Мой папа - мальчик - Елена Ожич

— Да конечно же правду, ё-моё, — с облегчением вздохнул папа.

— …и ты действительно за один вечер помолодел на двадцать семь лет… Это интересная получается картина! — воскликнула доктор Адова, воссияв очками. — Вся медицина, вся мировая косметология бьются над тем, как решить проблему старения! А тут приходит какой-то мальчик и заявляет о том, что ещё вчера он был дяденькой! Мальчик! — Тут доктор Адова вышла из-за своего стола и стала на цыпочках подбираться к папе, протягивая руку со стетоскопом. — Дай-ка я тебя послушаю!

— Ну наконец-то, — обрадовался папа. — А я уж думаю, будут меня сегодня лечить или нет…

— Прекра-а-асно, — сказала доктор Адова, прислушиваясь к стуку папиного сердца. — Восхитительно! Тоны ровные, хрипов нет… не прослушивается… конечно, лучше бы ЭКГ… ну, разумеется, рентген… я всё это выпишу.

А теперь давление, — и доктор надела на папину руку манжету и начала качать воздух резиновой грушей, — вполне детское давление… Рот открой, зубы покажи, — скомандовала она, и папа послушно осклабился. — Пара кариесов, а в целом всё опять же по-детски. Вот что, Боря, — сказала подозрительно ласково доктор Адова. — Я тебе верю. Твою проблему действительно надо решать. Я сейчас тебе напишу направление в одну больницу, ты там полежишь недельки две… лучше три. Назначу витаминизацию и усиленное питание, может, и вырастешь до… до своих прежних размеров. Ты одевайся пока, я тут одному профессору позвоню. Чтобы тебя там встретили хорошо, в самую лучшую палату определили. Чтобы никто с расспросами не приставал, ты же у нас особенный мальчик! Особенный-преособенный, — неожиданно засюсюкала она.

Доктор Адова ушла за ширму и стала звонить какому-то доктору Смыслякову:

— Алло, профессор Смысляков? Здравствуйте, это Адова Адель. Вы спрашивали меня, когда я определюсь с темой диссертации. Так вот — я определилась! — докторша понизила голос и начала полушёпотом расписывать, какой необыкновенный мальчик пришёл к ней сегодня на приём. — Омоложение, революция, это шанс, международный патент, известность, конечно, ваше имя тоже будет стоять под этой работой, — говорила Адова в трубку. — Только вот надо будет запереть этого мальчика в палате, подключить его к разным приборам и разобраться, отчего же он так помолодел. Надо только взять ткани на анализ, — совсем уже перешла на шёпот доктор Адова.

Но ширма стояла совсем близко к двери, и я даже услышал, как доктор Адова очень тихо, сквозь зубы сказала:

— Мальчик ни о чём не догадывается. Подержите его там недельки три. Завтра у меня выходной, и я тоже подключусь к исследованиям…

Ну уж нет! Я своего папу на анализы не отдам! Я вихрем влетел в кабинет, схватил со стола папин паспорт, дёрнул папу за куртку и крикнул:

— Валим отсюда!

Доктор Адова, сообразив, что от неё убегает её диссертация, кинулась было нам наперерез, но я пропихнул папу вперёд, а сам кинулся ей под ноги, роняя ширму и железную рогатую вешалку. Падая, ширма перекрыла путь докторше, а вешалка разбила стеклянную дверку шкафчика, и на доктора Адову посыпались истории болезней её пациентов.

— Куда? — кричала докторша, отбиваясь от сшитых суровыми нитками толстых тетрадей, которые валились ей на голову. — Стоять! Немедленно вернитесь! Охрана! Задержать! Вернуть!

Но мы были уже на улице.

— Ты что? — сказал удивлённо папа. — Сходили, называется, в поликлинику! С ума сошёл?

— А то! — сказал я. — Был бы ты сейчас подопытным хомячком у доктора Адовой и профессора Смыслякова! Они из тебя хотели диссертацию сделать! Революцию в омоложении!

— Может, всё-таки стоило лечь в больницу? Ну, там витаминизация, усиленное питание… — спросил папа.

— Как ты думаешь, какие ткани они хотели взять у тебя на анализ? Может, вот эти? — Я схватил папу за свитер, и мы снова оказались с ним нос к носу.

— Ну ты, — высвободился папа, — ты тоже не наглей. Ну не пойду я в эту больницу, и дальше что? Ты вот знаешь, как меня обратно взрослым сделать?

Я отпустил папин свитер. Я не знал, как сделать папу взрослым. А кто знает? Может быть, экстрасенс знает?

— Может быть, экстрасенс знает? — спросил я у папы. — Ну, ты вчера говорил про какое-то магическое действие фольклора… Если тут действительно магия замешана, то, значит, нужно обратиться к специалисту по магии.

— И где мы его найдём? — спросил с надеждой папа. — Я не то чтобы во всё это верю, но и эту возможность тоже отметать нельзя.

