Твоя воля, Господи - Изабелла Худолей

Галина, ее Зоя от первого брака и их общая маленькая Белочка. Она же считала, что детей у нее четверо — трое дочерей и он самый трудный ее ребенок.

С рождением Белочки в 37–м году что‑то изменилось в его внутренней, сухой и рациональной до того, программе жизни. Трудное то было время для Худолея. Не мог он тогда назвать белое черным, не мог поверить, что Жлоба, Дмитрий Петрович Жлоба — враг народа. Так и не поверил. Он лишь разуверился в том, что та сила, что стирала с лица земли таких, как Жлоба, и была тем самым святым для него, за что он боролся и в Питере, и у себя на Кубани в гражданскую. Он хотел верить, что это накипь и что рано или поздно она отвалится. А пока он сам едва не стал ее жертвой. Подвел как всегда язык, не очень болтливый, но достаточно хлесткий. С ним что‑то долго волынили. Вызывали. И не раз. А потом он заболел. Больного не трогали. Два срока лечился на курорте. Злые языки говорили — отсиживается. А ему действительно было плохо. Он терял опору, веру в людей и, что самое плохое, видел, что дело всей его жизни, его жизни и его поколения, попало не в те руки. Так ему казалось…

И в это время родилась Белочка. Теща Пелагея Егоровна считала, что это имя собачье и дитя им называть грех. А г? сему, не испросив разрешения у зятя — коммуниста, снесла реб- тса в церковь, вернее за отсутствием таковой к попу- расстриге домой, окрестила и нарекла ребенка Ольгой в честь незабвенной своей матушки. Нельзя сказать, чтобы он очень не любил своей тещи. Жили они врозь, своенравная теща считала, что лучше быть у сына под столом, чем у зятя за столом, а поскольку у нее еще оставалось двое сыновей, один из которых не был женат, то жила она с ним. Для того, чтобы окрестить младенца, теща пожаловала из Краснодара, остановилась у старшей дочери и операцию проделала в совершенной тайне. Но нет такой тайны для Худолея в его родной Павловской, которой он не узнал бы уже к вечеру. Объяснение было коротким, но выразительным. И, странное дело, несмотря на такой грубый факт попрания его прав отца и главы семейства, не было в его голосе металла, а в глазах холодного блеска. Более того, в них проглядывало что‑то не свойственное ему, мягкое, а на лице блуждала и весь тот вечер, и следующее утро какая‑то неопределенная улыбка. А потом, когда на утро в ЗАГСе он сказал регистратору Доре Замоте, что называет девочку Изабеллой, ему самому стало все ясно. Больной, искалеченный,

измотанный жизнью и такой старый уже в свои 48 лет, он мечтал об Испании. В самых своих дерзких мечтах он видел себя на своем белом Кочубее где‑то на раскаленных солнцем каменистых дорогах Кастилии…

А с тещей едва не приключился удар. Ничто на свете не могло ее разубедить в том, что это собачье имя (в давние времена у нее было несколько собачек с кличкой Белка) досталось ребенку лишь в пику ей.

В этот душный августовский вечер шел он по пыльной, заросшей травой Вокзальной улице, сжимая потный кулачок дочери. Было уже темно, поздно, а ребенок еще не спал. Это так не похоже на Игната. Режим, порядок во всем — вот его идол. Но он крепко пошатнулся за последние дни. Дуся выговаривала ему за то, что он балует Белочку. Так оно и было, хоть делал он это украдкой, осторожно, стараясь причинить поменьше вреда ребенку своей мягкостью. Он считал это крупным человеческим пороком, а здесь изменил себе. Он как‑то признался жене, что ведет себя так с ребенком потому, что знает: времени ему отпущено совсем немного, взрослой, сознательной он ее не увидит, так пусть хоть в детской памяти отец останется добрым и мягким человеком. Баловал, всюду, куда только можно, брал ее с собой, хотел подольше побыть с нею. Остаться, зацепиться в памяти, всплыть потом в виде яркого детского воспоминания. Потом, когда и костей твоих, Игнат, уже не останется. Это стало навязчивой идеей теперь, когда шел август 41–го. Раньше это было лишь подспудной мыслью, но где‑то в глубине души он тогда еще надеялся пожить подольше, увидеть хотя бы юность своего позднего и такого желанного ребенка. Теперь жизнь не оставляла места ни для каких иллюзий. Хотелось лишь подороже ее отдать. А то, что отдать придется — сомнений не было.

Что ж это делается, что происходит? Куда катится наша Красная Армия, где ж ее красные маршалы? Где наши резервы, где то, в чем нас убеждали ежедневно и ежечасно? Как же насчет малой крови на чужой территории? Неужели вся страна

— это большой лживый и лицемерный Павловский район, а во главе ее тот же Шутилин масштабом побольше. Нет тайного в этой станице: сегодня все они, погрузив на машины, санитарные в том числе, свои семьи, скарб, примуса, солидный запас продовольствия, кошек и собак «тайно» отбыли. Только начальство. Не объявив эвакуации для населения, бросив все, как выяснилось потом, включая партийный архив. Они драпали, они спасали свои шкуры.

