Мы вращаем Землю! Остановившие Зло - Владимир Контровский

Недоумение старших офицеров достигло апогея, когда обитая кожей дверь кабинета «артиллерийского бога» распахнулась, и адъютант торжественно произнес:

— Лейтенанта Дементьева просит зайти полковник Гамов!

«Артиллерийский бог» оказался здоровенным мужиком с огромными ручищами и колючим глазами. Беседу он начал с расспросов о службе, о боях и, конечно, о Коробченко, о котором Гамов говорил с видимой теплотой. После того, как Дементьев высоко отозвался о гамовском ученике (не слишком покривив при этом душой), разговор стал доверительным, и полковник спросил без обиняков:

— Чем я могу тебе помочь? Хочешь стать адъютантом начальника штаба артиллерии Красной Армии генерала Самсонова?

Такого Павел не ожидал.

— Разрешите подумать, товарищ полковник?

— Подумай, — усмехнулся Гамов, — часок. А пока сходи-ка к начальнику оперативного отдела штаба артиллерии, он тебя введет в курс дела.

Начоперот в звании полковника вежливо, но въедливо расспрашивал Дементьева, особо поинтересовавшись его познаниями в топографии. Однако прелестями службы при штабе генерала Самсонове не соблазнял, подчеркнув, что соглашаться или нет — это дело добровольное, и что давить на лейтенанта-фронтовика никто не собирается. Павел вздохнул с облегчением — он уже принял решение проситься на фронт, в действующую армию.

Бывший однокашник, узнав, от какого предложения отказался Дементьев, покрутил пальцем у виска, но Гамов, похоже, решение Павла в душе одобрил.

— Вот что, Дементьев, — сказал он, постучав костяшками пальцев по массивному столу, — даю тебе месяц отпуска. Отдохни, погуляй по Москве, а я тем временем подберу для тебя должность. А сейчас позови ко мне майора, у которого ты получал талоны на питание.

Услышав, что его вызывает Гамов, вальяжный майор переменился в лице.

— А о чем вы с ним говорили? — заикаясь, спросил он, проворно выбравшись из своего «дзота». — По какому вопросу он меня вызывает, а?

— Да так, — ответил Павел, пожав плечами, — о разном говорили. Рассказал я ему, как дважды обращался к вам, — добавил Дементьев, наблюдая за выражением лица майора.

Кадровик сник, словно проколотый воздушный шарик, вопросов больше не задавал и понуро побрел за Дементьевым в приемную «артиллерийского бога». В кабинете кадровик преданно «поедал глазами» начальство и приказание «Лейтенант Дементьев находится в распоряжении Управления кадров артиллерии Красной Армии сроком на пятьдесят дней, выдать ему предписание и обеспечить питанием на этот срок» выполнил с невероятной быстротой. Наблюдая за суетливыми движениями майора, Павел лишний раз убедился в правильности своего решения вернуться на фронт, подальше от всей этой тыловой шушеры.

Две недели Павел отсыпался, отъедался, гулял по Москве, ходил в театры и кино. Но потом не вытерпел — пошел к Гамову, не дождавшись конца отпуска. Он не мог поступить иначе — шла война, гремел сочащийся кровью тысячекилометровый фронт, а он, русский офицер, околачивался в тылу, пока другие прикрывали собой страну.

«Артиллерийский бог» удивился, но принял Павла по-деловому, и тут же предложил ему должность командира батареи в первом танковом корпусе генерала Катукова.[1]

— Корпус формируется здесь, в Москве, — пояснил полковник. — В его состав входит мотострелковая бригада, где ты и будешь служить. Времена меняются, Дементьев, — скоро будут у нас и танковые корпуса, и даже танковые армии. И тогда мы, — Гамов сжал огромный кулак, — покажем фрицам, где раки зимуют. Езжай, лейтенант, — служи Родине.

И вечером того же дня лейтенант Дементьев прибыл в военный городок Спасских казарм, в расположение своей новой части.

Начиналась новая глава.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. КОМБАТ

Комбат-батяня, батяня-комбат,

Ты сердце не прятал за спины ребят…

Война катилась по стране.

Зверь, пришедший с заката, рвал железными когтями тело России. Он полз, попирая бронированным брюхом стонущую твердь и оставляя за собой только мертвый пепел. И выходили навстречу Зверю молодые русичи, гася кровью своей пламя, выхлестнутое из его смрадной утробы. И падали двадцатилетние витязи земли русской, и умирали, стискивая родную землю холодеющими ладонями, так и не обнявшими свою первую женщину. И выла-бушевала над городами и селами России белая метель похоронок, заметая сединой волосы жен, терявших мужей; и вырастали дети, не помнившие, — а то и вовсе не видевшие, — своих отцов.

