Американский поцелуй - Дэвид Шиклер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А потом?
Рейчел колебалась. Уже сорок три года ни Рейчел, ни Джейкоб никому не говорили о том, что делают каждый вечер. Но никто никогда этим не интересовался, а теперь перед Рейчел сидела подруга, Сюзан Март с тенью смерти в глазах, выражение, которое Рейчел уже видела однажды, когда Элиаса взяли под психиатрическое наблюдение, после того как он пытался покончить с собой, потеряв женщину. Эта смерть, брешь в желании жить, заставила Рейчел волноваться за подругу, как за сына. Единственное, что было нужно, — рассказать секрет.
— А потом, — просто сказал Рейчел, — я мыла мужа.
Затем последовала легенда. С настойчивостью ребенка Сюзан задавала вопросы. Рейчел отвечала. Она рассказала историю их медового месяца. Рассказала о скунсе и купании. Она так увлеклась, что забыла про яйца и картошку. Она пересказывала дни и ночи своего замужества просто и правдиво, без сантиментов. Она объяснила, что купание Джейкоба — это не секс, а знак преданности и любви. Она даже упомянула (так как думала, что подруге это необходимо), что у Джейкоба была любовница, о существовании которой Рейчел знала с самого начала.
— Она была из оркестра, — продолжала Рейчел, — Джейкоб встречался с ней во время обеденного перерыва и вел в отель.
— Подонок, — прошептала Сюзан.
Рейчел оскорбилась.
— Каждый вечер он проводил дома!
— Но он же лгал тебе! Обманывал!
Рейчел уставилась на подругу, которая не понимала мужчин.
— Я ему предана, — наконец произнесла она. — Я его жена и люблю его. Его интрижка прошла.
Сюзан облизала губы, возбужденно и жадно.
— Ты все еще моешь его каждый день?
— Каждый день.
Глаза Сюзан наполнились слезами.
— Это так прекрасно.
Рейчел закатила глаза.
— Не плачь, Сюзан.
— Но это прекрасно, — всхлипывала Сюзан Март.
Рейчел нахмурилась. Впервые она ощутила опрометчивость своего признания.
— Это моя жизнь, — произнесла она.
— Но это… это… свято.
Рейчел поднялась из-за стола.
— Ради бога, Сюзан. Я не должна была ничего говорить.
Сюзан дотронулась до руки подруги. Она сделала это честно, с глубокой эмоциональной убежденностью человека, объявившего войну.
— Но я так рада, что ты это сделала, Рейч, — она сжала ладонь Рейчел, — я так рада.
Сюзан Март потребовался день, чтобы написать легенду о купании Джейкоба. Следуя собственным представлениям о чести, она сохранила имена Рейчел и Джейкоба, рассказав их тайную историю всему миру. Эта статья, решила Сюзан, даст человечеству новую надежду. Она больше не будет выступать против необъяснимого, злого, безобразного и абсурдного. Было еще кое-что, о чем она написала в «Мартовских безумствах», как истинный революционер, она провозгласила безграничное духовное единение. Подобно Рейчел и Джейкобу Вольф, люди должны выбрать простое, скромное дело и отдаться ему полностью, без остатка. Это ключ к счастью, полагала Сюзан.
— О боже мой, — прошептал Джейкоб. Он читал газету, прочел про себя, про ежевечерние ванны.
— Прости! — умоляла Рейчел.
— Она даже дала адрес нашего дома, — голос Джейкоба дрожал от ярости.
Рейчел склонила голову.
Вольфы начали получать письма. Раз уж Сюзан Март посвятила свою колонку банному ритуалу, то, значит, и семейная пара, и ритуал заслуживают пристального интереса и восхищения. Одна любопытная семейная пара даже подкараулила Джейкоба в холле Примптона.
— Вы должны организовать клуб супружеского мытья, — предложил муж.
— Нет, я не могу, — ответил Джейкоб.
— Вы бы подали пример другим, — сказала жена.
— Идите к черту!
Но нашлись и критики. Некоторые знакомые печально качали головой при встрече, полагая, что Вольфы втихаря десятилетия предавались извращению. Были разговоры о том, что Элиас и Сара тоже развращены родителями и совершают такой же обряд со своими возлюбленными. Самое страшное, что Шерман Вольф узнал обо всем.
— Что ты морочишь мне голову? — Шерман был завернут в стеганое одеяло и сурово смотрел на Джейкоба.
— Отец, — начал Джейкоб.
— Нет. — Шерман показал костлявый кулак. — В Ираке безумец, а мой сын принимает ванну с женой. Я прочитал в газете.
— Я не моюсь с Рейчел, — объяснил Джейкоб. Он покраснел, хотя внутри все похолодело. Некоторые сестры заговорщицки улыбнулись ему сегодня. Они знали.
— Она моет меня, — тихо сказал он.
— Заткнись, — прорычал старик.
— Хорошо, отец.
Шерман сбросил одеяло. Он закашлялся.
— Ты никогда не был мужчиной, — прокаркал он.
Джейкоб сжал зубы. Он вспомнил о стишке, написанном для компании поздравительных открыток. Он думал о ящике Пандоры и что при мытье ему никогда не попадает мыло в глаза.
