Мантык, охотник на львов - Петр Краснов

Телеграфъ заработалъ. Пошла телеграмма въ Джибути, оттуда въ Парижъ, изъ Парижа въ Петербургъ. Что за люди стоятъ безъ спроса, безъ разрѣшенія на французской землѣ? Развѣ есть война между Франціей и Россіей? Изъ Петербурга отвѣтили, что войны нѣтъ, что то люди вольные, и правительство за нихъ не отвѣтственно… Ашиновъ, между тѣмъ, въ своемъ лагерѣ готовился къ бою. Всѣ достали ружья, шашки и кинжалы, собирались штурмомъ брать Обокскую крѣпость!

— Что же имъ никто не сказалъ, — воскликнулъ съ досадою въ голосѣ Мантыкъ, — что они ошиблись?

— Изъ Джибути пришла канонерка со скорострѣльными пушками, — продолжалъ свой разсказъ Коля. — Свистнула по ашиновскому лагерю шрапнель. Разметала палатки, погнала людей. Дѣло обернулось не въ шутку. Думали воевать съ дикарями, вооруженными плохими ружьями и копьями, воевать пришлось противъ артиллеріи и прекрасной французской морской пѣхоты. Не готовые для такого боя Ашиновцы разбѣжались.

Самъ Ашиновъ выкинулъ бѣлый флагъ и съ остатками своего отряда сдался. Его потомъ доставили въ Петербурга, тамъ признали сумасшедшимъ и онъ вернулся къ себѣ въ Саратовскую губернію, гдѣ и сталъ тихо жить. Тѣ люди, которые разбѣжались по пустынѣ — погибли. Кто умеръ отъ голода и жажды, кто былъ убитъ въ пустынѣ дикарями. Французы собрали ихъ тѣла и тѣла убитыхъ первыми пушечными выстрѣлами и похоронили ихъ на горѣ. Всѣ они были узнаны и списки ихъ были составлены. Дяди Пети не было среди погибшихъ. Не оказалось его и среди тѣхъ, кто вернулся съ Ашиновымъ. Родители дяди Пети разыскивали его повсюду: — его не было нигдѣ. Тогда стали считать, что онъ погибъ и его тѣло не найдено. Мамочка говорила, что по немъ всегда служили панихиды. И такъ прошло тридцать лѣтъ. Передъ самой войной на имя управляющая тѣмъ домомъ, гдѣ жили родители мамочки, пришелъ пакетъ изъ Одессы. Въ немъ была эта бумага и письмо, никѣмъ не подписанное, съ просьбой разыскать кого нибудь изъ маминой семьи и передать этотъ пергаментъ ему. Тогда въ живыхъ оставалась только мамочка. Ей эту бумагу и передали.

— Теперь давай разсмотримъ ее.

Коля бережно свернулъ разложенную на стулѣ подъ свѣчкой карту, убралъ ее въ корзину, опустился на колени, ближе къ свѣчкѣ и осторожно разгладилъ рукою пожелтѣвшій пергаментъ. Мантыкъ сѣлъ рядомъ съ нимъ и сталъ смотрѣть на странныя буквы.

VIII

ЗАГАДКА

— Здѣсь, на лицевой сторонѣ, - сказалъ Коля, — ничего особеннаго. Папа носилъ бумагу въ Азіатскій департаментъ министерства иностранныхъ дѣлъ и тамъ ему все разобрали. Это абиссинская бумага, «уракатъ», то есть, патентъ на орденъ звѣзды Эфіопіи 3ей степени, выданный «москову Петру Покровскому», то есть — дядѣ Петѣ. Надпись на бумагѣ начинается словами подъ гербомъ:

