Бонташ - Генрих Ланда

А сейчас я иду по опушке, размахиваю срезанной сосновой палкой и наслаждаюсь жизнью и компанией. С одной стороны жеманничает Лена, с другой стороны на неё сплетничает Люся, Герка обиженно ноет, почему я ещё раз не дрался на дерево и не срезал ему тоже палку. Живём!

Это происходило постепенно. У пруда примелькалась некая Ада, физиономия знакомая, кажется из 57-й школы. Потом одним прекрасным вечером мы познакомились с "Еленой Борисовной", как она именовалась при исполнении обязанностей воспитательницы в соседнем детском санатории. Потом куда-то по соседству приехала Майя… Что же о ней сказать кроме того, что она Майя и учится в 145-й школе? Разве, что она хорошо плавает. Кажется, она же познакомила меня ещё с двумя девочками из 145-й школы.

Энергичные девочки! В тот же вечер они заставили меня говорить им "ты". Ада, Лиля и Лариса (две из 145-й) помещались в Медсантруде, Туда же приехала Люся, дочка знакомых семейства Бильжо..

Неспроста Люся приехала в Ворзель. Это было связано с большими горообразовательными процессами в нашей курортной жизни.

Герка влюбился в Елену Борисовну.

Он с кроткой и меланхоличной откровенностью уверял, что только уважает её за "большие таланты" (она готовилась сдавать переэкзаменовки за 9-й класс вечерней школы), но мы-то все "знали, в чём дело…" Сейчас я даже не могу сказать, была ли это правда, или выдумка, раздутая и воспетая для всеобщего развлечения, но шуму она наделала много. Дошло это до ушей Герыной мамы. Что тут началось! Мама с папой нагрянули в Ворзель. Вся соль была в том, что Елена Борисовна, по всеобщему мнению, отвечала Герику подозрительной взаимностью, довольно опасной для его детских лет и нежной впечатлительной души (у дитяти за неделю отрастала убийственная щетина). Через разных знакомых и через Люсю, тоже знавшую её, собирались сведения. Была развёрнута лихорадочная деятельность. Геркин папа имел "случайную" беседу с Еленой Борисовной; было осуществлено "отеческое наставление", после которого она, "раскаявшись" мелодраматически рыдала (её мечтой было стать актрисой). В Ворзель была привезена Люся для особо интимной беседы с Леной, Гере делались внушения – и т. д., и т. п… Наконец, были приложены все усилия (увенчавшиеся, к чести для Гериных мамы и папы, успехом), чтобы организовать возвращение Елены Борисовны в Киев. Люся должна была днями вернуться в Ворзель "насовсем" в качестве безопасной замены, это также обеспечили заботливые родители.

Перед приходом киевского и тетеревского поездов маленькая ворзельская станция была заполнена пёстрой толпой отдыхающих и гостей. Был дивный воскресный закат, тёплый воздух и приподнятое настроение. Мы провожали Геры-Сашиных родителей, Люсю, Елену Борисовну и ещё разных гостей. Наше огромное общество походило на салон или биржу; все переходили от кучки к кучке, оживлённо и таинственно беседовали. Всё вокруг той же темы. Как увлекательно!..

…И вот Люся уже в Ворзеле. Герына мама тоже уже здесь (засела всё в том же Медсантруде). Елена Борисовна приехала "окончательно забрать вещи". Сегодняшняя прогулка – её прощальная песнь.

Вечером Гера в пустой столовой играл седьмой вальс Шопена, а Елена Борисовна стояла у окна лицом к звёздам и плакала. На следующий день она опоздала к поезду, пропуская таким образом переэкзаменовку. Мы сели под забором у дороги ждать попутную машину на Киев. Появилась машина, я остановил её (больше храбрецов не нашлось), посадил Елену Борисовну, и она уехала из нашей жизни.

А затем всё понеслось быстро и пёстро, как в калейдоскопе. Ты ли это, Эмиль? Ты же всё-таки ещё сопляк, как же ты так легко вошёл в течение этой весёлой курортной жизни? Ты ли это усердно танцуешь танго вечером в медсантрудовской столовой? Ты ли сидишь потом в весёлой компании на парковой скамейке? Не ты ли это разучиваешь бостон при лунном свете под звуки далёкой и мечтательной музыки, льющейся из громкоговорителя? Неужели это ты в первом часу ночи идёшь по аллее с двумя девочками по сторонам и легко занимаешь их непринуждённой беседой? Как это случилось, что ты обнял за талию девочку и начал старательно выделывать ногами кренделя? Как у тебя поднялась рука, как она не отсохла?

Дни летели. Кончалось лето. Мы всё так же предавались сладостному безделью, в жару лежали под соснами на расстеленных одеялах, ходили на поздние прогулки и провожали наших девочек, долго ещё болтая под грозным объявлением директора дома отдыха "о запрещении посещения мужским полом дамских палат и обратно", потом прощались, шли к себе по ночному Ворзелю, сидели немного на крыльце у себя перед корпусом, а потом громыхали по винтовой лестнице к себе наверх, на покой.

