Записки современного человека и несколько слов о любви (сборник) - Владимир Гой

Однажды в ресторан зашел посетитель, которого раньше здесь никогда не видели, и поинтересовался, где можно встретить такого-то. На что бармен молча указал рукой в сторону столика, за которым колдовал писака. Незнакомец подошел к нему, они поздоровались, тот подсел и тоже заказал чай. На что бармен подумал: «Ставлю один к тысяче, он тоже из этих», – и не ошибся.

О чем шел разговор, бармену расслышать было трудно, до него долетали лишь отдельные фразы. Писака смущенно говорил: «Да не достоин я ее, на фиг она мне нужна!» Незнакомец убеждал его: «Да ты думаешь, что говоришь? Ты знаешь, какие люди ее получали?» – и начинал перечислять известные всему миру имена. «Да тебя никто и не спрашивает, просто мы ставим тебя в известность. