Записки о капитане Виноградове (сборник) - Никита Филатов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Так вот. Ты насчет этого Бати – точно уверен?
– Вроде бы… – События той кавказской ночи казались теперь Виноградову вовсе не такими уж абсолютными.
– Знаешь, этот парень действительно погиб. Недавно, говорят, на Северном хоронили.
– Ну так! Тело привезли?
– Видимо… Так что молчи лучше. В тряпочку.
– Наумыч! А кто мне что предъявит? Все по-честному…
– Это ты просто выпил… Какие теперь понятия! Одни отморозки кругом. Поколение наше вымрет – что со страною будет? Куда покатимся?
Помолчали расстроенно о судьбах Отечества. Ничего удивительного, каждый был патриотом – по-своему.
– Так что – забудь!
– Попытаюсь…
– Как у тебя… материально? Ты, если что, не стесняйся! – Обычно это означало, что аудиенция окончена.
– Спасибо, Наумыч! Учту. Собираться пора… Хорошо посидели. Может, я еще сбегаю? И насчет закуски?
Вопрос был провокационный, но после инфаркта хозяин старался не употреблять:
– Нет, Володенька. В другой раз. Работать надо, сейчас люди потянутся…
– Ладно, звоните, если что. – Владимир Александрович надел куртку.
– Подбросить до метро? Вон Аркаша как раз подъехал.
В другой раз Виноградов обязательно бы воспользовался услугами конторского водителя, но теперь отказался:
– Спасибо, нет. Мне тут в одно место надо…
– Ну тогда – счастливо!
– До свидания.
* * *Православный собор – пышный, с золотом куполов и одновременно по-военному строгий – напоминал иногда Владимиру Александровичу елизаветинского гренадера в парадной форме. Казалось, к нему не пристают грязь и слякоть противного питерского апреля, и даже нищие перед входом не портили общего впечатления. Порывшись, Виноградов отдал им мелочь и в нерешительности перекрестился на полуоткрытые двери – захотелось зайти, но от выпитой водки душа притомилась, и появляться в храме в таком состоянии было нелепо, грешно да и попросту неприлично.
«В другой раз, – подумал Владимир Александрович. – Завтра…»
Мало кто знал, что последние несколько лет Виноградов старался хотя бы раз в неделю, но в церковь попасть. Пусть ненадолго, на четверть часа, но… Рано или поздно к этому приходит каждый, должен прийти.
Многие просто не успевают.
…Но уж так вышло, что на следующее утро Виноградов оказался не в церкви, а как раз наоборот – в форменном борделе.
Собственно, все началось с торопливой поездки на испуганном частнике – с Петроградской домой, в Веселый поселок. И с не очень отчетливого вопроса дремавшего рядом, на заднем сиденье Мишки – нет ли у Саныча желания подхалтурить? Без криминала, по своей, милицейской части? Благо, свободного времени теперь достаточно, а семью кормить надо…
Справедливости ради нужно отметить, что перед этим был полный, как это называют американцы и классик-писатель Рекшан, «блэк аут». То есть, по-нашему, – отключка, вырубон или улет, вызванные извечной российской попыткой сочетать алкогольные эксперименты с процедурами по общему оздоровлению организма.
Сауна – это великолепно! Почти так же великолепно, как русская парная… В сауне, порождении западного менталитета, чисто, гигиенично, светло и… достаточно скучно. Хочется называть соседей на «вы» и в пределах разумного употреблять охлажденное пиво «Золото Лапландии».
Совсем не то – в парилочке да с веничком! Да под водочку… Когда дым коромыслом, мат-перемат пополам со стонами, пахнет березой и всеобщим братством. Когда не засидишься, и будь ты хоть четырежды генерал или доктор наук – беспощадно наказан будешь за слабость и малейшее нарушение неписаного банного кодекса.
«Динамовская» компания Владимира Александровича была если и не абсолютно русской, то уж на сто процентов русскоязычной. В этом убедился бы любой филолог, случайно подслушавший реплики, доносящиеся из предбанника, – но воспроизвести их в силу непечатности, наверное, не решился бы.
В выражениях не стеснялись – некого, одни мужики. Женщины, конечно, изредка появлялись, но наличие их не приветствовалось, даже самых доступных…
А Виноградов пришел в самый раз – ко второму заходу: народ уже раскраснелся, изошел первым потом и теперь обстоятельно погружался в гармонию. Владимир Александрович мог, конечно, добраться и раньше, но решил от конторы Наумыча прогуляться своими ногами – благо, быстрого хода было минут двадцать. Так и вышло… Да, провианта, как всегда, оказалось значительно меньше, чем выпивки, поэтому прикупленные Виноградовым по дороге сосиски оказались желанной добавкой к потрепанному рациону.
