Маленькая коммунистка, которая никогда не улыбалась - Лола Лафон

А что, они, эти тренеры, всегда рассуждают именно так? Всегда считают, что создаваемую ими историю необходимо украшать деталями вроде прически, которую носила Вера Чаславска? Волосы этой принцессы рок-н-ролла начесаны и собраны в высокий пышный пучок, перехваченный черной, как и подводка ее глаз, лентой, – прическа у нее ночная, американская… Вера, неотразимая, недостижимая Вера выполняет элементы, доступные только мужчинам. На фоне ее черного купальника выделяется белоснежный воротничок, острые грудки и не дрогнут, когда она наклоняется вперед; кажется, она могла бы выполнять упражнения с полным до краев бокалом шампанского в руке. Улыбаясь, она собирает грозди золотых и серебряных медалей.

Вера – колдунья в скромном воротничке. Она восхитительно опасна. Когда во время Пражской весны Вера высказалась против советского вторжения и подписала манифест из двух тысяч слов[17], голос спортсменки прозвучал громко и внятно. Вера – фея со стальными мускулами. Скрываясь от преследований новой власти в своем лесном моравском убежище, Вера тренировалась в одиночестве, используя вместо бревна ствол поваленного дерева. Но Олимпийские игры приближаются, без Веры не обойтись, и ее просят выйти из леса – все прощено…

В Мехико, во время церемонии открытия Игр, чехословацкая сборная шла по стадиону под крики взволнованной толпы – зрители скандировали: «Сво-бо-да, Че-хо-сло-ва-кия, Ве-ра». Вера переходит от одного снаряда к другому, выполняет один элемент за другим – да она их просто как орешки щелкает! И с какой жадностью на них набрасывается – ну и разыгрался же у нее аппетит! Она радостно, солнечно ненасытна, ее акробатика сочинена и разработана на природе, Вера взлетает над снарядами, волосы выбились из ее высокой прически – и это прелестно! Вот она уже приветствует судей. Зрители вскакивают с мест, что за счастье – видеть ошеломляющее выступление Веры, присутствовать при ее несомненной победе, журналисты уже комментируют золотую медаль, которую она вот-вот получит, а тех троих в серых костюмах, что сидели недалеко от судейского стола, никто и не замечает. Между тем они направляются к советской гимнастке Ларисе Петрик и поздравляют ее, а вовсе не чехов. В последнюю минуту чешские аппаратчики проявили лояльность к советским: двум гимнасткам, Чаславской и Петрик, придется разделить чемпионский титул и золотую медаль. Тренер обнимает Веру, утешает ее.

А Вера вскидывается – и снова идет против правил, против этикета. Должно быть, среди миллионов телезрителей очень мало найдется таких, кто сумеет расшифровать суровое послание Веры чехословацким властям, – при первых звуках советского гимна она демонстративно опускает глаза. Ромашка в ее светлых волосах легонько подрагивает в такт дыханию. Перед камерами всего мира Вера отворачивается от медленно поднимающегося красного знамени. Прощай, Вера.

На Западе всех очень, очень сильно шокировало то, что у Чаславской отобрали золотую медаль, эти олимпийские подтасовки непростительны! И как прекрасно держалась Вера, как мужественно противостояла угнетателям, такое не забывается…

Олимпийскому комитету предложили не допускать на следующие Игры советскую сборную, но это нанесло бы ущерб спорту: в конце концов, у них много удивительных гимнасток! До Мюнхена остается совсем немного, и ходят разговоры о каком-то феноменальном сюрпризе советских. Некоторые уверяют, будто видели на фотографии совсем юную девушку, стоящую на верхней жерди брусьев – на той, за которую другие только хватаются руками. Рассказывают, будто советские уже с 1970 года втайне готовятся проделать то, на что не осмеливалась ни одна женщина в мире, – сальто назад на бревне. Эта «ни-одна-другая-женщина-в-мире» – Ольга К., тощенький забавный хорек с косо поставленными зубками. Тренер собирает ее прямые шелковистые волосы в хвостики, завязывает на них банты. Когда она тесно составляет крошечные ступни, ее лягушачьи ляжки не смыкаются, остается просвет. Кожа у нее – золотистый шелк, под которым проступают позвонки, даже косточки у этой девчонки обаятельны…

