Избранное. Том 1 - Станислав Константинович Ломакин

вижу». Понимаешь, внук, я простой человек, комбайнер, правда, начитанный. Александр, ты даже не представляешь, как мы жили после войны. Почти все ребятишки были без отцов. Они погибли на Великой Отечественной. Нам иногда не в чем было идти в школу – одни валенки были на всех ребятишек в семье, и их по очереди обували, чтобы выйти на улицу. Я надевал старую фуфайку зимой, а поверх её натягивал брезентовый плащ, чтобы не продувало, и шел в библиотеку с матерчатой сеткой, набирал десяток книг и, счастливый, отправлялся домой. Кажется, я прочёл все книги районной библиотеки. Саша, я читаю с пяти лет ежедневно, умудрялся даже читать, когда работал на тракторе ДТ-54 и самоходном комбайне С-4. Представь себе огромное казахстанское поле, вокруг, на сколько хватает глаз, лежат валки скошенной пшеницы.

– Как ты их убирал, дед?

– Объясняю. Уборочная компания проходила в два этапа: её называли раздельной. Сначала шёл трактор с жаткой, он скашивал пшеницу в валки, в период восковой спелости, а затем, когда она, находясь на стерне, доходила до полной спелости, комбайн начинал подбирать валки и обмолачивать их. Я приспособил в кабине полочку, на которой всегда стояли книги: стихи, рассказы, повести или романы писателей «деревенщиков», очень люблю их настоящих державников, государственников, патриотов земли русской. Конечно, смотрю как жатка-хедер подбирает валки, как заполняется зерном бункер и травой копнитель, чтобы вовремя нажать педаль и опрокинуть солому в строгом соответствии, вровень каждого убранного ряда.

– Мы так наголодались в послевоенное время, и когда появилась возможность, после семи классов, поступить в училище механизации, мы ребятишки прибавили себе годы. Там нас бесплатно одевали, кормили и ещё платили небольшую стипендию. В училище мы приобрели пять специальностей. Так я стал комбайнером. Я не кляну, Александр, свою судьбу, не сделавшую меня тем, о чём мечтали мои родственники, только потому, что слишком хорошо знаю, какова участь тракториста, комбайнёра, каменщика, солдата.

Небо заволокло черными тучами, начал накрапывать мелкий дождик, морось сыпала и сочилась и, похоже, надолго.

– Пойдем в дом пить чай, – время обеда, – сказал дед Александру, – там и продолжим наш диалог о жизни...

ПРОЩЕНАЯ ПАЛЬМА

Ребенок проснулся, кроватка слегка зашаталась, лежащий в ней семимесячный Антон стал нервозно шевелиться. Он явно чувствовал какое-то неудобство и начал хныкать, стараясь привлечь к себе внимание. Но в доме никого не было, кроме собаки Пальмы. Восьмилетняя сестренка Настя играла на улице с подростками, а мать Любовь Александровна пошла за продуктами в магазин, пока спит сын, наказав дочери время от времени проведывать Антона. Девочка заигралась и забыла о наказе матери. Пальма лежала у самой входной двери, положив морду на порог и хныканье ребенка стало тревожить ее. Она прошла во вторую комнату, где стояла кроватка Антона и стала наблюдать за ребенком.

Пальма пушистая, но не лохматая, плотно сбитая, среднего роста, черно-белого окраса сибирская лайка. Прямые уши, поднятые кверху, всегда настороже. Хвост посажен высоко, свернутый колечком, глубоко посаженные умные черные глаза, с ласковым и преданным, но печальным выражением, смотрели внимательно и настороженно. Нрав у Пальмы независимый, свободолюбивый, справедливый. Пальму, как провинившуюся, не пускают на улицу в течении недели. Несколько дней назад хозяин, Юрий Прокопьевич, не взял Пальму на охоту. Она наблюдала как хозяин собирался: вытаскивал болотные сапоги, проверял патроны, чистил ствол своего ружья и Пальма, радостно повизгивая, крутилась около Юрия Прокопьевича, возможно, представляла, как они пойдут к озеру, речке. Хозяин не взял на охоту Пальму, т. к. жена с ребятишками уехала на несколько дней погостить к родителям в соседнее село, и он оставлял ее за сторожа и хозяйку дома.

Пальма была оскорблена таким отношением к ней хозяина, которого она любила больше чем других домочадцев. Собаки не могут любить в полчувства, в полсердца. Она, после ухода Юрия Прокопьевича, выла, скребла лапами дверь и когтями изорвала всю обшивку. Свою обиду она выместила на кожаном пальто хозяина, сорвала его с вешалки и изорвала его в клочья. Когда вернулся хозяин с охоты, Пальма пулей выскочила из квартиры и не появлялась три дня.

И вот сейчас она в затворе, чувствует холодное отношение к себе всей семьи, но виноватой себя не считает, сохраняя свое достоинство и независимость. Антон от хныканья перешел в плач, рёв. Пальма подошла к кроватке, встала на задние лапы и слегка, чтобы не перевернуть толкнула ее. Она закачалась, но Антон не унимался и, казалось, зашелся в плаче надолго. Пальма подтянула за ножку зубами табуретку к кроватке Антона и запрыгнула на нее. Сначала Пальма беззлобно поворчала, но не лаяла, боясь, видимо, напугать ребенка, а затем, наклонившись к Антону начала лизать, мокрое от слез, лицо малыша. Любовь Александровна, вернувшись из магазина, застала такую картину: Антон уже не плакал, а улыбался, что-то агукал, ручонками отталкивая морду Пальмы, а она в ответ ласково ворчала, слизывая остатки слез с лица младенца.

Пальма была прощена, пальто новое хозяину было куплено, дверь была утеплена, стабильность и спокойствие на какое-то время вновь воцарились в семье.

Стабильность в отношениях с людьми, братьями нашими меньшими, зиждется на любви и на прощении, ибо не будь поверженных, не было бы и вознесенных...

ЛУЗЕР

... Меня печалит вид твой грустный,

Какой бедою ты тесним

И человек сказал: «Я русский»

И Бог заплакал вместе с ним.

Н. Зиновьев

До прихода электрички оставалось около тридцати минут. Солнце медленно опускалось к верхним этажам высотных домов. Вечерело. Желтизна увядающей еще теплой осенней природы, и затуманенная с облачной дымкой редкая голубая прорезь неба, настраивали на раздумья о том, что на небесах всё – радость, как бы ни заслоняли их тучи, а на земле – много горя, страданий, трагедий. Небо было цветом грязной холстины: опять собирался дождь. Рядом с вокзалом с правой стороны от железнодорожных путей виднелся небольшой, хорошо ухоженный, садик. В нем редкие сосны впивались обнаженными корнями в землю, а на самой вершине, одной из них сидела ворона и лениво с большими паузами каркала, словно обвиняла в непристойности и бесстыдстве целующихся молодых людей, плотно прижавшихся к сосне и друг другу. Из-за угла железнодорожного вокзала показался мужчина, он направился прямо ко мне, сел рядом на деревянную скамью, и без всякого предисловия, – произнес: «Я лузер». Мужчине было около 50 лет, он был одет небрежно; брюки спускались на