Маленькая коммунистка, которая никогда не улыбалась - Лола Лафон

По воскресеньям девочка требует, чтобы ей «тянули мышцы». Она держится за комод в гостиной, а Стефания все выше поднимает дочкину ногу и в ответ на вопрос «А тебе не больно?» слышит нетерпеливый приказ подтянуть «эту чертову ногу» к носу. Наде тринадцать лет, выглядит она на десять, скоро, наверное, все это перестанет ее интересовать, но упражнения, как уверяет отец, по крайней мере, укрепят ее спину и характер.

Однажды к ним пришел фотограф из центральной газеты Scînteia[15], ему надо было сделать снимок Надиных наград для репортажа. Он долго выбирал лучший ракурс – до тех пор, пока Стефания не придумала: давайте разложим все медали на куске красного бархата. А когда она спросила, что будет написано в статье, гость ее поправил: это будет не статья, а подпись под фотографией, несколько строк. «Про писюшек, которые ничего в жизни не смыслят, и сказать нечего!» Мать «писюшки» с облегчением согласилась.

Сейчас эта разумная и послушная девочка едет с Мартой по приглашению партии поездом в Бухарест, чтобы принять участие в церемонии, во время которой впервые увидит того, кто скорее напоминает короля из какого-нибудь фильма, чем «товарища». Надя представляет команду. Она одета в сшитый матерью костюм – брюки и пиджак ярко-голубого цвета с красной каймой на запястьях.

Зал, намного более просторный, чем спортивный зал в Онешти, заполнен взрослыми, которые умеют аплодировать куда лучше, чем зрители на соревнованиях. Здесь это делают совершенно синхронно, ни один хлопок не выбивается из ритма. Главный Товарищ выглядит старше, чем на развешенных по всей столице портретах, а его жена Елена похожа на Надину учительницу математики, у нее такие же седые волосы, закрученные в узел на макушке, и такая же фигура без талии. Речи следуют одна за другой. И вот к микрофону подходит белокурая девочка в народном костюме – вышитой блузке и красно-белой юбке.

Слова в представлении Нади всегда были всего лишь инструментом, чтобы просить, добиваться или благодарить. А с губ этой девочки слетают совсем другие слова: легкие, порхающие, воздушные звуки, цепочки облаков, сияющие небеса, состязающиеся звезды, дружные поля – и все это ее страна, малышка с чудесными голубыми глазами рассказывает о Румынии. Как хотелось бы очиститься от сомнений, как хотелось бы, чтобы они растворились в свете, который излучает этот ребенок с волосами будто сахарная вата и нежным голосом. Рядом с этим свечением Надя с ее тусклыми каштановыми волосами и смуглой кожей чувствует себя чернавкой, ну а как иначе, она ведь из Онешти, города, где улицы закопчены заводским дымом и ни в одном парке не найти таких цветов, какие эта избранница дарит Товарищу Елене.

Наступает ее очередь. Марта подталкивает Надю, та встает и направляется к трибуне. Должна ли она их приветствовать? Кто они – судьи, которые выставят ей отметки? Или зрители, которым надо понравиться? Надя спотыкается на ступеньке, военный опускает для нее микрофон, и все выстраивается, все обретает очертания. Упражнения для пресса рано утром, когда весь город спит, даже ее родители еще не проснулись, падения, вывихи, растяжения, едкая магнезия, от которой весь день, до самого отбоя, першит в горле, строительство мечты, которую они возводят вместе, как бы ей хотелось куда больше в этом участвовать, о, как бы ей хотелось быть впереди, пусть даже она не умеет так говорить, как эта чудесная в своей искренности девочка. У Нади перехватывает дыхание, что-то поднимается изнутри, ощущение точно такое, как в те тысячные доли секунды, когда она делает сальто и собственное тело изумляет ее, само, без ее участия, приземляясь. Зал аплодирует стоя, серьезные старые люди изо всех сил скандируют РУ-МЫ-НИ-Я, она поворачивается к Нему, как еще его называть, это Он – и все. Он встает со своего трона, идет к ней, глаза у него посажены глубже, чем на портретах, кажется, он сейчас заплачет, она в жизни не видела, чтобы мужчины плакали… Он шепчет «подойди поближе», во всяком случае, ей так слышится, Он целует Надю в лоб, она клянется принести команде Онешти «самые лучшие результаты, какие только можно». В этот день начала 1975 года каждая улыбка в зале превращается в песню, такое мощное пение, в нем звучит будущее…

