Хаосовершенство - Вадим Панов

— Хотел поговорить, — подтвердил Ник. — Начистоту.

— А смысл?

Драка началась не вчера и даже не позавчера, и Мертвый искренне не понимал причину, побудившую Моратти вызвать его на разговор. Предложить капитуляцию? Сообщить о капитуляции? Невозможно. Их противостояние давно преодолело момент, когда одна из сторон могла выбросить белый флаг, и теперь игра шла на полное уничтожение. Чего бы это ни стоило победителю.

— Сегодня у меня была большая делегация верхолазов из Кейптауна.

— Очень мило.

Ник знал, что Мертвый попытается вывести его из себя, а потому, собрав в кулак всю волю, не обращал внимания на поведение московского директора.

— Тритоны гробят экономику.

— Я служу в СБА, — язвительно напомнил Кауфман. — Я в курсе.

— За последние десятилетия мы сумели выстроить неплохой мир, — спокойно продолжил Ник. — Не без недостатков, но неплохой. У нашего мира мощный костяк, который пока держится, однако мясо уже начало отваливаться. Электронные коммуникации находятся под постоянным давлением, атаки идут непрерывно. Транспорт, управление хозяйством — все рушится. С тех пор как тритоны отыскали источник «поплавков», их число растет невероятными темпами. И чем их больше, тем больше паникуют верхолазы. Они теряют веру в СБА.

— СБА — не церковь.

— Спасибо, что напомнил, — Моратти не смог удержаться от саркастического замечания. Тут же укорил себя, но не смог. В конце концов, даже у его выдержки есть пределы.

— Мы не справляемся с сетевым террористом, который, как ты правильно заметил, рушит мировую экономику, — взял слово Мертвый. — Ничего удивительного, что верхолазы недовольны.

— Они в панике.

— Извини, я неверно выразился.

На самом деле Кауфман сказал именно то, что хотел. Ситуацию он понимал не хуже президента.

— Все дело в идеологии. СБА всегда была регулятором, инструментом. Мы не насаждали власть, мы поддерживали порядок, а идеологией занимались корпорации. Точнее — не занимались. — Моратти взмахнул кулаком. — Свободное предпринимательство! Свободный рынок! Отсутствие политических партий и чиновников! Считалось, что этого достаточно, но все рушится.

— На самом деле чиновники никуда не делись, — заметил Макс. — Кто мы с тобой, Ник, как не бюрократы?

— Граждане Анклавов привыкли к свободе, а теперь она ведет к хаосу.

— К хаосу ведет Сорок Два. И только потому, что развил нашу бестолковую предпосылку до полноценной идеи. До принципа абсолютной свободы.

— Как бы там ни было, Сорок Два ведет мир к хаосу.

— Я знаю.

Моратти подался вперед:

— Но если СБА начнет закручивать гайки, мы получим бунты. А не закручивать гайки мы не можем, потому что это единственный способ удержать мир на плаву.

— Для чего ты все это рассказываешь?

Вопрос Кауфмана подвел черту под вступлением и направил разговор в основное русло. Четкий вопрос, на который президент СБА обязан дать не менее четкий ответ — чего он хочет.

— У государств есть идеология, Макс, — негромко произнес Ник. — Плохая. Но есть. А у нас нет. Государства всегда будут ставить на своих, играть на противопоставлениях, на разнице интересов. Китайцы, вудуисты, индусы, европейцы… Все тянут одеяло на себя. В Америке уже поговаривают о восстановлении «Дома на холме», который выведет мир из кризиса. Европейцы и омарцы грезят мировым халифатом, а вудуисты тянутся к Европе, но… Но при всех недостатках государства дают внятную концепцию развития, и люди с пониманием отнесутся к закручиванию гаек. Мы думали, что справимся без идеологии, и мы обанкротились.

Свободный рынок оказался хорош всем, кроме одного: он не справился с людьми.

— Верхолазы хотят к государствам? — поинтересовался Кауфман. — Или все дело в том, что ты не видишь другого выхода?

— Другого выхода нет. — Моратти помолчал и с горькой уверенностью закончил: — Идея Анклавов себя изжила.

— Я так не считаю, — неожиданно мягко ответил Мертвый.

— Наше преимущество — экономика, но Сорок Два гробит ее.

— Ты забыл о Станции, — прежним тоном произнес Кауфман.

— Если бы забыл, то не завел разговор, — осторожно сказал Ник. — Станция — наш единственный козырь.

— И ты решил выложить его на стол?

Мертвый задал вопрос очень вежливо, деликатно, но от этого его язвительный смысл только усилился.

— Я признаю, что козырь этот — у тебя, — вздохнул президент СБА. — И поэтому прошу. На самом деле — прошу. В первый и последний раз прошу: сыграй его. Станция станет мостиком между Анклавами и государствами, объединит нас, объединит мир и вытянет его из дерьма.

— Временным мостиком, — уточнил Кауфман. — Как ты правильно заметил, Ник, каждое государство тянет одеяло на себя.

— Твоя энергия позволит им заглянуть вперед, увидеть новые перспективы и…

— И отказаться от сиюминутной выгоды?

Моратти замолчал. А Мертвый зло усмехнулся.

— Перспектива потому и называется перспективой, что она далеко. На нее нужно работать. Ради нее необходимо от чего-то отказываться. Хватит ли у государств воли использовать возможности новой энергии для будущего? Ведь в кризисе не только Анклавы, в кризисе все. А война всегда считалась прекрасным выходом из тупиковых ситуаций.

— Мы соберем конференцию, подпишем юридически обязывающие документы…

— Которые не будут стоить даже бумаги, на которой их напечатают.

— Но ведь ты все равно отдашь им энергию!

— Когда буду уверен, что они не устроят с ее помощью последнюю мировую войну. Когда ткну их носом в перспективу и смогу гарантировать, что они не смогут от нее отказаться.

Прозвучало, мягко говоря, самонадеянно. Ник прищурился.

— Сможешь гарантировать?

— Смогу, — уверенно отрезал Кауфман.

— Не слишком ли много ты на себя берешь?

— Ровно столько, сколько могу потянуть. Все остальное берут другие.

— Кто?

— Не ты.

Отказ? Окончательный и бесповоротный?

На первый взгляд все выглядело именно так, однако Моратти не мог не попытаться зайти еще с одной стороны.

— Макс, я понимаю, что ты беспокоишься о долгах «Науком», о тех кредитах, что вы собрали под строительство Станции. Но ты прекрасно знаешь, что эти вопросы легко решить. Часть долгов спишем, остальные выкупят государства в счет платы за технологию.

Но произнося последние слова, президент СБА понял, что это предложение заинтересовало Кауфмана еще меньше, чем разговоры об идеологии.

— Я с тобой не торговался, Ник. И долги «Науком» — последнее, что меня волнует в этой истории.