Наш общий друг. Часть 1 - Чарльз Диккенс

— Полагаю, сэръ, вы тамъ только проѣздомъ?

— Да.

— Слѣдовательно, вы пріѣзжій?

— Что? Да, пріѣзжій.

— Покойной ночи, сэръ.

Сателлитъ опустилъ руку, отворилъ дверь, и мистеръ Юлій Гандфордъ вышелъ.

— Резервный! [4] позвалъ инспекторъ. — Возьмите и сохраните эту бумажку; а за джентльменомъ слѣдите, не подавая ему ни малѣйшаго повода оскорбиться; узнайте, точно ли онъ тамъ остановился, и развѣдайте о немъ все, что можно.

Сателлитъ исчезъ, а инспекторъ, вновь превратившись въ аббата, обмакнулъ перо въ чернила и принялся за свои книги.

Оба друга, смотрѣвшіе на инспектора и болѣе заинтересованные профессіональными его пріемами, чѣмъ подозрительнымъ Юліемъ Гандфордомъ, спросили его, не думаетъ ли онъ, что тутъ дѣло несовсѣмъ чисто.

Аббатъ отвѣчалъ уклончиво, что навѣрное ничего не можетъ сказать. Убійство можетъ совершить всякій. Вотъ воровство со взломомъ или мошенничество требуетъ выучки, подготовки. А убійство — дѣло иное. Всей полиціи это хорошо извѣстно. Онъ видалъ многое множество людей, приходившихъ въ его подвалъ для удостовѣренія тождества труповъ; но ему еще ни разу не приходилось видѣть человѣка, который былъ бы до такой степени потрясенъ. Впрочемъ, можетъ быть, тутъ причиною больше желудокъ, чѣмъ голова. Если такъ, то странный желудокъ; да и все, можно сказать, странно въ немъ. Жаль, что нѣтъ ни слова правды въ томъ повѣрьѣ, что будто бы изъ трупа течетъ кровь, если до него дотронется убійца. Нѣтъ, трупъ-то никакого знака не подастъ. Буйныхъ проявленій отъ живыхъ, какъ вотъ отъ той бабы, бываетъ вдоволь (онъ разумѣлъ стукотню и визгъ въ карцерѣ), — ихъ не рѣдко хватаетъ на всю ночь; но отъ мертвыхъ тѣлъ ничего не бываетъ, сколько ни жди.

До формальнаго осмотра, назначеннаго на слѣдующій день, нельзя было ничего предпринять, и потому оба друга распрощались съ аббатомъ и вышли. Гафферъ Гексамъ съ сыномъ отправились своей дорогой; но на послѣднемъ поворотѣ Гафферъ велѣлъ мальчику идти домой, а самъ зашелъ выпить полпинты въ таверну съ красными занавѣсками, всю покривившуюся и свѣсившуюся съ берега надъ рѣкой.

Мальчикъ засталъ сестру, попрежнему сидѣвшую у огня, за работой. Она подняла голову, а онъ спросилъ:

— Куда ты уходила, Луиза?

— На улицу.

— Напрасно. Все обошлось довольно хорошо.

— Я потому ушла, что одинъ изъ джентльменовъ, — тотъ, который почти ничего не говорилъ, — уставился на меня слишкомъ пристально, и я боялась, чтобъ онъ не догадался о чемъ-нибудь по моему лицу. Ну, да что объ этомъ толковать! Ты обо мнѣ, Чарли, не безпокойся! Я боялась чего-то другого, когда ты сказалъ отцу, что умѣешь немного писать.

— Э! Да вѣдь я увѣрилъ его, что такъ дурно пишу, что и не разберетъ никто. Когда же я взялся за перо, то чѣмъ тише я писалъ, чѣмъ больше размазывалъ пальцемъ, тѣмъ больше онъ радовался, смотря на бумагу.

Дѣвушка откинула въ сторону свою работу, придвинулась ближе къ брату, подсѣвшему тоже къ огню, и нѣжно положила руку ему на плечо.