И капли русской крови впитывались в землю и, просачиваясь в глубь ее, размягчали каменные кости земли и омывали голубое лезвие Меча, спавшего тысячелетним сном под тяжким саваном гранита. И мертвый ведун-Хранитель, сжимая костями ладони рукоять Меча, безмолвно вопрошал Вечность: «Не пришел ли час Последней Битвы? Ответь, заклинаю!».

Но молчала Вечность…

…Летом тысяча девятьсот сорок второго года дивизии Третьего Рейха, оправившись от зимних неудач и собрав силы, ринулись в южные степи, к Волге и Дону.

Зверь зализал раны и поднялся — война снова покатилась на восток.

Колонна «студебеккеров» шла по степному проселку. Трехосные «короли дорог», как называли солдаты эти мощные грузовики, трудолюбиво одолевали ухабы, волоча за собой семидесятишестимиллиметровые орудия «ЗИС-3», покачивавшие в такт неровностям дороги своими длинными змееголовыми стволами. Четыреста шестьдесят первый отдельный артиллерийский дивизион первой мотострелковой бригады 1-го танкового корпуса генерала Катукова выдвигался на боевые позиции.

Лейтенант Дементьев стоял на подножке, держась за приоткрытую дверь кабины, и с тревогой поглядывал в небо, раскаленное июньским солнцем. Над степью мутным пологом висело знойное колышущееся марево, растворившее горизонт, и из-под этого занавеса в любой момент могли выскочить самолеты-крестоносцы — немецкая авиация господствовала в воздухе. И еще — Павел испытывал очень странное чувство: ему казалось, что эту степь с ее пологими холмами и увалами он уже видел, видел, и не только видел. Он — или не совсем он? — сражался в этих степях, несся на лихом коне, и свист пыльного ветра в ушах скрадывал злой посвист вражьих стрел. И была сеча, и падали наземь кони и люди, и капала горячая кровь с узкого голубого лезвия…

«Перегрелся, — Павел вытер потный лоб тыльной стороной ладони. — Никогда я не был в этих местах — никогда! Родная деревенька Захаровка да Ленинград — вот и вся моя география. На таком солнцепеке свихнуться немудрено…».

Самолеты не появились — на этот раз обошлось, — и к вечеру дивизион занял оборону у деревни Жерновка, где уже окопались мотострелки. Второй батарее Дементьева достался центр, слева расположилась первая батарея лейтенанта Вилли Хацкевича, справа — третья батарея старшего лейтенанта Василия Власенко. Жара спала, равнина просматривалась далеко — все было тихо. «Ночь пройдет спокойно, — подумал Павел, — все начнется утром». И не ошибся.

Утром он еще раз проверил свою батарею, привычно — уже привычно, фронтовой опыт вошел в плоть и кровь молодого офицера, прикинул ориентиры — командиры орудий записывали данные мелом на щитах своих пушек, и доложил комдиву о готовности второй батареи к бою. Потом он вдруг заметил на стволе орудия божью коровку — оранжевый с черными пятнышками жучок неспешно полз по нагретому солнцем металлу, и глубоко плевать ему было на все дела мира людей, несмотря на то, что этот полыхающий мир мог мимоходом сжечь крошечную божью коровку, не обратив на нее ровным счетом никакого внимания.

«Будет… Будет… Будет…» — ритмично повторяло сердце.

А потом степь зашевелилась.

Павел поднял к глазам бинокль и обомлел.

…На него катилась лавина всадников — Дементьев различал скуластые лица, узкие глаза, рты, раззявленные в воющем крике. Над войлочными шапками конников молниями взблескивали изогнутые клинки, маленькие косматые лошадки подымали тучу пыли; кое-где среди конной орды темными глыбами ползли кибитки, слегка покачиваясь с боку на бок…

Лейтенант оторвался от бинокля, потряс головой и протер глаза. «Или я схожу с ума, или… Да что же это за места-то такие?». Но когда он снова приник к окулярам, то уже не увидел дикой степной конницы — на них тремя цепями шла немецкая пехота; перед ней позли, по-утиному переваливаясь и кивая орудийными стволами, десятка полтора танков.

И не мог понять комбат-два Павел Дементьев, что за видение промелькнуло перед ним: на миг выпавшие откуда-то из безвременья призраки давно истлевших степных воинов, веками налетавших на Русь, мираж или просто самая обычная галлюцинация, рожденная обостренным сознанием человека, в очередной раз стоявшего на грани бытия и небытия? Или же это было что-то такое, о чем простой крестьянский сын Павел не имел ни малейшего представления? Но размышлять над ирреальным ему было уже некогда — воздух над древней степью застонал и завыл, раздираемый в лоскуты летящей сталью, начиненной тротилом.