Фитиль для керосинки - Михаил Садовский

"Благословен ты, Господь,Бог наш, владыка вселенной, освятивший нас своими заповедями и по милости своей возвративший мне душу ..." вспомнила она голос отца из детских невероятных времен и встала с постели. Было еще темно, когда она, сойдя с электрички и переправившись на другую сторону путей, шла вдоль оврага по знакомой дороге к детскому дому. Там только начиналась утренняя, самая суматошная и непонятная чужому жизнь. Но ей не надо было ни спрашивать, куда идти, ни с кем поговорить. Дети были уже другие, но стены, двери, потолки, треснувшие опять по тем же самым местам, что и двадцать и десять лет назад... и запахи... запахи ничем не истребить... ни духами, ни десятилетиями. И как только знакомый, привычный ударит в ноздри, и ты вдохнешь его поглубже -- сразу же перелетишь в тот мир, из которого он до тебя добрался: запах -- самый мощный художник и строитель! Она открыла одну створку двойной стеклянной двери и села у стола, на котором стояла зачехленная пишущая машинка. Сколько времени прошло неизвестно, но когда рука легла ей на плечо, она вернулась сюда обратно из далекого далека и подняла лицо, чтобы взглянуть, кто прервал ее дорогу.

-- Валя! -- вскочила на ноги Бэлла и попала губами прямо в щеку подруги!

-- Белка! Боже мой! Ты знаешь, ты мне сегодня приснилась!

-- Ты про меня вспоминала?

-- Бессовестная! Ты же пришла! Значит, вспоминала тоже?!

-- Я по делу!

-- Неужели поработаешь снова... нет... -- Валентина безнадежно махнула рукой,

-- а так бы хорошо было. Людей не хватает. Трудно у нас. Зарплата... дети сложные... война уж давно кончилась, Белла, а их все больше и больше... отчего так, скажи... А ты, небось, и чаю не попила в такую рань, идем, идем!

-- Я хочу, чтоб ты у меня забрала машину,. -- ответила Бэлла.

-- Какую машину? Ну идем же, по дороге все расскажешь... или, знаешь, я сейчас... только скажу, чтоб нам сюда принесли... и булочки... наши... представляешь, тетя Клава жива и все печет их! Боже, сколько же ты не была тут... -- она покрутила головой и исчезла.

В кабинете сильно пахло геранью и керосином от намытых окон. Они сидели по разные стороны стола и смотрели друг на друга, покачивая седыми головами.

-- Вот я и решила от нее избавиться, -- продолжала Бэлла. Я и так плохо сплю, а тут еще на ней в Израиль отправилась, представляешь?

-- Ты что и, правда, надумала что ли?

-- Зачем? -- удивилась Белла. -- И мальчику жизнь поломать, чтобы его никуда не пускали. Он слишком дорого за все заплатил...

-- Да. Ему досталось. Зато теперь лауреат, мы ведь кое что слышим и в нашей суматохе... подумать только: Мишенька -- лауреат! А как играет... я плакала, когда слушала недавно...

-- Это теперь скрипка его слезы выплакивает... и мои... и твои, Валя...

-- Боже мой, за что же нас так...

-- Перестань. А машина...Просто она у меня перед глазами все время и не дает мне жить. Как ее начало трясти в первый день, так и трясет, трясет все время, а меня вместе с ней... сил нет...

-- А я... -- Валентина замолчала и стала переукладывать свой пучок на затылке.

-- Я была бы еврейка... -- она махнула рукой,-- устала смертельно... знаешь, стала, как подрубленная береза: жить -- живу, и листья трепыхаются, а сока снизу не поступает...

-- Ты, правда, устала...

-- Да... -- она достала платок и подоткнула им снизу по очереди обе ноздри...

-- главное, мне даже и "спасибо" не надо, но раньше внутри что-то держало, а теперь... -- она ловко тпрфукнула губами и замолчала.

