Площадь Свободы - Александр Станюта

Наверное, у кого-нибудь другого имена, «обозначающие» эту ширину, могут быть иные. Например: Владимир Короткевич погруженный в родную историю и перево­дящий при этом бытовую достоверность чуть ли не в сюрреалистический план, тку­щий сложный сюжет с как бы сомнамбулическими паузами в нем, и Вячеслав Адам­чик с его традиционно-реалистической по­вествовательной манерой и умением созда­вать полнейшую иллюзию присутствия чи­тателя в изображаемом благодаря строгой, но чрезвычайно рельефной пластике и ко­лористическому мастерству.

Есть счастливые несходства, противополож­ности и в поэзии. Скажем, Пимен Панчен­ко, его гневно-обличительный, полный со­вестливого напряжения, открытый и острый публицистический стих и Алесь Рязанов, выговаривающий свои тревожные, подчас эсхатологические видения с отрешенно-со­средоточенной интонацией заглянувшего за край привычной реальности... Владимир Некляев с его упругой, резкой ритмикой и не­редко драматической тональностью, под­черкивающими жесткость и хорошую злость гражданского чувстваг и молодые Анатоль Сыс и Михаил Шелехов: у первого — горь­коватая жажда эпатажа вместе с неподдель­ной искренностью «бунтарски пророческих» настроений; у другого — острота поэтической реакции, укорененность во всем конкретно-реальном и завидная свобода в осмыслении этого... Но вот при упоминании таких имен, как Василь Быков и Михась Стрельцов думается, отчетливо становятся видны две главные основные линии совре менной белорусской литературы вообще — о прозе ли говорить, о поэзии ли. Первая из этих линий — «направление», в русле которого следует не только «военная» про­за Ивана Чигринова, Ивана Пташникова, Миколы Аврамчика, Ивана Шамякина, Ивана Науменко, Аркадия Мартиновича, Алеся Рыбака, Владимира Домашевича; но и про­за с ярко выраженной социально-нравствен­ной проблематикой независимо от ее внеш­не тематической ориентации, например, Виктора Козько, Анатоля Кудравца, Алеся Жука, Янки Сипакова, Владислава Рубано­ва, Эдуарда Скобелева. Георгия Марчука. Сюда же можно было бы отнести граж­дански активную, чуткую к современности поэзию Анатоля Вертинского, Степана Гав» русева, Таисии Бондарь, Валентины Ковтун.

А Михась Стрельцов, его, условно говоря, «линия» или «ряд»?

Это уже, скорее, традиция нацио­нального художественного слова, идущая не от обнаженно болевого начала такого белорусского классика, как Франтишек Бо­гушевич, а от Янки Купалы, Максима Бог­дановича, Максима Горецкого. Здесь ли­ризм и пластика, колорит и мелодия — как в поэзии, так и в прозе, повышенное вни­мание к культуре слова, к форме. Рыгор Бородулин, Евгения Янишиц, Василь Зуенок, Раиса Боровикова... А в прозе прежде все­го — Янка Брыль и Владимир Короткевич, из поколения же Стрельцова, скажем, Вик­тор Карамазов...

Можно еще называть имена, а можно и остановиться. Можно продолжать разъясне­ния сказанного, а можно и понадеяться, что тебя уже поняли.

«Я же писал здесь только о том что мной владело, за чем я следовал, чему я отдавался, что я хотел сберечь в себе...» Так говорил в свое время Иннокен­тий Анненский в предисловии к своим «Кни­гам отражений». Вот этими его словами и хотелось бы закончить.