Запертая комната - Пер Валё

— Не знаю, мне показалось, что женщина… Но теперь… теперь я начинаю сомневаться. Просто я ее так воспринял, ведь обычно сразу чувствуешь, кто перед тобой — парень или девчонка, хотя по виду и не всегда разберешь. Но побожиться я не могу, спросите, какая грудь у нее, — не приметил.

Он поглядел на Рённа сквозь сигаретный дым, потом медленно продолжал:

— Да, это вы верно говорите. Почему непременно девчонка, мог быть и парень. Так больше на правду похоже, мне что-то не приходилось слышать, чтобы девчонки грабили банки и убивали людей.

— Значит, вы допускаете, что это мог быть мужчина, — сказал Рённ.

— Да, после того, что вы сказали… Ясное дело, парень, а как же.

— А остальные двое? Вы можете их описать? И машину?

Шёгрен затянулся в последний раз и бросил окурок в камин, где уже лежала куча окурков и обгорелых спичек.

— Машина — «рено-шестнадцать», это точно. Светло-серая или бежевая — не знаю, как цвет называется, в общем, почти белая. Номер весь не скажу, но мне запомнилась буква «А» и две тройки. Или три… во всяком случае, не меньше двух, и, по-моему, они стояли рядом, где-то посередине.

— Вы уверены, что «А»? Может, «АА» или «АБ»?

— Нет, только «А», точно помню. У меня зрительная память на редкость.

— Это очень кстати, — заметил Рённ. — Нам бы всегда таких очевидцев.

— Вот именно. I am a camera.[4] Читали?

Ишервуд написал.

— Не читал, — ответил Рённ.

Он не стал говорить, что смотрел одноименный фильм. Пошел на него только ради своей любимой актрисы Джулии Харрис, а фамилия Ишервуд ему ничего не говорила, он и не подозревал, что фильм снят по книге.

— Но фильм-то вы, конечно, видели, — сказал Шёгрен. — Так всегда с хорошими книгами, которые экранизируют, люди фильм посмотрят и за книгу уже не возьмутся. А вообще-то картина отличная, только название дурацкое — «Буйные ночи в Берлине», надо же!

— Н-да. — Рённ мог поклясться, что, когда он смотрел эту картину, она называлась «Я — фотоаппарат». — Н-да, название неудачное.

Смеркалось. Стен Шёгрен встал и включил торшер, который стоял за креслом Рённа.

— Ну что ж, продолжим, — сказал Рённ, когда он снова сел. — Вы собирались описать людей в машине.

— Ага, впрочем, сидел в машине только один.

— А второй?

— Второй стоял на тротуаре и ждал, придерживал заднюю дверцу. Рослый, повыше меня верзила. Не то чтобы полный, а крепкий такой, сильный на вид. Моего возраста, примерно лет тридцати-тридцати пяти, кучерявый, как артист этот, Харпо Маркс, только потемнее, серые волосы. Брюки черные, в обтяжку, расклешенные, и рубашка тоже черная, блестящая такая, на груди расстегнутая, и, по-моему, цепочка на шее, с какой-то серебряной штучкой. Рожа довольно загорелая или просто красная. Когда эта дева подбежала — если это была дева, конечно, — он распахнул дверцу, чтобы она могла вскочить, захлопнул дверцу, сам сел впереди, и машина рванула со страшной скоростью.

— В какую сторону? — спросил Рённ.

— Они развернулись посреди улицы и понеслись к Мариинской площади.

— Так. Ясно… А второй? Второй мужчина?

— Он же сидел за рулем, так что его я не рассмотрел как следует. Но он показался мне моложе, лет двадцати с небольшим. И худой такой, бледный. Белая тенниска, руки тощие-тощие. Волосы черные, довольно длинные и грязные, я бы сказал. Сальные космы. И тоже в темных очках. Еще я припоминаю на левой руке у него широкий черный ремешок — часы, значит.

Шёгрен откинулся назад, держа в руке стакан.

— Как будто все рассказал, все, что помню, — закончил он. — А может, забыл что-нибудь?

— Чего не знаю, того не знаю, — сказал Рённ. — Если еще что-нибудь вспомните, свяжитесь с нами. Вы никуда не уезжаете?

— К сожалению. Вообще-то у меня сейчас отпуск, да денег — ни гроша, куда тут поедешь. Буду дома болтаться.

Рённ допил пиво и встал.

— Вот и хорошо. Возможно, нам опять понадобится ваша помощь.

Шёгрен тоже встал, и они спустились на первый этаж.

— Это что же, снова рассказывать? — спросил он. — Записали бы лучше на магнитофон, и делу конец.

Он отворил наружную дверь, и Рённ вышел на крыльцо.

— Да нет, скорее вы можете нам понадобиться, чтобы опознать этих молодчиков, когда мы их схватим. Или же мы пригласим вас посмотреть кое-какие фотографии.