Улетали последние дни.

На день раньше нас уезжали Лариса и Лиля, мы все провожали их, договаривались на следующий же день встретиться в городе в Первомайском саду вечером, на концерте. Солнце клонилось к западу, било вслед уходящему поезду…

Так кончилось лето.

Но в Первомайский я на следующий день не пошёл, и за будничной суетой и занятостью разорвались все летние связи.

…И вот – экзамен. Начертательная геометрия. Обстановка для меня непривычная. Я сижу за столом, напротив – впервые так близко – широкое лицо "папы Чалого" с маленькими медвежьими глазками, а между нами – листы с горизонталями, фронталями, следами, осями поворота. Короткая спокойная беседа – и первый экзамен сдан. В зачётке "отлично". В коридоре бурная встреча и расспросы. Дома – отдых.

Следующий – математика. Полчаса напряжённой тишины, привычное ощущения неожиданного спокойствия и делового азарта – и конец. Отлично. В коридоре молча стоит Костя, в стороне от нашего кодла. Он ждёт меня, уже сдав с тем же результатом. Радостное возвращение домой.

Последний экзамен – теормеханика. Происходит неожиданное. Я не знаю теорему Гульдена, её нам давали на последней лекции, которую я пропустил. Мне всё же ставится тройка. Мне не верят, требуют, чтобы я показал зачётку. Эту же зачётку я показываю декану, и через пять минут после тройки у меня уже есть разрешение на пересдачу. Через четыре дня – пересдача. Четыре. Будет стипендия.

Зимние каникулы. Приходят и уходят. Последний день или предпослед-ний. Это было на концерте в филармонии. Я в антракте стою у перил балкона, и ко мне подходит М., начиная эффектную и, видимо, подготовленную заранее фразу о "линии наименьшего сопротивления". Мы благополучно минуем рубеж, и пустой разговор входит в нормальное русло. Во втором отделении мы сидим в партере на свободных местах, я аккуратно аплодирую в нужные моменты, потом мы идём наверх в гардероб.После долгих и мучительных внутренних колебаний я предлагаю ей помочь надеть пальто, что делаю не очень удачно. И её, быть может, неумышленная колкость обжигает меня. Ах если бы она знала, как непросто мне это стерпеть, не ответив соответствующим образом…

П р о ш ё л в е с ь в т о р о й с е м е с т р

16 мая 1949 года, днём.

Освободился от института к 11-ти. Надо доделать графические работы. Уже сдан зачёт по черчению, в двадцатых числах – остальные зачёты. Июнь – экзаменационная сессия. Скорей бы каникулы! Сегодня душный день, как перед грозой. Каштаны отчаянно густо покрыты листьями и здорово цветут.

28 мая, суббота.

Если верить календарю, то в этот день за всё время существования человечества ничего существенного не произошло. И именно в этот пустой день я закончил первый курс. Сегодня последний день занятий. Остались только экзамены.

Начинается экзаменационная томительная морока – наполовину занятия и наполовину безделье.

6 июня

Какое обновление чувствуешь после экзамена! Как жалко своих ещё не сдававших бледных и взволнованных товарищей в коридоре…

Но не надолго. Опять возвращается знакомая тонкая и лёгкая тоска.

Особенно её чувствуешь, несясь в троллейбусе мимо облитых солнцем бульваров и парков.

Город стремительно хорошеет, делается всё более благоустроенным и нарядным: разбираются развалины, на их месте появляются чудесные садики с асфальтированными дорожками; городской транспорт разрастается до излишества – всё новые и новые линии трамваев, троллейбусов, автобусов, самых красивых и самых комфортабельных, множество одинаковых такси. Изящные "Победы" вытесняют все марки машин. К газу уже просто привыкли. Электроэнергия – неограниченно. Сады, парки, пляж – всё замечательно благоустроено. Закладывается метро. Весь Крещатик обсаживается цветами. Огромные щиты с обьявлениями, яркими рекламами; киноафиши, газовые рекламы, рекламные транспаранты через всю улицу. Открытые бесплатные лекции и концерты…

…Ах, всё это почему-то кажется неестественным, как-будто преждевременным и неуместным. Неужели всё так тихо, спокойно и хорошо? Всё это даже чуть пугает…

…Теперь – химия. 10-го.

…

12 февраля 1950 года.

Сегодня воскресенье, конец первой недели занятий после зимних каникул второго курса. Но на улице – словно началась весна: в комнату бьёт солнце и свежий весенний воздух, всегда обладающий магической живительной силой. Я лежал на тахте, делать ничего не хотелось, и я решился снова продолжать эти записи.