— Чарли, ты не станешь тратить время на пустяки? Не будешь лѣниться? Скажи, не будешь?

— Не будешь! Конечно не буду. Я люблю учиться, — вѣдь ты знаешь.

— Знаю, Чарли, знаю, что ты прилежно учишься. Такъ и продолжай. А я все буду работать, Чарли, добывать что-нибудь, хоть немного; все буду думать, — я даже ночью иногда просыпаюсь отъ этого, — все буду стараться, какъ бы достать шиллингъ сегодня, шиллингъ завтра, чтобы показать отцу и увѣрить его, что ты начинаешь самъ добывать хоть бездѣлицу, работая на берегу.

— Ты любимица отца, ты можешь его во всемъ увѣрить.

— Какъ бы я желала этого, Чарли! Если бы я могла его увѣрить, что ученье — дѣло хорошее, и что отъ него мы могли бы лучше жить, то я хоть умереть была бы готова.

— Полно пустяки-то говорить о смерти, Луиза.

Она захватила рукой другую свою руку, лежавшую у него на плечѣ, прижалась къ нимъ своей полной смуглой щекой и, смотря на огонь, продолжала:

— Часто по вечерамъ, Чарли, когда ты сидишь въ школѣ, а отецъ…

— Сидитъ въ кабакѣ, у «Шести Веселыхъ Товарищей», — перебилъ ее мальчикъ, кивнувъ назадъ головой по направленію къ питейному дому.

— Ну да… Часто сижу я, глядя на жаровню, и, кажется, вижу въ горящихъ угляхъ, вотъ въ томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ теперь вспыхнуло…

— Это газъ, — сказалъ мальчикъ; — газъ выходитъ изъ кусочка дерева, а дерево было въ тинѣ, а тина была подъ водой, когда былъ потопъ. иСмотри, вотъ! Я возьму кочергу, и какъ разгребу угли…

— Не трогай, Чарли, не то они вспыхнутъ всѣ вдругъ. Я не о пламени говорю, а вотъ объ этомъ тускломъ огонькѣ пониже, который то выскочитъ, то опять спрячется. По вечерамъ, когда я смотрю на него, мнѣ кажется, Чарли, что я вижу въ немъ будто картины какія.

— Ну покажи намъ картинку, — сказалъ мальчикъ. — Только скажи намъ, куда смотрѣть.

— Нѣтъ, Чарли! На это нужны мои глаза.

— Такъ разсказывай! Говори, что твои глаза тамъ видятъ.

— Я вижу тебя, Чарли, и себя тоже; вижу, какъ ты былъ еще маленькимъ ребеночкомъ, сироткой, безъ матери…

— Ты пожалуйста не говори: сиротка, безъ матери, — перебилъ ее мальчикъ: — у меня была сестра, которая была мнѣ и сестрою, и матерью.

Дѣвушка радостно засмѣялась; сладкія слезы блеснули въ ея глазахъ, когда мальчикъ обнялъ ее обѣими руками и прижалъ къ себѣ.

— Я вижу тебя вмѣстѣ со мною, Чарли, въ то время, какъ отецъ, выходя на работу, выводилъ насъ изъ дому, запиралъ дверь, чтобы мы не сгорѣли какъ-нибудь у жаровни, или не вывалились изъ окна, и оставлялъ однихъ на улицѣ. Вижу, какъ мы сидимъ у двери, на порогѣ, или на ступенькахъ крыльца, или на берегу рѣки, или ходимъ съ мѣста на мѣсто, чтобы какъ-нибудь убить время. Ты, Чарли, былъ тогда тяжелый мальчишка, мнѣ трудно было носить тебя на рукахъ, и я должна была часто садиться отдыхать. Вижу, какъ насъ морить сонъ и какъ мы засыпаемъ вмѣстѣ гдѣ-нибудь въ уголкѣ. Иногда намъ голодно, иногда страшно немножко, а пуще всего холодно. Помнишь, Чарли?

— Я только помню, — сказалъ мальчикъ, прижимаясь къ сестрѣ,- что кутался подъ какимъ-то платкомъ и что мнѣ было тепло подъ нимъ.