-- А я, знаешь, Валя, молиться стала...

-- Как это? На икону что ли? Так у вас же нет икон!?

-- Зачем на икону? Сами слова вылезают, и папин голос слышу... просто, как в детстве было, так и слышу... не стараюсь... просто в тишине само получается... я даже вот сейчас не повторю, наверно...

-- И что? -- Врадчиво спросила и перегнулась к ней через стол Валентина, -помогает?

-- Не знаю. Только уже не одна ты, понимаешь, я не знаю, как тебе обяснить...

-- И что? Ты у него чего-нибудь просишь?

-- Все просят. У него все всегда просят... что ему то от нас нужно! Прошу! Себе! Мише, Лизе... внука прошу... чтобы Сема меня не забывал там... скоро свидимся, так хоть узнал бы... он же молодой еще совсем погиб... но я то его узнаю, а он меня?... и эта машина... ее пока не было, так я и не молилась... это вот как Мишка привез ее... гебрахт аф майн коп.16

-- Абер дайн копф ист зеер клюг!17 -- сразу откликнулась Валя по-немецки.

-- Вот я и придумала, что может, избавлюсь от нее -- пусть у вас скачет! Пригодится!

-- Слушай, Белка, сколько ж лет я тебя знаю...

-- Не надо! Не надо! Ты приезжай за ней и останься!

-- Как это?

-- А просто! Они увезут машину, а я тебе Маарив прочту... вечернюю молитву... ты в субботу приезжай... как папа читал... там такие замечательные слова есть, сейчас, сейчас: "... и запиши в книгу благополучной жизни всех, с кем ты заключил союз... -- понимаешь, -- она посмотрела на застывшую напротив подругу, на ее расширенные немигающие глаза и говорила им, именно им, ничего больше не видя. -- и все живое будет вечно благодарить тебя и восхвалять твое великое имя вовек, ибо ты добр, ты -- Бог, наша опора и наше спасенье вовеки!.." Вот и получается, что кто-то рядом. Понимаешь? Это так, поверь, если есть кому сказать, что болит...

РОЗА

Где Роза работала, никто не знал. Утром она надевала плащ, клала локти на выпиравшие бедра, сцепляла пальцы на животе замком и отправлялась на станцию. Казалось, что с крыльца спускается серая тумбочка, под которой мелькают два зашнурованных ботинка армейского образца. Вечером точно так же медленно она возвращалась назад, но на левой руке всегда висела пухлая матерчатая и, очевидно, тяжелая сумка.

Две вещи удивляли заботливых соседей. Невозможно было угадать, в какую сторону утром увезет Розу электричка. И каждый, кто заглядывал в дверь ее комнаты, чтобы сказать, например, что кастрюля закипела, натыкался взглядом на бо-льшую фотографию красавицы довоенного образца и не мог представить, как же эта красавица превратилась в расплывшуюся Розу. Дома Роза оставляла до вечера одного сына Вовку, десяти лет, и обед в кастрюле на подоконнике, заменявшем холодильник, потому что из прогнившей рамы свирепо дуло круглый год.

Вовку все звали Бесом по началу фамилии, из одной ноздри у него всегда торчала зеленая густая тошнотная сопля, а за оттопыренной губой два желтых кроличьих зуба-лопаты. Мальчишка он был неумелый и безответный, в игру его брали, когда некого было поставить, просто для ровного счета, а учителя никогда не портили двойками его дневника, потому что это никак не влияло ни на его настроение, ни на желание, что-нибудь исправить и подтянуться. Наверное, и его душа чем-нибудь горела, но никто этого не знал, а поскольку друзей не было, и не интересовался.

Однажды в субботний день во двор прямо к самому крыльцу подкатил "Москвич" с шашечками на боках, и это взбудоражило весь разлапистый дом. Такого не припоминали -- чтобы сюда на такси!? Но тут же всем стало ясно, в чем дело -никто не разбогател и не собирался переезжать в город. Это Исер завернул домой, потому что попался клиент в поселок, а как ни ехать к переезду на станции, все мимо их дома -- так почему же не заглянуть и не проглотить тарелку супа?

