Балканские призраки. Пронзительное путешествие сквозь историю - Роберт Каплан

Мне хотелось поступить так же: увидеть забытые задворки Европы не в разгар революций или эпохальных выборов, а непосредственно после, когда разные народы стали приспосабливаться к этому новому образу жизни.

Среди старых фотографий мне попалась фотография эрцгерцога Франца Фердинанда на военных маневрах близ Сараева 27 июня 1914 г., за день до его убийства – преступления, которое послужило поводом для начала Первой мировой войны. Лошадиные копыта взбивают пыль. Франц Фердинанд сидит, выпрямившись в седле, нога прочно стоит в стремени, сабля на боку. Бородатое лицо выражает явную принадлежность к более невинной и впечатлительной эпохе, к миру, имеющему смутное отношение к реставрации Меттерниха и находящемуся в неведении (пусть и последние дни и недели) относительно технологических жестокостей современной войны и тоталитаризма.

На другом фото изображен убийца Франца Фердинанда – боснийский серб Гаврило Принцип. На момент покушения ему не исполнилось и двадцати лет. Выглядит он обманчиво хрупким, но это – пружина мышц. Его взгляд полон животной энергии, он совсем не такой, как мертвый взгляд современных террористов, которые убивают с большого расстояния, с помощью автоматического оружия и бомб, приводимых в действие воздушными гироскопами.

С тех пор как были сделаны эти снимки, пролетели как единый миг, самые напряженные семьдесят пять лет мировой истории. Но при сравнении с лицами людей, которых я встречал на пути, и с голосами, которые я слышал, эти фотографии уже не кажутся столь старыми.

Белград, Бухарест, София, Афины, Адрианополь. Это были самые притягательные точки для амбициозных журналистов, своего рода Сайгон, Бейрут и Манагуа более ранней эпохи. Эрнест Хемингуэй в 1922 г. отправил один из своих самых знаменитых репортажей из Адрианополя (ныне Эдирне в турецкой Фракии), в котором описал, как греческие беженцы «слепо бредут под дождем» со всеми своими пожитками, сваленными на повозки, запряженные волами.

Балканы с самого начала были третьим миром, задолго до того, как западная пресса придумала этот термин. На этом гористом полуострове, граничащем с Ближним Востоком, газетные корреспонденты писали первые в XX в. репортажи об исчерченных грязью маршах беженцев, сочиняли первые книги в жанре гонзо-журналистики и путевых дневников в ту эпоху, когда Азия и Африка казались еще где-то слишком далеко.

Что бы ни происходило в Бейруте и других подобных местах, сначала, задолго до этого, происходило на Балканах.

Балканы породили первых террористов XX в. ВМРО (Внутренняя македонская революционная организация), существовавшая в 1920–1930-х гг. на деньги болгарских спонсоров с целью возвращения частей Македонии, захваченных Грецией и Югославией после Второй Балканской войны, – это прототип Организации освобождения Палестины. Подобно современным шиитам из южных пригородов Бейрута, киллеры ВМРО, приносившие клятву на оружии и православной Библии, были выходцами из безродного сельского пролетариата трущоб Скопье, Белграда и Софии. Захват заложников и массовые убийства невинных людей были в порядке вещей. Даже фанатизм иранского духовенства имеет прецеденты на Балканах. Во время Балканских войн 1912 и 1913 гг. греческий епископ в Македонии распорядился убить болгарского политика, а отрубленную голову доставить в храм, чтобы сфотографировать.

На Балканах зародилась история XX в. Здесь нищета и этническое соперничество разделяли людей, обрекая их на ненависть. Здесь политика была сведена почти до уровня анархии, которая время от времени поворачивала течение Дуная в сторону Центральной Европы.

Нацизм, к примеру, может претендовать на балканские корни. В венских ночлежках, этом рассаднике этнических обид, близких южному славянскому миру, Гитлер учился столь заразительной ненависти.

Как выглядит земля, на которой люди совершают чудовищные преступления? Есть ли там дурной запах, или гений места, или что-то в ландшафте, способствующее злодеяниям?

Я отправился в путешествие из Центральной Европы, из Нюрнберга и Дахау, но там я почти ничего не почувствовал. Эти места превращены в музеи; они больше не живут и не извергают огонь. Сохранившаяся стена стадиона, где проходили массовые сборища нацистов, теперь часть корта для сквоша, в который играют немецкие яппи.