— «Я, Менеликъ И, левъ колѣна Іудова, царь царей Эфіопіи, жалую москова Петра Покровскаго орденомъ звѣзды Эфіопіи 3-ей степени за его отличія и мудрые совѣты». Въ министерствѣ сказали, что это обыкновенный патентъ на орденъ, что ничего важнаго онъ не представляетъ. Но вѣдь это означало, что дядя Петя живъ, что онъ былъ живъ по крайней мѣрѣ нѣкоторое время до войны!? Зачѣмъ онъ послалъ этотъ патентъ? Что онъ хотѣлъ этимъ сказать своимъ роднымъ? Почему не написалъ никакого письма? Патентъ не давалъ никакого отвѣта. Объ этомъ, какъ мнѣ разсказывала мамочка, въ семьѣ у нихъ поговорили, но тутъ налетѣла война, папу убили, потомъ намъ пришлось скитаться, и о пергаментѣ совсѣмъ позабыли. И только этимъ лѣтомъ, когда мамочка перебирала со мною вещи, мы случайно наткнулись на этотъ пергаментъ. Зачѣмъ его взяла съ собою мамочка, когда бѣжала изъ Россіи? Она сама не знала. Сунула случайно, со старыми паспортами, съ папинымъ послужнымъ спискомъ, съ пенсіонной книжкой. Я сталъ разспрашивать мамочку, она разсказала мнѣ то, что я тебѣ сейчасъ передалъ. Потомъ мы уложили пергаментъ на мѣсто, но онъ мнѣ не давалъ покоя. Я все думалъ. Тутъ что то есть? Не зря, не напрасно его послалъ своимъ, живой, или умирающій дядя Петя. Я сталъ разглядывать его на свѣтъ, и вотъ я замѣтилъ на обратной сторонѣ какія то линіи, буквы, какой то чертежъ. Въ часы досуга, когда никто мнѣ не мѣшалъ, я сталъ срисовывать и обводить эти чуть сохранившіяся, нацарапанныя линіи и слова. И вотъ что вышло. Что-то въ родѣ того, что мы называемъ крестословицей, какая то загадка изъ цифръ и словъ.

Коля перевернулъ пергаментъ и показалъ Мантыку обведенный имъ рисунокъ, потомъ вынулъ изъ кармана копію его на бумагѣ, всю исписанную словами.

— Ты видишь, прямоугольникъ, расчерченный на малые квадраты. По верху ихъ одинадцать, сбоку тринадцать. Въ прямоугольникѣ штрихами изображенъ восьмиконечный, православный крестъ съ подстановкою. Въ квадратахъ цифры, сбоку слова, отвѣчающія этимъ цифрамъ. Я ихъ всѣ обвелъ. Вотъ они: 1. — Сегодня. 2. — Имя воина. 3. — Рѣка въ Сибири. 4. — Мечты. 5. — Ложь. 6. — Сѣмя. 7. — Путь сообщенія. 8. — Лохмотья. 9. — Сибирское слово, означающее поросль. 10. — Счисленіе. 11. — Разумъ. 12. — Оросительный каналъ. 13. — Оконечность ноги лошади.-14. Звукъ. 15. Предложный отъ родителя. 16. — Мѣра. 17. — Зрѣлище. 18. — Болото. 19. — Крикъ предостереженія. 20. — Мѣсто торговли. 21. — Рынокъ. 22. — Команда. 23. — Прическа. 24. — Существо изъ мифологіи.

— Ты разгадалъ это? — быстро спросилъ Мантыкъ. Смуглое лицо его покрылось бронзовымъ румянцемъ.

— Куда тамъ. Въ крестословицахъ слова перекрещиваются. Одни идутъ по продольнымъ клѣткамъ, другія по поперечнымъ. Разгадка одного слова помогаетъ разгадать другое. Есть готовыя буквы. Тутъ ничего не понимаю.

— Но все таки ты пробовалъ?

— Сколько еще разъ! Сколько бумаги перепортилъ за эти дни. Сегодня? — «среда» — какъ разъ пять буквъ. Вписалъ… ладно. Имя воина? — «Иванъ» — вошло. Рѣка въ Сибири — «Лена»… Ты знаешь, исписалъ весь квадратъ… И ничего. Ни такъ, ни эдакъ — ничего. Безсмыслица. А между тѣмъ…

Но уже Мантыкъ перебилъ его. Онъ отгадалъ его мысль.

