Маркиз де Боливар - Лео Перуц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы толковали о винах, и вскоре разговор свелся к одним репликам: "Твое здоровье, брат!" или "Благодарю, брат! Чокнемся! Proficiat!"
- Эх, хотел бы я быть в Германии сегодня ночью, чтобы была со мной Барбочка или Дорточка! - вдруг начал пьяным голосом Гюнтер, который целый день таскался за испанками на улицах. Но Брокендорф высмеял его и заявил, что этой ночью он бы хотел сделаться журавлем либо аистом, чтобы вино подольше проливалось в горло. Да, вино всем изрядно ударило в голову. Донон декламировал из Горация, и среди общего шума вошел Эглофштейн, адъютант полковника.
Я вскочил и отдал рапорт.
- Так ничего нового, Йохберг? - спросил он.
- Ничего, господин капитан.
- И никто не проходил через вахту у ворот?
- Только бенедиктинский приор из Барселоны, чтобы посетить свою сестру в Ла Бисбале. Алькальд поручился мне за него. Еще аптекарь вместе с женой и дочерью, проездом в Бильбао. Их бумаги подписали в штабе генерала д'Ильера, они - в полном порядке.
- И никого больше?
- Двое горожан, выезжавшие с утра из города поработать на своих виноградниках. Они предъявили паспорта и отметили свое возвращение...
- Хорошо. Благодарю.
- Эглофштейн! Пью за тебя! - возгласил Брокендорф, потрясая налитым стаканом. - Твое здоровье, старый журавль, садись с нами!
Эглофштейн поглядел на пьющих и засмеялся. Но Донон подошел к нему с двумя стаканами.
- Господин капитан, мы сегодня собрались ожидать маркиза де Болибара. Останетесь с нами, и мы поприветствуем господина маркиза, если он появится, от имени офицеров полка!
- К чертям всех графов и маркизов, и да здравствует равенство! зарычал Брокендорф. - Пусть палач заберет все эти надушенные сахарные куклы с их кошельками для волос и шляпами в перьях!
- Я должен проверить пикеты и команду, которая охраняет мельницу и пекарни. Но ладно уж, они подождут... - сказал Эглофштейн и присел к нашему столу.
- Эглофштейн! Давай-ка, присядь ко мне! - крикнул пьяный Брокендорф. Ты у нас загордился. Уже не помнишь, как мы с тобой выбирали зерна кукурузы из конского помета в Восточной Пруссии, чтобы не сдохнуть с голоду...
Вино настроило его на сентиментальный лад, и большой, тяжеловесный мужчина опустил голову на два кулака и начал всхлипывать:
- Ты уже не помнишь? А, всякую дружбу на свете жрут черви!
- Война-то не кончена, брат! - возразил Эглофштейн. - Мне сдается, мы еще не раз будем варить ботву в соленой воде себе на обед, как тогда в Кюстрине!
- Да и кончится война, - мрачно добавил Донон, - император тут же начнет новую!
- Вот это верно, брат! - вскричал Брокендорф, вдруг развеселившись. Деньги, брат, у меня кончились, а я должен заработать крест Почетного легиона!
Он начал считать сражения, в которых участвовал за год испанской компании: Сорсола, Альмарас, Талавера, Меса де Ибор и переправа на ручье Галичо, но сбился, хоть и загибал пальцы, и начал снова. А жара от угольев в тесной комнатке стала невыносимой. Донон приоткрыл окно, и холодный зимний воздух ворвался внутрь, охлаждая наши разгоряченные лбы.
- Снег лежит на крышах... - тихо сказал он. - Как у нас дома.
И при этих словах у всех стало больно и тепло на сердце, ибо прошлая зима, немецкая зима, вспомнилась нам. Мы подошли к окну и долго смотрели на шальную пляску снежных хлопьев на ночной улице. Один Брокендорф остался сидеть и все считал на пальцах свои сражения.
- Брокендорф! - окликнул его Эглофштейн. - Сколько миль от твоего дома до Диткирхена?
- Не знаю, - буркнул Брокендорф, перестав считать на пальцах. Считать - это не лучшее мое искусство... Я пользуюсь алгеброй только с хозяевами кабаков и кельнерами.
Он встал и, шатаясь, подошел к окну. Снег совершенно преобразил испанский городок. Люди на улицах казались нам давно знакомыми и родными, словно это были немцы. Крестьянин пробивался сквозь глубокий снег к церковной двери, таща маленького теленка. Служанка выскочила из двери стойла, держа в одной руке фонарь, в другой - подойник с молоком.
- Была ночь - совсем как эта, - начал вдруг Донон. - И снег покрывал улицы на целый фут. Год уже будет тому... Я тогда лежал в лихорадке, читал "Георгики" и скучал. И вдруг в мою дверь тихонько постучали. "Кто это? спросил я и повторил: - Кто там?" - "Это я, милый друг!" И я отворил, и она вошла, братья! Волосы ее красные, как листья бука осенью... "Вы больны, мой бедный друг?" - спросила она нежно и заботливо. "Да, я болен, - ответил я, - но вы, ангел мой, уже помогли мне!" И я вскочил с постели и поцеловал ее руки...
- А потом? - приглушенно спросил лейтенант Гюнтер.