Они обменялись рукопожатием, и Рённ добавил:

— В общем, там будет видно. Может, и не придется вас больше беспокоить. Спасибо за пиво.

— Ну что вы. Если надо еще помочь — я пожалуйста.

Пока Рённ шел к машине, Стен Шёгрен стоял на крыльце и приветливо махал ему рукой.

IX

Если не считать четвероногих ищеек, то профессиональные борцы с преступностью, за редким исключением, такие же люди, как все. И даже при выполнении серьезных и ответственных заданий они подчас способны на обычные человеческие чувства. Скажем, волнуются и переживают, когда предстоит ознакомиться с доказательствами первостепенной важности.

Члены спецгруппы по борьбе с банковскими грабителями и высокопоставленные самозваные гости сидели затаив дыхание. Свет в зале был притушен, и все смотрели на экран. Вот-вот на нем оживет картина ограбления на Хурнсгатан. Собравшиеся собственными глазами увидят вооруженный налет на банк, убийство и персону, которую недремлющая вечерняя пресса с присущей ей находчивостью уже успела окрестить «смертоносной секс-бомбой» и «белокурой красавицей в темных очках, с пистолетом в руках». По этим и другим, столь же свежим эпитетам было видно, что репортеры, за неимением собственной фантазии, черпали вдохновение у других авторов — попросту говоря, сдирали.

Предыдущая «секс-бомба», арестованная за ограбление банка, была угреватая плоскостопая особа сорока пяти лет, с роскошным тройным подбородком; вес, по достоверным сведениям, восемьдесят семь килограммов. Но даже после того, как она на суде уронила вставную челюсть, пресса продолжала расписывать ее внешность в самых лирических тонах, и легковерный читатель навсегда остался в убеждении, что на скамье подсудимых сидела писаная красавица с лучистыми очами — то ли стюардесса американской авиалинии, то ли претендентка на титул «Мисс Вселенная».

Так уж повелось: на страницах вечерней прессы женщины, замешанные в крупных преступлениях, неизменно выглядели как кинозвезды.

Просмотр заветных кадров мог бы состояться и раньше, но техника, как всегда, подвела: в кассете что-то заело, и сотрудникам лаборатории пришлось основательно повозиться, чтобы не повредить пленку. В конце концов удалось извлечь ее и проявить, не повредив перфорацию.

Судя по плотности позитива, на этот раз обошлось без недодержки, и вообще пленка, по мнению техников, удалась на славу.

— Ну-ну, что нам сегодня покажут, — предвкушал Гюнвальд Ларссон. — Вот бы Диснея, что-нибудь про Утенка.

— Тигренок лучше, — отозвался Колльберг.

— Конечно, кое-кто предпочел бы «Партайтаг в Нюрнберге»[5], — заметил Гюнвальд Ларссон.

Они сидели впереди и разговаривали достаточно громко, но в задних рядах царила тишина. Присутствующие тузы во главе с начальником полицейского управления и членом коллегии Мальмом молчали.

«Интересно, о чем они задумались?» — спросил себя Колльберг. Должно быть, прикидывают, как укоротить хвост строптивым подчиненным. Мысленно переносятся в прошлое, когда кругом царил полный порядок и делегаты шведской полиции, не моргнув глазом, голосовали за избрание Гейдриха президентом Интерпола.[6] Вспоминают, насколько лучше обстояли дела всего год назад, когда еще никто не смел оспаривать разумность решения, по которому подготовка полицейских снова была доверена реакционерам из вооруженных сил.

Один только Бульдозер Ульссон хихикнул, слушая острословов. Прежде Колльберг и Гюнвальд Ларссон не очень-то симпатизировали друг другу. Но за последние годы им довелось многое пережить вместе, и отношения изменились. Друзьями они не стали и вне службы вовсе не общались, однако все чаще ощущали некое родство душ. А в спецгруппе и подавно чувствовали себя союзниками.

Механик закончил приготовления.

Напряжение в зале достигло предела.

— Что ж, поглядим, — произнес Бульдозер Ульссон, потирая руки. — Если кадры и впрямь так удались, как нам тут говорят, сегодня же вечером покажем их в «Новостях» по телевидению и в два счета накроем всю компанию.

— Стройные ножки тоже неплохо, — не унимался Гюнвальд Ларссон.

— А шведский стриптиз? — подхватил Колльберг. — Представляешь, я еще ни разу не смотрел порнографического фильма. Девочка Луиза, семнадцать лет, раздевается и все такое прочее.

— Эй вы, помолчите, — прорычал начальник ЦПУ.

Пошли кадры, резкость была отменная, никто из присутствующих и припомнить не мог ничего подобного. Обычно на таких просмотрах вместо людей на экране мелькали какие-то расплывчатые пятна, то ли клецки, то ли тефтели. Но на сей раз изображение было на диво четким.