— Бывало, дождь идетъ, и мы подползаемъ подъ лодку или подъ что-нибудь въ этомъ родѣ; бывало, ночь наступитъ, стемнѣетъ, и мы идемъ туда, гдѣ горятъ газовые фонари, и смотримъ тамъ, какъ идутъ люди по улицамъ. Вотъ подходитъ отецъ и уводитъ насъ домой. Какъ намъ пріятно въ нашемъ, домикѣ послѣ долгой ходьбы по холоду! Отецъ снимаетъ съ меня башмаки, вытираетъ мнѣ у огня ноги, и усаживаетъ возлѣ себя, а самъ куритъ трубку. А ты уже давно въ постели. Я замѣчаю, что у отца моего большая рука, но совсѣмъ не тяжелая, когда дотронется до меня; замѣчаю, что у него грубый голосъ, но совсѣмъ не сердитый, когда онъ говоритъ со мною. Вотъ я подрастаю, отецъ понемногу начинаетъ довѣряться мнѣ, беретъ иногда съ собой, и какъ бы ни былъ сердитъ, никогда пальцемъ не тронетъ меня.

Внимательно слушавши, мальчикъ при этомъ какъ то особенно крякнулъ, будто желая сказать: «А меня такъ вотъ и очень тронетъ!»

— Вотъ и картинки изъ прошлаго, Чарли.

— Разсказывай дальше, — проговорилъ мальчикъ; — давай намъ, что впереди будетъ, — такую картинку давай.

— Хорошо. Вотъ я все съ отцомъ, не покидаю отца, потому что отецъ меня любитъ, и я люблю его. Книгъ я не читаю; если бъ я стала учиться, отецъ подумалъ бы, что я его покину, и я потеряла бы свое вліяніе на него. Я не добилась еще такого вліянія, какое желаю имѣть; но надѣюсь, что придетъ время, когда я добьюсь. А все-таки я знаю, что могу удержать отца, отъ нѣкоторыхъ вещей. Если я покину его, онъ съ горя совсѣмъ опустится.

— Ты погадай-ка обо мнѣ, покажи картинку — что со мной будетъ.

— Сейчасъ, Чарли, — сказала дѣвушка, не измѣнявшая своего положенія съ тѣхъ поръ, какъ начала говорить. Теперь она печально покачала головой. — Я къ этому то и вела. Вотъ ты…

— Гдѣ, гдѣ я, Лиззи?

— Все въ той же впадинкѣ, пониже того огонька.

— Ничего тамъ нѣтъ въ твоей впадинкѣ,- сказалъ мальчикъ, переводя глаза съ ея лица на жаровню, стоявшую, точно страшный скелетъ на длинныхъ тонкихъ ножкахъ.

— Вотъ ты, Чарли, учишься въ школѣ тайкомъ отъ отца, получаешь награды, стараешься и наконецъ дѣлаешься… чѣмъ, бишь, это ты дѣлаешься? Какъ это ты мнѣ говорилъ намедни?

— Ха-ха-ха! Вотъ такъ гадальщица, названій не знаетъ! — воскликнулъ мальчикъ, какъ будто обрадовавшись этому недочету со стороны впадинки пониже огня. — Я говорилъ: младшимъ учителемъ.

— Вотъ ты сдѣлался младшимъ учителемъ и все отличаешься, отличаешься; наконецъ самъ становишься содержателемъ школы, ученымъ и уважаемымъ человѣкомъ. Но тайна не укрывается отъ отца; онъ узнаетъ ее задолго до того, и это разлучаетъ тебя съ отцомъ и со мною.

— Нѣтъ не разлучаетъ!

— Разлучаетъ, Чарли. Я вижу ясно, какъ только можетъ быть ясно, что твоя дорога не туда идетъ, куда наша. А если бъ даже отецъ и простилъ тебя, что ты пошелъ этой дорогой (а онъ никогда не проститъ), то все-таки твою дорогу испортитъ наша, которою мы идемъ. Но я еще вотъ что вижу, Чарли.