнсис Финли. Она была очаровательной чудачкой, но ни о ком не сплетничала. Осознав, что я бедствую, она оставляла мне на столе в служебном гардеробе домашний суп в пластиковых контейнерах. Это маленькое одолжение подкрепляло мои силы и стало началом нашей долгой дружбы.

Возможно, от облегчения — ведь у меня наконец-то появилось надежное пристанище — во мне что-то надломилось: физическое и психическое перенапряжение даром не прошло. Я никогда не сомневалась, что правильно поступила, отдав ребенка на удочерение, но вдруг обнаружила: не так-то легко расстаться с младенцем, которому даешь жизнь. Мной завладели отчаяние и уныние. Я столько плакала, что Роберт ласково называл меня ревушкой.

Перед лицом моей таинственной меланхолии Роберт проявил неиссякаемое терпение. Вообще-то ничто не мешало мне вернуться домой: родные любили меня и отнеслись бы с пониманием к моим переживаниям. Но возвращаться, смиренно склонив голову, мне не хотелось. У родителей хватало своих проблем, а у меня теперь появился спутник, на которого я могла положиться.

Я рассказала Роберту все без утайки. Да и как утаишь: за время беременности, поскольку таз у меня узкий, образовались сильные растяжки — кожа едва не лопалась. А когда мы впервые разделись друг перед другом, на моем животе отчетливо виднелись свежие красные шрамы крест-накрест. Постепенно благодаря участливости Роберта я перестала их стесняться — а стеснялась страшно.

Когда мы все-таки подкопили денег, Роберт стал искать нам жилье. И нашел, в трехэтажном кирпичном доме на зеленой улочке в двух шагах от Мертл. До Прэтта можно было дойти пешком. Нам предложили занять весь второй этаж с окнами на две стороны — на восток и на запад. Но состояние квартиры — не просто запущенность, а какая-то агрессивная оскверненность — меня огорошило: такого я доныне не видывала. Стены были измазаны кровью и исписаны психопатическими каракулями, духовка битком набита грязными шприцами, холодильник весь зарос плесенью. Роберт сговорился с хозяином — согласился сам сделать ремонт и навести порядок взамен на то, что мы внесем залог в размере месячной арендной платы, а не двухмесячной, как обычно полагалось. За квартиру мы платили восемьдесят долларов в месяц. Чтобы вселиться на Холл-стрит, 160, мы выложили сто шестьдесят долларов — залог и деньги за первый месяц. Это совпадение чисел показалось нам добрым знаком.