Избранное. Том 1 - Станислав Константинович Ломакин

с ним, кот был более мобильным и неуязвим. Если Рекс втягивался в игру, а иногда и выходил из себя – гневался, то Васька прятался под диваном или заскакивал на форточку, где у него была прибита дощечка дедом для наблюдения о происходящем на улице, а иногда он прямо с форточки прыгал на рядом стоящую в садике яблоню и был таков.

Был еще один путь у Васьки исчезнуть с глаз Рекса, – он скрывался в подполье. В деревенских домах выпиливали в полу отверстие для кошек, а из подполья во двор они выходили через специально вырубленное маленькое оконце, служившее для проветривания подпола. Оконце заваливали землей когда уже наступала глубокая осень. В последнее время Захар Матвеевич неважно себя чувствовал, но когда приезжали из города сыновья не показывал вида, бодрился и говорил, что все у него нормально, ничего ему не надо. Два дня назад они приезжали на субботу, навезли продуктов, полили все в огороде, истопили баню, попарились втроем, все было как всегда и ничто не предвещало каких-либо изменений. Уезжая в город, сыновья просили отца, если что «звонить по мобильнику».

Утро началось как обычно, Захар Матвеевич помолился, открыл дверцы в теплицах, умылся до пояса из бочки. Рекс и Васька вертелись рядом, ходили между грядок, старик стал подниматься по ступенькам крыльца в дом и вдруг почувствовал сильный толчок в области сердца, появилась тошнота, слабость, выступил пот. Лицо стало мертвенно-бледным. Старик, опершись рукой о перила постоял минуты три, но боль не проходила, собрав всю волю, он все-таки добрался до постели и рухнул, почти теряя сознание. Васька тут же взгромоздился на грудь старика, как он делал почти каждый день, и стал осторожно запускать свои когти через майку, делал массаж. Лицо Захара Матвеевича потемнело, на фоне белых седых волос, как лунь на голове, оно контрастировало точно выступившая земля из снега на студеном ветре. Губы потрескались, он что-то хотел сказать, но изо рта вырывались хрипы, поднять руки и ноги не хватало сил, единственно, что не отказало в это время – способность думать и понимать, что с ним происходит. Старик чувствовал удивление, подобное тому, какое испытывает лежащий на операционном столе пациент, когда его медленно и неотвратимо подчиняет своей власти наркоз.

На какое-то мгновение он ощутил в душе своей умиротворение и покой, но этот покой сменялся тревогой, внутреннее временное состояние становилось зыбким, появилось равнодушие, и жизнь стала утрачивать всякое значение. Захар Матвеевич понимал, что с ним случился инфаркт или инсульт, рядом лежащий на тумбочке мобильник, гремел уже несколько минут, но поднять руку не было сил. Старик иногда погружался в сон. Полное забвение каких-то кусков пережитого в жизни возникали явственно и тут же растворялись. Иногда во время рваных сновидений он видел многоэтажное здание, оно выплывало из облаков, а когда облака рассеивались, здание превращалось в огромное безглазое лицо, глядящее на старика, словно предупреждало о чем-то важном в его жизни.

Старик продолжал жить, он лежал без движения уже вторые сутки. Васька время от времени продолжал запускать свои когти все глубже и глубже, но старик не двигался. Рекс заскочил на кровать, пытался лапой осторожно расшевелить старика, лизал его лицо и жалобно тихо подвывал. Захар Матвеевич все слышал, понимал, но сил на что-либо у него не было. Страха перед смертью у старика не было. В горькую минуту прозрения он понял, что жизнь заканчивается. Странно, но он не терял память и слух. Почему-то вспомнились суждения о смерти древнего греческого философа Эпикура: «Смерть не имеет к нам никакого отношения, так как, пока мы существуем, смерть еще отсутствует, когда же она приходит, мы уже не существуем». Действительно, смерть, старость страшны не потому, что они грозят человеку, а потому, что не остается никаких чувств, которыми живет человек большую часть своей жизни. То чувствование, пережитое, что вместила наша память, лишено сейчас всякого значения, – думал старик. Погруженный в думу, старик не заметил как скрылся Васька и Рекс, они выбежали из дома, дверь была открыта и через какое-то время, Васька снова запрыгнул на грудь и стал неистово углубляя когти массировать, Рекс пытался за штанину стянуть Захара Матвеевича с кровати. Но все было напрасно, старик был парализован. Потому как суетились Рекс и Васька вокруг него, он понял, что случилась какая-то беда. В форточку и в дверь стал проникать дым и смрад, стало трудно дышать. В комнате потемнело, от дыма словно средь бела дня наступили сумерки, лучи солнца не пробивали дым, унося с собой осколки горевших домов, всего окружающего. Он слышал, что на улице творилось что-то необычное, люди выводили из горящих домов детей и стариков, скотину, вытаскивали на улицу ценные вещи. Деревня застонала, запричитала, пугающие столбы густого дыма, словно чудовищные приведения, поднимались над улицами, домами и уносились вместе с криками, лаем собак, рыданиями людей.

Старик, находясь в сознании, понял, что беда пришла из леса, огонь с бешеной скоростью, сильным ветром охватил всю деревню. Он слышал рыдания, причитания одной женщины, ее слова рвущиеся из самого сердца обычные, деревенские, но сколько же было в них подлинного чувства. Старик заплакал, он понял, что помощи ждать неоткуда, каждый сейчас думает о себе, о своей семье. Люди в экстремальной ситуации, в обстановке страха, становятся безумными, теряют реальное представление о происходящем. Пожар добрался до дома Захара Матвеевича, языки пламени стали проникать через окна, горела крыша. Черным пологом наполнились дымом комнаты. Старик потерял сознание, мобильник еще какое-то время трещал, но и он замолк. Васька и Рекс продолжали тормошить старика, но и они слабели от смрада и дыма, пес завыл от бессилия, а кот задыхаясь и теряя силы, продолжал ослабевшими лапами массировать грудь, а затем уткнулся носом в седую грудь хозяина и замер. Рекс пристроился с правой стороны Захара Матвеевича, подогнув ноги и прижавшись к телу старика.

Так нашли их вместе обгоревших, приехавшие пожарные, которые спасли несколько домов и часть дома Захара Матвеевича.

Каждый разумный человек сознает горестность своего бытия в определенное время, несущего, грозящего нам погибелью, но все– таки мы до конца своих дней не утрачиваем некоего инстинкта, как и животные, неистребимого в нас жизнелюбия...

РЕЧКА МОЕГО ДЕТСТВА

Наступивший день был безветренным, но в движении реки еще чувствовался ритм вчерашнего сильного ветра. Мое пребывание на малой родине подходило к концу, и день, о котором я хочу рассказать, был посвящен рыбалке.

Река Тара – речка памяти