Бела слушает Надин рассказ о поездке в Бухарест. Отлично, детка, только все эти твои клятвы Старику и все эти стихи – полная ерунда. Каким образом она сможет хоть что-то завоевать, если он только что получил от румынской Федерации гимнастики письмо с отказом. Ни одна девочка из Онешти не поедет в Норвегию, на чемпионат Европы. Румыния будет представлена только спортсменками из столичного клуба «Динамо». Там отличный новый спортзал, тамошние молодые тренеры ведут себя по правилам: они послушно составляют каждый вечер донесения обо всем, что может заинтересовать департамент госбезопасности, – пишут о девочках, которых тренируют, о родителях этих девочек, о шутках, которыми гимнастки обмениваются в раздевалке… И это помогает Великому Строительству Товарища. А он, Бела, – что с него взять? Деревенский окорок – крестьянский гостинец? Виски, кофе и австрийский шоколад, тайно провезенные через венгерскую границу? И сам-то он что получает взамен? Вообще ничего. Хотя его белочки выигрывают все соревнования и скоро победят русских, он это точно знает. Ольга, конечно, умеет работать на разновысоких брусьях[16] и на бревне делает два сальто подряд, он разве спорит, но все равно девочка ненадежная, чуть что – дрожит и плачет. Ничего общего с Надей. Надя в понедельник точно такая же, как в четверг, утренняя Надя ничем не отличается от вечерней. Так чего они еще хотят? Что еще можно улучшить? Даже родители у Нади образцовые – скромные, в политику не лезут. Румыны, которыми можно гордиться, основательные, как его собственные бабушки и дедушки с их вечной непритязательной безотказностью.

Бела отправился в Бухарест без вызова, попросил чиновника из Министерства спорта о встрече. Безуспешно. Вернулся в Онешти – кто же заменит его на тренировках? – и снова поехал в столицу. Вторая попытка тоже не удалась, ничего не вышло, чиновник его не принял. Тогда Бела позвонил и принялся по телефону умолять этого бюрократа что-нибудь придумать, нет, он не протестует против «превосходного государственного решения», но пожалуйста, добавьте в команду еще одну гимнастку, только одну из наших гимнасток! Парижским успехом хвастаться было неудобно, потому что история, рассказанная во всех подробностях руководителям Федерации молодой парижской переводчицей, завербованной департаментом госбезопасности, им не понравилась. Французы все-таки жаловались – пусть и на свой лад, вежливо, удивляясь «выступлению-сюрпризу чудесных румынских девочек, которых не было в программе».

Товарищ преподаватель, сказал столичный чиновник, который в конце концов согласился его принять, вашим девочкам некуда торопиться, им едва исполнилось тринадцать! Тоже мне выдумал, расхохотался он, оставшись после ухода Белы наедине с коллегой, этот мадьяр считает, что нашу современную процветающую страну могут представлять какие-то тупые деревенские недомерки из жопы мира!

У Белы состоялась тогда и другая встреча, о которой он не рассказал? Или у тренера было больше высокопоставленных друзей, чем он говорил? А может, подарки на этот раз были получше прежних? Он дал клятву привезти медаль, чемпионское звание? Как бы там ни было, неделей позже он добился разрешения включить в сборную Румынии девочку из своей команды. Теперь в сборной будут три гимнастки из «Динамо» и одна из Онешти.

В Шиене (Норвегия) идет двадцать пятая секунда комбинации на бревне. Запястья спортсменки выгибаются, словно она отталкивает ладонями плотный воздух, ноги сомкнуты на десяти сантиметрах деревянной дорожки, Надя, маленькая девочка, старательно изображающая рок-н-ролл, виляет бедрами вправо-влево, вытягивает руки перед собой и, не опираясь ими о бревно, быстро описывает ногами широкий круг, уследить можно только за белым бантом, которым перехвачен ее хвостик, он – словно точка на плане: «Вы находитесь здесь». Раскачиваясь на разновысоких брусьях, она взлетает так высоко, что некоторые зрители не могут досмотреть выступление до конца, они с ужасом ждут, что тонкие руки не выдержат и девочка упадет. Знает ли она, понимает ли, что рискует сломать себе шею, спрашивают встревоженные журналисты у ошеломленных судей. Людмила Турищева, стоящая в красном спортивном костюме на второй ступени пьедестала, смотрит, как малышка, ставшая самой юной чемпионкой Европы, приветствует публику. Советская гимнастка осунулась, в ее улыбке спокойная и горькая печаль. Она выглядит увядшей.

Я пишу Наде К.: «Ваше появление было зрелищем, его безупречная постановка опиралась на два цвета аксессуаров – белый и красный. Девственно белый цвет купальника. Белый цвет магнезии от ладоней до ляжек. Наконец, андрогинная бледность девочек-гимнасток – такими они были до того, как в начале девяностых их решили раскрасить поярче, используя для этого румяна и тени с блестками, делающие товар более привлекательным. И красный. Разумеется, это цвет коммунизма и его знамен. Но в первую очередь – цвет огромных атласных бантов, которыми тренеры украшали ваши волосы, этот аксессуар гарантировал подлинность детства в мире, где вы всегда были “слишком стары, чтобы быть молодыми”».