— Мне жаль, отец, — произнес Джейкоб.
Планы мести роились у Джейкоба в голове, превращаясь в паранойю. Каждый вечер он, обнаженный, забирался в ванну, и Рейчел мыла его. Она напевала ему любимые песенки и гладила волосы. Но что-то ушло. Джейкоб это почувствовал. Многие обитатели острова считали его и Рейчел мудрыми, некоторые из них писали им письма. Супружеские пары, которых они никогда не знали, теперь подражали им. Мужчины погружались в горячую воду, а любящие женщины мыли их. Если бы купания были бессмысленными, случайными — просто мужчина, женщина, мыло и вода, — тогда Джейкоб бы это стерпел. Но он знал, чего хочет мир. Он жаждет славы. Он ожидает, что купание женой мужа сможет изгнать старость, импотенцию, скуку.
— Я не могу. — Джейкоб внезапно встал и вылез из ванны.
— Что? — Рейчел завернула мужа в халат, пытаясь успокоить.
Джейкоб отступил назад. Он не мог говорить.
— Люди, — вымолвил он, — не могу выносить людей.
Рейчел крепко обняла мужа сзади. Джейкоб остановился. Его шея была покрыта седыми волосами. Рейчел прижалась к ним губами.
— Я тебя люблю, — произнесла она.
Джейкоб так просто не сдавался.
— Сюзан Март — назойливая сучка! — сказал он.
«Я все разрушила», — пронеслось у Рейчел в голове.
— Да, — согласилась она.
Они стояли, Рейчел обнимала Джейкоба. Его колени дрожали, с них стекала вода.
— Я люблю тебя, — повторила Рейчел.
Джейкоб вздохнул. Он хотел драться. Но понял, что драки не будет.
— Я серьезно, — сказала Рейчел.
Руки жены сомкнулись на его животе. Он накрыл их своими ладонями.
— Я тоже тебя люблю, — произнес он.
Зазвонил телефон. Джейкоб вышел, чтобы ответить.
— Алло? — сказал он.
— Добрый вечер. Это беспокоят из Бенджамин-хауса. Это Джейкоб Вольф?
Джейкоб закрыл глаза. Он был готов к этому.
— Да, — ответил он.
_____Джейкоб и Рейчел поехали вместе. У отца Джейкоба случился удар. Вся левая сторона тела была парализована, говорить он не мог.
— Я бы хотел побыть с ним наедине. — Джейкоб повернулся к Рейчел.
Они были в Бенджамин-хаусе, стояли перед дверью палаты Шермана.
— Хорошо, — отозвалась Рейчел.
Джейкоб зашел.
Шерман выглядел ужасно. Он лежал под капельницей. Половина лица опущена: кожа обвисла, глаз почти вылез из глазницы, левая сторона рта перекосилась. Его живой глаз, правый, жалобно смотрел вокруг. Он был направлен на сестру, молодую женщину, сидящую около кровати. Она шептала ему добрые слова и тряпочкой вытирала слюни, сочившиеся из искривленного рта.
Все просто. Джейкоб подошел к кровати, взял тряпочку из рук сестры.
— Я все сделаю, — сказал он, — я его сын.
Сестра кивнула и вышла.
Глаз Шермана в панике заметался. Губы задвигались. Слюна стекала по подбородку.
— Нет, отец, — произнес Джейкоб, — не говори.
Джейкоб положил голову отца на подушку. Он стер слюну с подбородка отца, его шеи и плеч.
Глаз Шермана собирался с силами. Он боролся. Но потом расслабился, и сын накрыл отца простыней, с заботой, которая станет для него привычной.
ЧЕТВЕРТАЯ ЗЛАЯ МЫШЬ
Джереми Якс хотел быть таким же смешным, каким был его дедушка.
Дедушкой Джереми был Робби Якс, известный комик. На седьмом десятке, который, кстати, пришелся на 1970-е, Робби Якс давал представления в «Черривуде», на Сорок второй улице. Джереми приходил на шоу с родителями. Ему тогда было десять, и он, сидя на диванах в «Черривуде», ожидал, что ему будут вслух читать «Хроники Нарнии». По краям помещения стояли книжные шкафы. В стенах торчали гвозди, на которые посетители вешали шляпы. Воздух был сизым от табачного дыма. Казалось, дым не исчезал из комнаты, даже когда никто не курил. Женщины в «Черривуде» пили кофе с амаретто, а мужчины предпочитали эль. Когда кто-нибудь бил по бильярдному шару, тот непременно изящно закатывался в кожаную лузу.
В углу, между двумя книжными шкафами, находилась грубо сколоченная деревянная сцена. Посреди сцены стоял стул. На этом-то стуле, потягивая столетний скотч, и сидел Робби Якс. На сцене он появлялся около восьми вечера в субботу, молча пил скотч, а часов в девять начинал говорить. Если вы первый раз в «Черривуде», то вы даже не поймете, что представление началось. До вас постепенно дойдет, что женщина, которой вы строили глазки, не обращает на вас никакого внимания. Она не сводит глаз с пожилого джентльмена в углу, обладателя кустистых бровей. Все смотрят на этого джентльмена и улыбаются. Огни в зале тускнеют.