Впервые я что-то почувствовал в Вене. Вольфганг Амадей Моцарт в австрийской столице удостоен памятника, его именем названы улица и площадь. Доктор Карл Люгер удостоен более крупного памятника, в его честь названа более крупная улица в самой величественной части Рингштрассе – Доктор-Карл-Люгер-Ринг[6]: здесь расположены здание парламента в стиле неоклассицизма, университетские здания эпохи Ренессанса, барочный Бургтеатр, готическое здание ратуши и Фольксгартен (Народный сад).

Люгер, бургомистр Вены начала XX в., наряду с Георгом фон Шонерером, другим австрийским политиком того же периода, считается отцом политического антисемитизма. Адольф Гитлер пишет в Mein Kampf: «Я считаю этого человека величайшим немецким бургомистром всех времен… если бы доктор Карл Люгер жил в Германии, он бы находился среди величайших умов нашего народа». Гитлер пишет, что свои идеи он почерпнул непосредственно у Люгера. Вечером 29 мая 1895 г. Теодор Герцль, узнав, что Люгер победил на выборах в Венский городской совет, сел за стол набрасывать план исхода евреев из Европы.

Я смотрел на памятник Карлу Люгеру на площади Карла Люгера (не путать с Доктор-Карл-Люгер-Ринг). В роскошном наряде, с рукой прижатой к сердцу, der schöne Karl («прекрасный Карл») устремил взгляд в будущее. Постамент украшен фигурами обнаженных по пояс рабочих, вооруженных лопатами и кирками.

В современной Германии такой памятник стал бы причиной скандала. Но в Австрии не извиняются. «Карл Люгер был величайшим бургомистром Вены, – сказал местный австрийский журналист, пожав плечами. – На самом деле он не был антисемитом. Он использовал антисемитизм только как политический метод».

Я двигался дальше. Меттерних говорил, что Балканы начинаются с Реннвег – дороги, ведущей на юго-восток от Вены.

Чем ближе оказываешься к восточной или южной окраине немецкоязычного мира, другими словами, чем ближе оказываешься к представляющим угрозу и более многочисленным славянам, тем более нервным и опасным становится германский национализм. На восточной границе германского мира, в Померании и Силезии, немцы оспаривают законность польской границы. На юге, в Австрии, где в «германских» венах на самом деле течет кровь славянского мира, отрицание этого неоспоримого факта принимает форму косной пангерманской паранойи.

Я приехал в Клагенфурт, столицу южной австрийской федеральной земли Каринтия, известный как «Эльдорадо для бывших нацистов». Из Каринтии, если считать пропорционально размерам, вышло больше охранников лагерей смерти, чем из любого другого региона Австрии или Германии. В 1980-х гг. в Клагенфурте возникло движение за сегрегацию школ: не приведи господи, если немецкие дети будут учиться вместе со словенцами, которые являются этническими славянами. Я побывал в офисах правой политической Партии свободы и Kartner Heimatdienst[7] – полувоенной организации, основанной после Первой мировой войны и воскресшей – с неонацистской ориентацией – в 1950-х гг. Я попытался спровоцировать партийного представителя. Но был разочарован.

Вопрос: Симон Визенталь говорил мне, что любая политическая партия в демократической стране типа Австрии, которая использует в своем названии слово «свобода», является либо нацистской, либо коммунистической. Что вы на это скажете?

Ответ: Герр Визенталь очень уважаемый человек. Он имеет право на свое мнение. Тем не менее позвольте пояснить, чем мы отличаемся…

Мне сказали, что идея Великой Германии, включая Австрию, умерла. Австрийские правые заинтересованы только в сохранении чистоты немецкого языка в лингвистически пограничном регионе.

Стены офиса Партии свободы украшают не лозунги или старые полковые фотографии, а безвкусные произведения современного искусства. Затем следующее разочарование: на улицах Клагенфурта я увидел не опасный коричневорубашечный провинциализм, а самый настоящий праздный класс, о котором писал Торстейн Веблен.

Подростки явно из богатых семей рассекали на раскрашенных во все цвета радуги маунтинбайках. Я видел мужчину в малиновом замшевом блейзере и очках от Giorgio Armani и женщин в одежде от Jil Sander и Gerlain, в шелковых шарфах самых изысканных осенних тонов. Если не обращать внимания на тонированные, в хромированных рамах окна офисов, здания в псевдобарочном стиле напоминали изящно нарезанные ломтики вишневого торта «Шварцвальд». Модели железных дорог, сумки и чемоданы от Samsonite, космические станции Lego и schmuck (ювелирные украшения) от Тиффани заполняли стеклянные витрины, выставленные посередине тротуаров. В паре шагов от магазина Mothercare в другой лавке продавалось женское нижнее белье из Парижа – столь же дорогое, сколь и неприличное. Парфюм продавщицы-блондинки имел явно выраженный потный, животный запах.