По эту сторону Иордана - Григорий Канович

— Все, хватит, завтра не пойду…

Каждый вечер она так говорит. Баба Неля знает, как тяжело с опухшими ногами мыть полы, и сочувствует дочери, но не очень сильно.

— Валя… пошла бы на свою кровать…

Валентина лежит, не отвечает.

— Доченька… поди на свою кровать, — просит баба Неля.

Валентина тяжело поднимается, молча уходит в комнату, только посмотрела на бабу Нелю. Так посмотрела, что баба Неля жалеет, зачем она сама не пошла в комнату, не легла на Валину кровать. Но она была уже так близко к своей, а до Валиной так далеко.

— Ча-аю! — робко пищит из своего угла Циля.

Но баба Неля уже лежит, и никакая сила ее ближайшие четверть часа не подымет. Закрыть глаза, ни о чем не думать, набираться сил, чтобы взять последнюю на сегодня дистанцию — вечер. Баба Неля так это про себя называет для утешения: последняя дистанция, последний на сегодня рывок, но дистанция эта состоит из множества мелких отрезков, и все их надо пройти. Прогулка с Цилей, чай, прибрать кухню, когда все покормятся, чай, прибрать ванную, когда все помоются и лягут спать. А там уж только постелить Циле, раздеть ее, уложить, укол, чай.

Но это все ладно. Это все ничего. Самое тяжкое для бабы Нели — это вечернее присутствие в доме всех домочадцев.

Баба Неля знает, как будет выглядеть вечер. Сама она, конечно, будет «копаться» — бабуля, ну что ты все копаешься, обещала со мной посидеть, просила когда-то Леночка, когда баба Неля была еще почти молодая и для Леночки главный человек. Девки — Валентина, Леночка и Юлька — засядут в комнате или в кухне, в зависимости от того, куда баба Неля запустит после прогулки Цилю. И если им ничего от бабы Нели не требуется, обращаться к ней не будут. От всякого участия в их нормальном общении они почти полностью ее отсекли. Циля будет рваться посидеть с ними, начнет за ними ходить, они разок перейдут из одного помещения в другое, потом которая-нибудь скажет: бабуля, ну что ты за ней не следишь, уйми ее, посидели бы вы в кухне (или в комнате), поговорить не даете. Они искренне полагают, что с бабой Нелей им, кроме простейших хозяйственных дел, говорить не о чем.

А разве не так? — спрашивает себя баба Неля. Что ты им интересного можешь сказать? Конечно, хочется порасспросить их, узнать. Что ж, она и спрашивает, и они даже отвечают, скажут что-нибудь, побыстрее и попроще, как ребенку, чтобы отвязаться. Ну, а ты-то, ты что можешь сказать, чтобы им было нужно и интересно? — допытывается у себя баба Неля. И ничего такого в себе не находит.

Ох, а сегодняшний Гриша с мивцой? Вдруг и впрямь придет? Еще, правда, не совсем вечер, но кто его знает, когда у них тут принято в гости ходить. А Валентина там валяется, не евши, не мывшись, не переодевшись, распухшая, растрепанная и злая.

Вставай, бабуля.

— Ча-а-ю…

Валентина не лежит, а сидит. Сдергивает с Юлькиной кровати свою подушку, взбивает, на бабу Нелю не смотрит.

— Доченька, обедать будешь?

Молчит.

— Иди поешь, сразу полегчает.

Валентина горбится над подушкой, мнет ее кулаком, в голосе слезы:

— Да, вы тут с Цилей належитесь за целый день, а тут…

Баба Неля прекрасно видит: этой большой, нескладной пожилой женщине, ее дочери, хочется, чтоб ее пожалели. Вот — она дает бабе Неле хоть какой-то, а шанс. Хотела же, хотела, чтоб пустили к себе, чтоб по-человечески, как с ровней. И вот, чего тебе еще. Но надо, значит, сесть рядом, обнять, выслушивать упреки и жалобы, утешать, вытягивать из себя слова… Подгибать ноги, усаживаться на низкую, проваленную кровать, держать изработанными руками это тяжелое, рыхлое тело, да еще как вставать потом, тошно подумать даже…

— Ладно, Валечка, не сердись. Иди поешь. Или помоешься сперва?

Валентина начинает плакать в голос. Стонет, обнимая подушку:

— …телевизора даже нет… там бы на пенсию через два года… жить больше не хочу…

Ничего смешного в этих словах нет, наоборот, но баба Неля не может удержаться от усмешки. И эта жить не хочет? Нет, голубушка, рано ты собралась, легко хочешь отделаться, перед тобой еще двое на очереди. Но тут же одернула себя, заставила пожалеть. Как ни бесит ее Валентина своей бездарностью и детской беспомощностью, баба Неля испытывает к ней некое как бы сестринское чувство солидарности, зная, что она все же ближе к ней и Циле, чем к Леночке с Юлькой, и все, что ей предстоит, начнется уже скоро.

— Валечка, а у нас сегодня, может быть, гость будет. Приведи себя в порядок, симпатичный такой дядечка.