— Где-где, — почесал затылок я. — Ну в Интернете же.

И мы снова поплелись домой, искать в Интернете мага.

В Интернете разных магов было, как грязи на весенних улицах. Бабушки и дедушки, колдуны и ведуньи, шаманы и прорицатели. Все предлагали решение самых разных проблем — семейных, по работе, денежных. Обещали поймать за радужный хвост удачу, отвести глаза завистникам и недоброжелателям.

— Может быть, отвести глаза Склочневой? — предложил я. — Пусть сидит себе на балконе, в облака смотрит…

— Давай лучше посмотрим, какие у них там методы работы, — оборвал меня папа.

— Гадание на картах Таро и кошачьей лапке, — начал-перечислять я.

— Мимо, — вздохнул папа.

— Сканирование ауры и составление карты её повреждений…

— Дальше, — снова вздохнул папа.

— Лечение заговорами?

— Не пойдёт.

— Ударение оземь и трансформация по заданным параметрам…

— Вот же! — крикнул папа. — Трансформация по заданным параметрам! Ищи скорее мою взрослую фотографию! Какие там были у меня параметры?

Рост у папы до превращения в мальчика был 187 сантиметров, вес — что-то около девяноста килограммов, размер обуви — 43, а обхват головы, это он ещё с армии помнил, — 63 сантиметра.

Мы нашли фотографию, сделанную, когда папе было тридцать два года. Его снимали в институте для одного научного каталога. Чтобы выглядеть моложе и, как сказал папа, «международнее», он даже снял свой «бинокль доцента» и изо всех сил старался не щуриться. Мне папа на этой фотографии нравился — в его шевелюре было совсем мало белых «ниточек», и он улыбался немножко, одними уголочками губ, и чуть-чуть прищурился одним глазом от фотовспышки.

Мы взяли папину фотографию и пошли к колдуну по указанному в интернет-рекламе адресу.

— Ты не боишься? — спросил меня папа. — Что-то жутковатой кажется мне эта затея…

— Боюсь, — ответил я, — но не очень. Тебя же ударять оземь будут, не меня.

Дверь нам открыл колдун, назвавший себя Ефимом.

Он был в серой застиранной майке и трикошках, оттянутых на коленках. Во рту у него торчала потухшая беломорина, а на кисти синела татуировка «Север»: восход солнца из-за гор, покрытых шапками снега. Он глянул на нас сверху вниз, хмыкнул и спросил:

— Вам чего, пацаны?

— Мы это… — сказал папа, — оземь удариться хотим. Ну, может быть, ещё вокруг себя обернуться… разок. У вас там написано… про оземь. Трансформация, короче…

— Чего… формация? — спросил колдун Ефим, поскребывая ладонью небритый подбородок.

— Ну, это… Надо вот из меня такого, — и папа приложил ладонь к своей макушке, — сделать вот такого, — и он поднял ладонь вверх, показывая, каким бы ему хотелось стать, и даже при этом ещё привстал на цыпочки. А потом, спохватившись, достал из кармана фотографию взрослого себя.

— Ну, не знаю, — протянул Ефим, теперь почёсывая под застиранной майкой свой тощий живот. — Вообще-то, я с детьми не работаю…

— Очень надо, — сказал папа. — Помогите, пожалуйста.

— А деньги есть? — спросил Ефим, перестав чесаться.

— Конечно-конечно, — заторопился папа, — мы без денег и не пришли бы к вам…

— Пять тысяч, — сказал колдун Ефим.

— Что так много-то? — встрял тут я. — А вдруг не поможет?

— А не поможет, — сказал Ефим, глядя на нас недобро, — повторим. Стойте здесь, сейчас оденусь, и пойдём.

— Куда пойдём? — спросили мы.

— Ну, так это, оземь ударяться. На природе же все оземь ударяются. Где ты в квартире эту оземь-то найдёшь? Деньги давай, — потребовал он, — а то передумаете ещё…

— Только аванс! — возмущённо пискнул папа. — Остальное — по результату! — И протянул колдуну тысячу рублей.

— Обманете, икоту напущу, — пригрозил Ефим. — И ещё ветрянку!

— Мы ветрянкой уже болели, второй раз не прилипнет, — сказал папа, который болел ветрянкой со мной за компанию, когда мне было девять лет, а ему — тридцать шесть.

Мне-то хоть бы что, только зелёнкой измазали, да и всё. А вот на папу было жалко смотреть — он лежал на диване с температурой 37,8 и всё время пытался почесаться, так что приходилось даже иногда бить его по рукам. А мама ещё посмеивалась над нами, называя «зелёно-пятнистыми гепардами».

Через пять минут Ефим вышел из квартиры в тех же майке и трикошках. Только теперь трикошки были заправлены в застиранные чёрные носки, на ногах Ефима были резиновые шлёпанцы, на голове бейсболка с надписью «Old school», а на плечах — коричневый пиджак. В руке он держал рыжую плетёную авоську, в которой лежал гранёный стакан.