Эх, Игнат, Игнат, сколько тебе биться мордой об этот стол? Помнишь, как ты, закипая в праведном гневе, вышвыривал из санитарной машины кожаные чемоданы, примуса, кастрюли и породистых мосек «отступавших» из Харькова евреев. На женский визг прибыли мордовороты, непригодные для защиты Отечества, от 30 до 50 лет, числом трое. Но так как в экспроприированный санитарный транспорт шофер машины уже усаживал раненых, что шли пешком в колоннах с пропыленными грязными бинтами, харьковские беженцы возражать поостереглись. Их могли растерзать, быстро и молча. Так или иначе, Игнат, но они уже давно в Средней Азии, а компания Шути- лина подъезжает к горным аулам в труднодоступных местах Большого Кавказа.

Так, или приблизительно так, напутствовал себя Худолей, идя с ребенком к старому, еще по подполью, другу. У того был радиоприемник, что работал на сухих батареях. Он хотел послушать последние известия. А взъерошенный из‑за необычного похода ребенок все щебетал себе и щебетал. Кажется, насчет того, почему известия нужны последние, а не первые, что значительно лучше.

Мысли, тягучие и монотонные, потолкавшись о богатые событиями последние дни, возвращались к исходному. Почему внезапно?! Для кого внезапно? Лично для него так совсем и нет, не внезапно. Еще в сороковом он начал конструировать гранату. Сделал опытный образец, испытал и послал посылкой в Наркомат обороны. Получил ответ — спасибо, не надо. Есть у них все, оказывается. И гранаты, и пулеметы, и автоматы. А шли защитники голодные и раздетые, по одной винтовке образца империалистической войны на шеренгу в четыре человека. По одной. Убьют соседа — возьмешь ты. Прямо так и говорят, нисколько не смущаясь.

Никуда он не поедет, никакой эвакуации. Чтобы подохнуть в канаве или на обочинг во всей этой сутолоке, бестолковщине, что очень подозрительно пахнет паникой и изменой? Оставаться под немцем, когда восстанет всякая нечисть, тоже самоубийство. Но с другой стороны, дела гражданской войны — Давние дела. А нынче он у власти не в чести. Не своей волей на пенсии, из партии исключен, должности не имеет. Ревизионная комиссия потребкооперации — торговец, одним словом. Пока суд да дело, пока разберутся с его яркокрасным прошлым, он жизнь свою и продаст подороже. Вот только бы эту козя- вочку сберечь. Какая жалость, что Дуся не захотела поехать к Слюсареву в Темрюк. Там в плавнях их никто не знал бы, там

бы и пережили лихо. И у него руки были бы развязаны. Строп- тивится жена. Раньше за ней такого не замечалось. Да и то сказать, когда еще до этих пор принимались такие решения. А тут — никуда мы от тебя не поедем. Пропадать, так вместе. Кажется, она не представляет, что такое пропадать в нынешнем немецком варианте. Надо будет попытаться еще раз поговорить с ней. Не успели в плавни, хоть бы куда на хутор, хоть к Про- копцу на Осонов. Там хоть не бомбят. До чего же дикое бесчеловечное изобретение — вой при бомбежке. Бомбили и в империалистическую, и в гражданскую, а вот от этого воя и у него дух захватывает. Что ж говорить о женщинах, детях? Бедный мой Белунчик, как услышит этот вой, так и падает на землю, как подкошенный. Маленькое беспомощное тельце пятилетнего ребенка. А как боится! Могуч инстинкт самосохранения. Но в том, что он сознательно идет на гибель, тоже нет кокетства. Человек волен сам распоряжаться своей жизнью, особенно вот так на ее излете. Другого выхода нет. Значит, пусть будет Тс к, как задумано.

Какое дикое зрелище представляла собою Павловская сегодня после бегства властей. Страшное дело — безвластие. Громили магазины, тащили мануфактуру. Одной бабке, прибежавшей поздно, уже ничего не досталось, так она нагребла ведро пуговиц из магазина. И наш дед Гордеич, тихий человек, и тот не устоял. Из мясной лавки сволок говяжью тушу, подлез под нее и идет, как ободранная корова без головы на человечьих ногах. И смех, и грех.

Конечно, можно и его действия назвать мародерством, но это совсем не так. Он, Игнат Худолей, законный председатель общества охотников, богатого и независимого общества. Их полуторху «мобилизовали для военных действий». Поди, и на ней тоже удирало в горы начальство. А он сегодня привел к себе во двор коня с дрожками. Если удастся уговорить Дусю, завтра с утра она с Белочкой и Зоей, Миля, дочь Федота, с двумя малыми детьми должны на этих дрожках с малыми пожитками уехать на хутор. Хоть это и десяток километров, а вероятность попасть под бомбежку гораздо меньше. Что может быть глупее смерти под бомбой или снарядом? И его долг предостеречь, уберечь близких, насколько это в человеческих силах.