— Какой еще гость?

— Приходил тут один местный, славный такой, средних лет, помогать нам хочет, а объясниться мне с ним трудно.

Валентина, поднявшая было голову от подушки, утыкается в нее снова, бормочет:

— Пусть Елена с ним объясняется.

А тут и Леночка пришла. Оживленная, деловитая, быстро подняла мать, отправила ее в душ, бабу Нелю даже в щеку чмокнула, ужинали? а Юлька где? а вы с Цилей уже гуляли? что же вы, копуши! поужинали бы все вместе.

— С каких это пор тебе хочется, чтоб мы ужинали все вместе? — недоверчиво спросила баба Неля.

— Да ни с каких, просто, — весело ответила Леночка. — А тебе разве не хочется? — И на бабу Нелю глянули Леночкины глаза, совсем как прежние, такие же ясные и голубые, только прочесть в них баба Неля уже не может ничего.

— Мне-то всегда хочется, — спокойно ответила баба Неля, прямо глядя в эти ясные глаза, и те сразу ушли в сторону.

— Ча-аю!

— Ну, дай ты ей ее чаю, — добродушно сказала Леночка. — А гулять, ну, пропустите один день, большая важность! Устала ведь, бабуля?

Баба Неля пошла в кухню ставить чайник. Ох, неладно что-то. Что-то нехорошее готовится. И снова усмехнулась баба Неля. Вон до чего дошло. Вместо того чтобы радоваться, что любимая внучка весела и приветлива, жду нехорошего.

Дала Циле чаю, та быстро-быстро поглотала.

— Теперь гулять? — смотрит на бабу Нелю пугливо. Неужели до сих пор помнит стычку с Юлькой? Не может быть, у нее память так долго не держится. Или другое что чувствует?

— А гулять завтра, хорошо?

— Завтра? — Циля думает. Баба Неля не уверена, сохранилось ли у Цили представление о том, что такое завтра. — Завтра тоже. И сейчас гулять.

— Завтра, Циля, завтра!

Циля опять думает. Спрашивает осторожно:

— А сегодня что?

Все у нее, оказывается, сохранилось.

— А сегодня ужинать будем. Все вместе.

Баба Неля начала было накрывать на стол, пришла в кухню Леночка, поди, бабуля, полежи в комнате, отдохни, и сама стала делать. Давно такого не бывало. Но баба Неля пошла, не все ли равно почему да отчего, лишь бы не на ногах.

Вышла из ванной Валентина, совсем другой человек. Приняла душ, смыла слезы, подобрала волосы — на десять лет моложе. Что значит сонная душа, кожа как у девушки, ни одной морщины, никакой краски не надо. Сними халат, оденься, попросила баба Неля, Валентина только губами дернула, ушла в кухню. Пожалуй, как раз губы подкрасить не мешало бы, они у Валентины бледные, вялые, углами вниз, всю картину портят. Сама баба Неля губы до семидесяти лет красила, без того и на люди не выходила — словно неодетая, а там все труднее стало, помада по морщинам под носом расплывается, возни много, начала забывать, потом и совсем бросила. А ей было к лицу, раньше ей многое было к лицу, даже в семьдесят про нее говорили «красивая старуха», тот еще комплимент, теперь и того никто не скажет.

А тебе надо? Да теперь уж, наверное, и не надо. Ни комплиментов, ни того, к чему они в конце концов приводят. И не жалко? Где же не жалко, жалко до ужаса, да ведь против природы не попрешь. Главное, жалко, что попользовалась мало. Еще при муже туда-сюда, хотя и в голову не приходило попросить, чего и сколько хотелось. Не такое воспитание. Что доставалось, то и ладно. А уж после смерти мужа и подавно, потянулось сухояденье. И недурна еще была баба Неля, но мужики побаивались — и большого женского семейства, и ее самой, властной водительницы этого семейства. И думать ей про это вроде было некогда. Хотя бывало, конечно, бывало… Баба Неля сладко потянулась, напрягла гудящие ноги, снова почувствовав себя на мгновение женщиной. Но тут же съежилась, облившись жаром от стыда перед самой собой. О чем вспомнила, бабуля, а? Смерти просишь — и туда же!

Да ведь я не про себя начала думать, а про Валентину, быстро оправдалась баба Неля. Не мне все это надо, а ей. Она-то и вовсе почти всю жизнь постом, так только с мужем, годик какой-то поигралась, по поверхности поскребла.

Поздно, поздно Валентине, но что-то говорит бабе Неле, что этот Гриша мужичок подходящий, трудностей не побоится. Опасно, конечно, — ну как разбудит спящую, да и в сторону? А главное, он если и клюнет, так на Леночку, а не на Валентину вовсе. Он и бормотал что-то на этот счет, не разобравшись толком в семейной конструкции. Спровадить бы Леночку из дому куда-нибудь — так не послушается, не прежние времена. Ох, Нелечка, Нелечка, учат тебя, учат, а ты все никак не отучишься, все за других планируешь… Баба Неля с кряхтением выбирается из Валиной кровати, идет на кухню.