Вскрытие показало… - Патриция Корнуэлл

Что ж, вполне в духе моей сестрицы — внушать ребенку такую чушь. Главное, Дороти и сама верит в то, что говорит. Идиотка!

— Но ведь та женщина, которую сегодня задушили, — неуверенно продолжила Люси, не сводя с меня огромных глаз, — она ведь была доктором. Как же она могла быть плохой? Ты тоже доктор — значит, та женщина была похожа на тебя.

Я глянула на часы — да ведь уже ночь на дворе! — быстро выключила компьютер, взяла Люси за руку и повела ее на кухню.

— Поешь перед сном? — наклонилась я к Люси. Девочка кусала нижнюю губку, в глазах у нее стояли слезы.

— Люси, почему ты плачешь, глупенькая?

Она обняла меня и разрыдалась. Люси вцепилась в меня мертвой хваткой, и единственное, чего мне удалось добиться от нее, были слова:

— Я не хочу, чтобы ты умерла!

Вон оно что! А я-то думала, откуда у девочки эти вспышки гнева, это раздражение. Ее кофточка промокла от слез.

— Все будет хорошо, малышка. — Умнее я ничего не могла придумать, только крепче прижала девочку к себе.

— Тетя Кей, я не хочу, чтобы ты умерла!

— Люси, я не собираюсь умирать.

— Да, а вот папа умер!

— А я не умру, не бойся.

Однако Люси была безутешна. Надо же, какое впечатление произвела на нее эта чертова статья. Да, Люси у нас вундеркинд, у нее интеллект взрослой девушки, но воображение-то детское! Плюс (точнее, минус) такая обстановка в семье.

Главное, я совершенно не представляла, как ее успокоить. В голову полезли мамины упреки. Все-то у меня не как у людей. И даже детей нет. А если бы и были, бедным крошкам пришлось бы все время сидеть одним, потому что их мамочка, видите ли, занята только своей карьерой. «Лучше бы тебе родиться мужчиной, — сказала мама во время очередного бессмысленного разговора со мной. — Вот состаришься — воды некому будет подать, попомни мое слово».

Когда мне бывало скверно, я представляла себя старой и усохшей, тщетно молящей о стакане воды.

Не придумав ничего лучшего, я налила Люси бокал вина, хотя и не была уверена, что поступаю правильно.

Я отвела девочку в спальню, легла с ней в постель, и мы пили вино вместе. Люси устроила настоящий допрос. «Почему одни люди делают больно другим? Это для них вроде игры? Ну, я имею в виду, тот дядя для чего убивает — для развлечения? Как в кино? Но там все понарошку. Может быть, он не понимает, что им больно?»

— Просто некоторые люди злы от природы. — Я тщательно подбирала слова. — Ты же знаешь, что бывают злые собаки, они кусаются просто так. С людьми то же самое. Они злые, и их уже не исправишь.

— Может, это оттого, что их обижали?

— Бывает и так, хотя не всегда. Иногда люди рождаются злыми. И потом, не все, кого обижают, становятся плохими. У человека всегда есть выбор. И если человек злой, значит, он сам решил, что будет злым. Такова жизнь, и с этим ничего не поделаешь.

— Гитлер был злой, — прошептала Люси, сделав большой глоток.

Я погладила ее по голове.

Люси, уже засыпая, продолжала:

— Джимми Грум тоже злой. Он живет на нашей улице. Он стреляет из ружья в птичек, таскает яйца из гнезд и разбивает их об асфальт. Ему нравится наблюдать, как умирают птенцы. Ненавижу его! Ненавижу Джимми Грума! Один раз он ехал на велосипеде, а я бросила в него камнем и попала. Как он взвыл! Только он не знал, что это я, потому что я пряталась за кустом.

Я потягивала вино и гладила Люси по голове.

— Ведь Бог не допустит, чтобы с тобой случилось что-нибудь плохое?

— Конечно нет, милая. Даже не сомневайся.

— Тетя Кей, а если я попрошу Бога позаботиться о тебе, Он это сделает?

— Он обо всех нас заботится, малышка. — Хм, как-то неубедительно это прозвучало…

Люси нахмурилась — наверное, не поверила.

— Тетя Кей, ты ведь ничего не боишься, правда?

— Все чего-нибудь да боятся, Люси. — Я не могла сдержать улыбки. — Но я в полной безопасности. Со мной ничего не случится.

Уже засыпая, Люси пробормотала:

— Тетя Кей, как бы мне хотелось всегда жить у тебя. Тогда бы я стала такой, как ты.

Люси заснула два часа назад. Мне не спалось. Я смотрела в книгу, а видела известно что. Зазвонил телефон.

У меня уже выработался условный рефлекс, как у собаки Павлова. Я мгновенно схватила трубку. Мне казалось, что сейчас я услышу голос Марино, что этот кошмар будет повторяться бесконечно, а прошедшая суббота станет «Днем сурка».[1]

— Алло!