— Между тѣмъ, за этой загадкой., тигры!.. тигры!.. Мантыкъ всталъ. Онъ провелъ рукой по волосамъ.

Онъ весь былъ въ возбужденіи.

— Нѣтъ, милый Мантыкъ… Львы! львы!.. Тигровъ нѣтъ въ Африкѣ.

— Ахъ!

— Ахъ! Для чего дядя Петя это такъ загадалъ?

— Ахъ!

— Кто его знаетъ. Но, вѣроятно, были же какія нибудь причины, заставившія его писать не прямо, а крестословицей. Чтобы узнать ихъ необходимо ее разгадать, найти вѣрныя слова. Попробуемъ, Мантыкъ, вмѣстѣ подбирать слова.

Мантыкъ замахалъ руками.

— Нѣтъ, уже куда мнѣ, Коля. У меня и словъ то русскихъ на умѣ нѣтъ. Начну думать, a мнѣ въ голову лѣзутъ: кэнзэнъ, піэсы, репо[21] и чортъ знаетъ еще какая французская дребедень. А то пойдутъ сербскія слова или турецкія. Гдѣ ужъ мнѣ. У меня голова дурная. Да вѣдь ты же говоришь, ты слова подыскалъ, вписалъ, и ничего не выходить.

— Да, ничего.

— Значить, пропало наше дѣло. И тигры, то бишь, львы, — пропали, — уныло сказалъ Мантыкъ.

— А, можетъ быть, я не тѣ слова вписалъ. Я вписалъ: сибирская рѣка — «Лена», а, можетъ быть есть какая другая рѣка.

— Волга, что-ли?

— Волга не сибирская рѣка, — съ упрекомъ сказалъ Коля, и потомъ тутъ пять буквъ, а надо четыре…

— Четыре… четыре… — лобъ Мантыка собрался въ складки. Онъ ломалъ свою голову, напрягаясь. — Дай-ка карту.

Онъ водилъ пальцемъ по голубымъ линіямъ рѣкъ и шепталъ надутыми губами.

— А Кама, не подойдетъ?

— Кама не въ Сибири, — сказалъ тихо Коля.

— Вотъ неудача-то. Въ Сибири все или слишкомъ короткія, въ три буквы: — Обь, или уже черезъчуръ длинныя: — Иртышъ, Енисей… Да, вѣрно, — Лена.

Оба мальчика примолкли, склонились надъ зарисованнымъ Колей съ пергамента чертежемъ. Нѣсколько минутъ они оба молчали. Въ комнату чуть доносился шумъ затихающаго Парижа и часто били въ стекло дождевыя капли. За занавѣской чуть слышно дышала Галина. Свѣча на стулѣ горѣла ровно, кидая отъ мальчикозъ на стѣну большія неподвижныя тѣни.

— Знаешь, — вдругъ быстрымъ шопотомъ сказалъ Мантыкъ, — я придумалъ… Пойдемъ къ писателю.

— Писателю? — повторилъ Коля. — Онъ, казалось, ничего не понималъ. — Почему къ писателю?

— Башковатый народъ, Коля. У нихъ слова то пишутся ладно, слово за словомъ. У нихъ въ головѣ то, поди, какъ въ словарѣ какомъ — словъ изобиліе. И такія и этакія. Писатель приладить, какъ гвоздемъ пришьетъ. Онъ найдетъ. Ему это — плевое дѣло.

— Откуда же мы найдемъ писателя?

— А Александръ Ивановичъ?

— Это, что «Юнкеровъ» то описывалъ… Какъ вальсъ танцовали?..

Коля задумался. Вдругъ встали передъ нимъ страницы недавно прочтенныхъ, бережно вырѣзанныхъ изъ газеты главъ романа. Коля задумался объ этой красивой, свободной, безпечной и безпечальной жизни, какой онъ уже не зналъ и какою, можетъ быть, и онъ бы жилъ, если бы… Печальная улыбка освѣтила его милое лицо.