Инквизиция, ересь и колдовство. «Молот ведьм» - Григорий Владимирович Бакус

Об этом свидетельствует фраза, появившаяся в венецианских изданиях трактата: «Автор[ство] «Молота» Якоба Шпренгера [из] проповедников провинции Тевтонской Иоанн Триттемий открыл, многочисленные ошибки и искажения (неточности) исправил»[57]. Начиная с этой публикации на титульных листах имя Якоба Шпренгера стало появляться в качестве единственного автора знаменитого демонологического сочинения.

Однако метаморфозы на этом не заканчивались. Во франкфуртских и более поздних лионских изданиях исчезло упоминание о самом открытии Триттемия. По всей видимости, здесь сказалась религиозная конъюнктура: франкфуртский издатель Николай Бассей, будучи протестантом, убрал вступление, содержащее посвящение кардиналу Сципиону Ребиба. Вместо него появилось послание к Иоганну Митценбергу, славившемуся своей ученостью настоятелю монастыря ордена братьев-кармелитов (Monasterium Fratrum Carmelitarum Francofurti ad Moenum)[58]. При этом немецкий печатник полностью сохранил структуру титульного листа своих итальянских предшественников и дословно воспроизвел развернутый подзаголовок, а также все прочие надписи вместе с упоминанием Якоба Шпренгера как единственного автора.

Титульный лист Malleus Maleficarum в издании Саламандера. Венеция, 1576

Сам текст трактата, приведенный к нормам классической латыни венецианскими редакторами, изменений не претерпел. На своем месте осталась даже булла папы Иннокентия VIII Summis desiderantes affectibus. Это выглядит как некий парадокс, относительно которого можно только строить предположения. По всей вероятности, за давностью лет этот документ уже не казался протестантам неуместным. Случай с «Молотом ведьм» не является исключением, но скорее указывает на общую тенденцию для демонологии. Как отметил П.Дж. Максвелл-Стюарт, и католики, и протестанты апеллировалик одним и тем же авторитетам с «совершенно утомительной регулярностью»; протестанты цитировали произведения католических авторов с большой готовностью, как авторитетные тексты, достойные абсолютного доверия[59].

Титульный лист Malleus Maleficarum в издании Николая Бассея. Франкфурт-на-Майне, 1580. Обратите внимание, что текст и дизайн страницы повторяют венецианские издания

Как бы то ни было, интерес представляет сама ситуация. Если признать достоверной историю о филологической работе над текстом Malleus Maleficarum Иоганна (Иоанна) Триттемия[60], которая могла иметь место в начале XVI в., то получается, что этому труду пришлось ждать своей публикации полвека.

Безотносительно того, выяснял ли Иоганн Триттемий авторство трактата или нет, начиная со второй половины XVI века стараниями издателей утвердилось ошибочное представление, что Malleus Maleficarum написал именно Якоб Шпренгер. Причем оно оказалось настолько прочным, что и в XIX в. французский историк Ж. Мишле в своей книге «Ведьма» не высказывал и тени сомнения на этот счет.

Эта история показывает, что при большой длительности издательский процесс как таковой привносит обстоятельства и создает смыслы, не входившие изначально в авторский замысел, и в какой-то момент книга начинает жить своей собственной жизнью. В нашем случае на протяжении полутора столетий восприятие Malleus Maleficarum в европейской книжной культуре изменилось самым существенным образом. Первоначальная путаница с авторством и последовавшая за ней работа над текстом трактата (редакция, создание указателей) хорошо иллюстрируют сложный процесс изменения книжной культуры после изобретения книгопечатания. В интересующем нас аспекте «революции печати» Э.Л. Эйзенстайн описывала как движение от «испорченных копий к дополненным изданиям»[61].

Сравнительный анализ, проведенный Л. Эппс и Э. Гоу на материале двух изданий Formicarius («Муравейник») Иоганна Нидера и 21 одного экземпляра (относящихся к 16 изданиям) Malleus Maleficarum показывает, что демонологические трактаты, повторно издававшиеся на протяжении длительного времени, не отличались стабильностью текста. В них вносили правки, изменявшие как отдельные грамматические формы, так и целые предложения[62].

Исходя из собственного исследовательского опыта, я должен добавить, что аналогичным образом обстояло дело с другим популярным текстом о ведьмах — трактатом Ульриха Молитора De laniis et phitonicis mulieribus («О ланиях и женах-прорицательницах). Эта книга даже в изданиях, относящихся к периоду инкунабул (1489 — ок. 1500 г.), была представлена двумя редакциями латинского текста, а немецкий ее вариант в разных изданиях сильно отличается в плане орфографии. По всей видимости, так проявили себя диалекты тех земель, в которых располагались печатни.

Если оценивать ситуацию по долгосрочной конъюнктуре книгоиздания, именно эти три сочинения XV века — Formicarius, Malleus Maleficarum, De laniis et phitonicis mulieribus — сформировали своего рода «ядро» демонологии как литературного жанра. Их продолжали издавать с завидным постоянством на протяжении двух столетий, причем начиная с 1580 года — объединяя в компендиумы. Тиражи и частота переизданий «Молота ведьм» привели к тому, что на этом фоне затерялось всё остальное, вышедшее из-под пера Инститориса. Особенно примечательно то, что последний раз при жизни немецкого инквизитора трактат увидел свет в 1496 году, а оставшиеся девять лет жизни «брат Генрих из Шлеттштадта» посвятил написанию и изданию других сочинений (о них подробнее мы будем говорить в Главе 1.3).

Здесь перед нами возникает проблема, некогда обозначенная Р. Шартье, — необходимость выявления «смысловых рамок», которые задаются конкретному тексту условиями, определившими его написание, и формами, обеспечивающими его передачу читателю. Это означает, что требуется собирать сведения обо всех, кто так или иначе участвовал в производстве, распространении и интерпретации дискурсов (авторов, издателей, печатников, читателей, зрителей)[63].

Применительно к интересующим нас демонологическим сочинениям этот тезис может быть переформулирован следующим образом: может ли сам процесс издания привносить некие новые смыслы, которые не входили изначально в авторский замысел? Не возникало ли в этом процессе конфликта между первоначальными идеями и последовавшими позднее изменениями? Не сказалось ли это, в конечном итоге, на исходной идентичности авторов в том виде, как они сами презентовали себя в своих текстах? И, наконец, стала ли демонология явлением именно гутенберговской вселенной, книжной культуры, в которой абсолютно доминируют печатные формы распространения информации, либо она продолжала существовать в более широких рамках, где сохраняли свое действие тенденции, свойственные миру скрипториев или даже устного слова?

Попробуем представить ситуацию вокруг демонологии в целом.

К моменту публикации Malleus Maleficarum в различных регионах Европы только с начала XV столетия было написано (по разным оценкам исследователей) около двух десятков текстов о злонамеренном колдовстве.

Здесь я считаю необходимым подчеркнуть, что речь идет именно о текстах, созданных в книжной культуре, сильно отличавшейся от знакомой нам. Тексты, в которых историки сейчас видят прежде всего демонологические трактаты, современники далеко не всегда рассматривали как собственно книги. Такого статуса, например, не могло быть у заметки хрониста о последних событиях в регионе.

Все эти сочинения сильно отличались между собой по стилистическим особенностям и дальнейшей судьбе, что не должно нас удивлять. Ведь до изобретения Иоганном Гутенбергом печатного станка многие книги существовали в одном или нескольких экземплярах, доступ к которым для широкой публики был практически исключен. Книжное знание было достоянием