- Что потом? Снег лежал на крышах, ночь была холодна, а ее плоть и кровь горячи... - прошептал Донон и погрузился в свои мысли.
Гюнтер не произнес ни слова. Он ходил взад и вперед по комнате и бросал на Донона взгляды, налитые ненавистью.
- Да здравствует наш полковник! - вскричал Брокендорф. - У него лучшее вино и лучшая баба в Германии!
- Когда я с ней, - вмешался Эглофштейн, - впервые очутился один в комнате... и почему мне только лезет в память этот день? Да, снег тоже валил на улице, так, что и глаза было трудно открыть. Я сидел за роялем, а она встала возле меня. Ее грудь поднималась быстрее, когда я играл, я слышал, как она вздыхает. "Могу я вам довериться, барон? - спросила она и схватила мою руку. - Вы слышите, как бьется мое сердце?" - прошептала она. И завлекла мою руку под шейный платок, туда, где природа наложила на ее кожу голубоватые родинки...
- Вина, вина сюда! - задыхаясь от злобы, прохрипел Гюнтер. Ах, ко что делать - мы все знали материнские знаки, голубоватые родинки, и целовали их. Но Гюнтер достиг этого первым, и ревность мучила его и сейчас, он ненавидел Эглофштейна, Брокендорфа, Донона, всех нас, кто делил с ним любовь прекрасной Франсуазы-Марии.
- Давайте вина! - кричал он в ярости, скидывая пустые тыквенные бутыли со стола.
- Вино - все, месса кончена, и можем спеть "Кирие элейсон8!", усмехнулся Донон, no-прежнему печальный, - ведь он думал вовсе не о вине, а о прошедших днях и умершей Франсуазе-Марии.
- Идиоты! - рявкнул Брокендорф и треснул свой стакан об стол так, что осколки зазвенели на полу. - Что вы болтаете, будто кто-то из вас ее знал?! Ах вы щенки, слабаки жалкие! Что вы знаете о тех ночах, что вы знаете о ее чудесах любви! Было четыре позы, - Брокендорф захохотал, а Гюнтер побелел, сжимая рукоять шпаги, - А la Grecourt9, это была первая. И по Аретино, и по Дюбарри, и, наконец, - поза Венеры Цитереи...
- И еще - по шпицрутену! - вне себя от гнева и ревности прошипел Гюнтер и поднял стакан, будто хотел швырнуть его в лицо Брокендорфу. Но до драки дело не успело дойти. С улицы донеслись шум и громкие окрики караульного драгуна.
- Кто идет?
- Франция!
- Стоять! Кто именно?
- Да здравствует император!
Резкий и властный голос... Кто же это?
Гюнтер бросил стакан на стол и прислушался.
- Выгляни, кто это там? - обратился Донон ко мне. Но дверь уже отворилась, один из моих солдат, весь в снегу, вошел в комнату.
- Господин лейтенант, там чужой офицер-француз хочет поговорить с командиром караула.
Мы вскочили и удивленно переглянулись. Брокендорф торопливо подхватил свой мундир обеими руками.
И Эглофштейн звонко засмеялся.
- Друзья! - крикнул он. - Мы забыли, что сегодня должны иметь честь приветствовать среди нас маркиза де Боли-бара!
Глава V. САЛИНЬЯК
Ротмистр Батист де Салиньяк, войдя в комнату, мог, наверное, посчитать всех за беспамятно пьяных или вовсе сумасшедших, такой шум и хаос предстал перед ним. Надменный смех несся ему навстречу. Брокендорф размахивал пустым стаканом. Донон сорвался со стула и хохотал во все горло, а Эглофштейн с иронической миной согнулся перед вошедшим и почтительно произнес:
- Мое почтение, господин маркиз! Мы ждем вас уже не один час!
Салиньяк стоял у двери и удивленно переводил взгляд с одного на другого. Его голубой мундир и двухцветный шарф были порваны и испачканы красной глиной, плащ он обвязал вокруг пояса, белые гамаши промокли в снегу и до колен были заляпаны дорожной грязью. Лоб его был обмотан шелковым платком - на манер тюрбана, какие носили мамелюки из особого полка генерала Раппа. В руке он держал пробитый пулями шлем. За его спиной показался испанский погонщик мулов, державший в руках два вещевых мешка.
- Проходите, господин маркиз! Мы сгораем от любопытства, желая познакомиться с вами! - крикнул Донон, все еще хохоча. А Брокендорф вырос перед пришедшим французским ротмистром и с любопытством уставился на него.
- Добрый вечер, ваше сиятельство! Ваш покорный слуга, господин маркиз!
И вдруг он сообразил, что неуместно шутить с врагом и вражеским шпионом. Он начал скрести волосатую грудь, крутить черный ус и дико уставился на ротмистра:
- Вашу шпагу, если на то пошло! И немедля! Де Салиньяк изумленно отступил на шаг. Свет от зажженной лучины упал на его лицо, и я увидел, что оно стало бесцветным, почти восковым и исказилось гримасой почти смертельной ярости. Он - почти непроизвольно ~ повернулся к своему слуге, который как раз сунулся в угол, чтобы затушить свою лучину в снеговой воде.