Тема разговора на кухне давно сменилась, и мальчишки, обтерев бока машины, уже отправились на пустырь гонять банку -- мяч был для них роскошью, а Бес все крутился около нее. Он заходил и сзади, и спереди, заглядывал в окна, рассматривал приборную доску, гладил красный глаз единственного сзади фонаря и, приседая, смотрелся в блестящие колпаки на колесах, сам себе корча рожи и содрогаясь от смеха прямо в глаза собственным диковинным отражениям.

-- Садись, Вовчик, прокачу! -- Услышал он над собой и не поверил своему счастью. Когда машина тронулась, игра на пустыре остановилась, и все проводили взглядом пассажира, пока он не скрылся за поворотом. По дороге дядя Исер угостил Вовку леденцом-подушечкой, потрепал его по голове и выпустил у самого шлагбаума: "Правильно -- сядешь за руль, всегда сыт будешь, не пропадешь".... а потом еще долго смотрел вслед и задумчиво ковырял спичкой в зубах, ожидая проезда.

Все через неделю забыли об этом эпизоде, а полгода спустя и вовсе не знали -было ли такое. Все, но не Бес. В его голове что-то стронулось с места, проснулось, и каждый звук редко проезжавшего мотора волновал его, заставлял настораживаться и неодолимо притягивал. Ему хотелось бежать за этим звуком, верить ему и, внимательно выслушав, понять, о чем он ему говорит. Он и сам не знал, отчего так, да и не задумывался. "Кончу семь -- в ремеслуху... надо узнать только -- учат на шоферов в ремеслухах или нет... но дядя Исер уж точно знает... и он, как все маленькие, мечтал: "Вот уж я им тогда покажу -- позавидуют... " Неважно, кому и что -- всем...

Роза возвращалась домой и начинала всегда с того же: что у Столовицких дети, как дети, что она выбивается из сил и готовит этому оболтусу обед, а ему лень заглянуть в кастрюлю "Митен коп ин дер. эрд зол сте гей н! Их хоб алемен фарлорн а гликлехе цайт.... Ун их кен нит вейнен... их кен нит..."18 Она садилась на засаленную табуретку, сутулилась, и тогда живот и груди покрывали ее жирные колени, а над этим комом торчала лохматая голова с обломанным гребнем на затылке. Так она сидела некоторое время, потом спина начинала часто-часто трястись, и Вовка вжимался в продавленный диван... Он смотрел на фотографию матери и думал, что у всех, где бывал, всегда на фотографии мать с отцом, а у них только она одна, и про отца лучше не спрашивать... может, его отца никто не знал и не видел... но мать- то должна была ему хоть что-нибудь про него сказать... что он дурак что ли... не знает, что ли, как дети получаются... но думал он про это лениво и равнодушно, и только в такие роковые моменты по вечерам в будние дни. Все жили без отцов... ну, почти все... Бес перебирал в уме своих товарищей и ему становилось не то чтобы легче, но спокойнее... В это воскресное утро полуторка остановилась на поляне между сосен метрах в сорока от крыльца, напротив пустыря. Игра сразу прекратилась, и мальчишки обступили машину -- новенькие борта, пахнущая свежей краской кабина, черные, тоже блестящие и терпко воняющие диски колес... но скаты были потрепанные, и знатоки сразу сообразили, что машина- то из капремонта, а так -- военного года выпуска, но сделали ее хорошо, и она еще побегает. Усатый парень, соскакивая с подножки, бросил на ходу -- "Только ничего не крутить!"- и отправился к Витьке в соседскую хибару на второй этаж, а все сразу заполнили кузов и устроили "сражение за крепость". В кабинку залезть никто не решался.