– О-о, Саныч! Здорово, братан.
– Привет, проходи.
– А почему на футбол не явился?
– Налейте ему стакан, чего набросились? Во-олки…
– Вон, стакан свободный. Я только чуть отхлебнул, но у меня справка имеется!
– Спасибо, мужики, я сначала заходик сделаю, – одолел искушение Виноградов и торопливо шмыгнул в раздевалку.
Через минуту он шлепал уже резиновыми тапками по кафелю, выбирал себе доску почище и, прежде чем оказаться в парилке, подныривал под холодные, острые струи душа.
Мимоходом дотронувшись пальцами до воды в бассейне, Владимир Александрович охнул и посоветовал себе на сегодня воздержаться. Все-таки почти двухмесячный перерыв…
Заканчивалось мероприятие постепенно. Сначала уехали те, кого вез на своем «Запорожце» Витек из ОМОНа – в Купчино как раз набралось ровно столько, сколько вместила машина. Потом ушел Толик Польских, борец с экономической преступностью, – они вместе с Игорем из Метростроя и тренером-рукопашником по прозвищу Носорог решили проведать морально нестойких девчонок из василеостровской общаги. К тому моменту, когда за столом наблюдалось не больше шести человек, часы показывали далеко за полночь, и беседа носила характер отрывистый, громкий, но актуальный.
– Нет, ты знаешь…
– А я ему так и сказал: чурка ты, хотя и капитан!
– Саныч, помнишь, у Вознесенского… – Поэт-спецназовец Барков выждал, когда уровень шума снизится до терпимого, и продекламировал:
…Космическая в нас зараза!Что Кафка по сравнению с Кавказом?
– Попрошу в приличном доме не выражаться! Правда, Андрюха? – осадил старейшина бани, огромный и налысо выбритый Манус.
– Умные больно! Грамотные… – согласился начальник одного из «убойных» отделений доблестного уголовного розыска, писавший под псевдонимом Пингвинов потрясающие милицейские байки. Был Пингвинов длинный – именно длинный, а не высокий, и худой, как жираф. По обычной своей манере он грозно нахмурился и оттопырил нижнюю губу: непосвященным могло показаться, что сыщик сейчас обидится на что-то и уйдет, утирая скупую мужскую слезу. Вместо этого Пингвинов забрал у соседа бутылку и отмерил присутствующим по последней:
– Пей, друг народа!
– Владимир Александрович! Ты чего – спишь?
– Нет! Пока – нет, – контролируя дикцию, отозвался Виноградов. Он сидел, опираясь на самовар, и пытался воспринимать обращенный к нему монолог журналиста Жени.
Женя появился в бане недавно и теперь цитировал сам себя:
– Знаешь, каждый военный конфликт порождает массу новых политиков, причем преимущественно миротворцев. По моим оценкам, к концу этого тысячелетия население страны будет состоять исключительно из миротворцев, но будет не слишком велико, поскольку военная техника здесь очень хорошего качества.
– Теоретик! Эс-стет-т… – заклеймил журналиста Манус.
– А по сути он прав! – не согласился Пингвинов.
– Может, о бабах лучше? – проявил здоровый цинизм подозреваемый в поэтических наклонностях Барков.
– Пойдем помоемся. Напоследок.
– Нет, пора уже ехать…
– Тем более что все уже выжрали! Интеллигенция!
– На «Горьковской» купим… Эй, Саныч! Гутен морген.
– А все нормально! Сейчас, в лучшем виде…
– Мишка, ты его отвезешь?
– Что же делать! Все равно тачку брать. – Михаил Григорьевич Манус перекатил с места на место свои потрясающие бицепсы: – Саны-ыч, ну-ка, ну-ка! Соберись. Надо одеваться.
Виноградов, ведомый друзьями, направился в душ, а не задействованные в реанимационных мероприятиях потихонечку занялись собственным туалетом…
…Определение «форменный» по отношению к предстоящему мероприятию было обусловлено отнюдь не спортивной формой присутствующих. Хотя спортивные, без грамма лишнего жирка фигуры имели место быть, особенно у «девочек» и охраны, большинство составляли солидные дядечки в возрасте и дамы без оного, но с деньгами. «Форменный» – пришло в голову Виноградову, когда он увидел в дверях особняка пару здоровенных омоновцев зверского вида: все положенные по приказу нашивки, эмблемы, шевроны и бирочки красовались на сером их потрепанном обмундировании и были уместны на нем, как на свадебном платье воронья какашка.