О.Л.Ь.ГА. Она делает на разновысоких брусьях ошибку за ошибкой и рыдает перед объективами. Она сидит, съежившись, в ожидании отметок, переживает свою неудачу, вытирает нос рукой, лицо несчастное, ее окружают крепкие молодые женщины, которые на нее и не смотрят. Советская гимнастка плачет! Значит, не все они роботы! Не в меру чувствительная коммунистка, проиграв, плачет в цвете и в прямом эфире, доставляя этим огромное наслаждение американским журналам. В эту совсем не воинственную русскую все просто влюбляются. Но уже назавтра спортсменка возьмет себя в руки и покажет обещанное. И зрители, обмирая от страха, не успеют опомниться, а она уже с риском сломать хрупкую шейку блестяще выполнит элемент, который сначала назовут ее именем, а восемь лет спустя запретят: Федерация сочтет его слишком опасным. Но сейчас мы в семьдесят втором, пока неизвестно, победила ли она (впрочем, это и неважно!), а над ней уже умиленно воркуют, покоренные этой свежестью: девочка – просто ветерок, сплошное очарование, «можно подумать, ей не больше семи!».

Монреаль, 1976 год. Ольге двадцать один, каким-то чудом эта малышка так и осталась малышкой. Она совершенно измучена, советское государство четыре года таскает ее с одного праздника на другой, с одного парадного обеда на другой, кожа у нее поблекла от недосыпания, ее длинные волосы перехватывают красными бантиками, чтобы обмануть время, чтобы снова услышать с трибун восторженные стоны публики. Красные атласные ленточки, красные, как занавеси в той комнате, где ее в последний раз покажут публике, красные, словно длящий возбуждение аксессуар, красный цвет гарантирует покупателю свежесть облика, красный атлас этой имитации подвязок… да, они необходимы, эти красные бантики, они действительно помогут выиграть еще немного времени, а без этого никак, потому что Другой, новенькой румынке, только-только исполнилось четырнадцать, и она очаровательна.

– Послушайте, до чего забавно, – говорит она мне, сильно оживившись, – в Монреале у меня было семь высших оценок и три золотые медали. Семь умножить на три – двадцать один! И та Олимпиада была двадцать первой, а если сложить цифры в моем тогдашнем номере, 73, семь и три, получится десять… опять высшая оценка!

– И еще одно число, Надя. Двадцать тысяч. Двадцать тысяч попыток, двадцать тысяч раз вы повторили сальто на разновысоких брусьях, перед тем как выполнить его в Монреале, это сальто Команечи…

На другом конце провода – пауза, и мне кажется, что Надя снова погасла, пожала плечами:

– Разумеется! А по-вашему, можно меньше?

– Вы приехали в Монреаль почти за две недели до начала соревнований, чтобы получше подготовиться. При вас неотлучно находились переводчики, которые на свой лад пересказывали ваши слова. Какие отношения были у вас с другими гимнастками, с гимнастками из Западной Европы? Что вы думали о явных различиях между собой и ими, об их свободе?

– Знаете, они были… никудышные. Они меня не интересовали. Русских я знала хорошо, особенно Нелли, мы уже три года встречались на соревнованиях. А в остальном… Вы считаете, только румынское руководство следило за спортсменами во время международных соревнований? В гимнастике каждая страна пытается узнать, что будут делать другие, это как шахматная партия. Вам же не придет в голову выдавать соперникам свои секреты? Вот и нам велели, например, говорить прессе, что мы тренируемся по три часа в день, хотя на самом деле тренировались по шесть, – так мы сохраняли за собой преимущество!

– Монреаль «торговал» образом невинной девочки, которая внезапно появилась ниоткуда, хотя на самом деле у вас за два года было уже немало побед. А вы способствовали созданию этого образа. Власти использовали вас для продвижения системы. Полный и безоговорочный успех коммунистического режима, апофеоз селекции: новое Дитя – сверходаренное, красивое, послушное, в общем, совершенство во всем.

(Раздраженный смешок.)

– Ну конечно! Румыны торговали коммунизмом. Зато французские или американские спортсмены сегодня никакую систему, никакую марку не представляют, так, да?..

Монреаль, 1976

«На столе: баночки с коричневой замазкой, миски с зернистым творогом и большие лепешки, покрытые томатным соусом, ветчиной и расплавленным сыром». Дорина старательно записывает в дневник каждую – ошеломляющую – подробность своего пребывания в Олимпийской деревне. Она впервые увидела peanut butter[18], cottage cheese[19], пиццу. Девочки хихикают, когда на завтрак дают кукурузные хлопья. «Что это? Чем здесь люди питаются? Им задают корм, как скоту! И они все время жуют, как коровы, вы тоже заметили?» – говорят они наставнику, изумленно глядя на западные челюсти, постоянно находящиеся в движении: жвачка, сандвичи, конфеты, легкие закуски.