В ответ — тишина.

— Алло!

В трубке слышалась приглушенная, точно из-под земли сочащаяся музыка — такая обычно служит фоном для фильмов ужасов. Интересно, что это за ужастик показывают с утра пораньше?

Послышались короткие гудки.

— Кофе будешь?

— Буду.

Когда бы я ни пришла в лабораторию Нейлза Вандера, он вместо приветствия спрашивал: «Кофе будешь?» Я всегда была рада подпортить свое здоровье кофеином или никотином, а лучше и тем и другим.

Ни за что не куплю машину без надежной системы безопасности, ни за что не включу зажигание, не пристегнувшись. По всему дому у меня противопожарная сигнализация плюс дорогущая сигнализация от взлома. И еще ненавижу летать на самолете.

А вот кофеин, никотин и холестерин — мои лучшие друзья, и мне наплевать, что они — «чума» XX века. Периодически я посещаю конференции судмедэкспертов — уж, казалось бы, кто лучше представителей нашей профессии знает, что именно губит людей! Однако семьдесят процентов медиков не занимаются йогой, не делают зарядку, ненавидят пешие прогулки, не упускают возможности посидеть лишнюю минутку в удобном кресле или на диване, предпочитают лифт и обходят горы стороной. Треть медиков курит, подавляющее большинство не прочь пропустить стаканчик, и все едят так, словно завтра наступит конец света.

Мы оправдываем свои дурные привычки стрессом, депрессией, дефицитом положительных эмоций. Как говорит моя подруга, помощник начальника полиции в Чикаго: «Жить вообще вредно — от этого умирают». Золотые слова!

Вандер направился к кофемашине. Сто лет он варит мне кофе, а все не может запомнить, что я пью черный.

Мой бывший муж тоже не мог запомнить, что я люблю и чего не люблю. Мы прожили шесть лет, а он так и не усвоил, что кофе я предпочитаю черный, бифштекс — средней прожарки, а не с кровью и не с коричневой коркой. Я уже не говорю об одежде. У меня сорок шестой размер и хорошая фигура, мне идет практически любой фасон, но я не выношу всякие рюшки, блестки, перья и тому подобное. Тони же постоянно покупал мне фривольную одежду сорок четвертого размера. Хотя с собственной матушкой проколов у него не было. Свекровь любила все ярко-зеленое, носила одежду пятидесятого размера, обожала оборки, ненавидела пуловеры, предпочитала молнии, страдала аллергией на шерсть, не желала заморачиваться с химчисткой и глажкой, органически не переносила фиолетовых и пурпурных вещей, считала белый и бежевый цвета непрактичными, ни за что не надела бы ничего в горизонтальную полоску или с узором из «огурцов», под страхом смерти не стала бы носить вареную замшу, свято верила, что ей не идет плиссировка, и была неравнодушна к карманам — чем больше, тем лучше. И Тони демонстрировал феноменальную память в отношении всех этих подробностей.

Вандер, по своему обыкновению, насыпал по две полные ложки сухих сливок и сахара в обе чашки.

Я никогда не видела Вандера опрятным — вечно он был растрепан, жидкие седые волосы торчали дыбом, халат будто с чужого плеча, заляпан чернилами, которые используют для снятия отпечатков пальцев, карманы на груди оттопырены из-за целой коллекции шариковых ручек и фломастеров. Вандер был высокий, с длинными и костлявыми руками и ногами и непропорционально огромным животом. Голова его по форме напоминала лампочку, в блекло-голубых глазах постоянно отражалась напряженная работа мысли.

Как-то зимой, еще когда я работала здесь первый год, Вандер заехал ко мне в офис вечером специально, чтобы сообщить, что на улице идет снег. На нем был длиннющий красный шарф, на голове кожаный летный шлем — не иначе как из каталога товаров Банановой республики. В таком шлеме Вандер отлично смотрелся бы в кабине истребителя. Мы прозвали Вандера «Летучим голландцем» — он вечно торопился, носился по коридорам со скоростью звука, путаясь в полах халата.

— Ты читала газеты? — спросил Вандер и подул на кофе.

— Их только ленивый не читал, — мрачно отозвалась я.

Воскресная газета оказалась под стать субботней. Заголовок, набранный самым крупным шрифтом, с трудом втискивался в узкие рамки полосы. На боковой врезке помещалась краткая биография Лори Петерсен, фотографию Эбби тоже выбрала впечатляющую. У Тернбулл хватило наглости и бестактности попытаться взять интервью у родных миссис Петерсен, для чего она не поленилась слетать в Филадельфию — родственники убитой, по всей видимости, послали ее куда подальше, и тогда Эбби в статье назвала их «обезумевшими от горя».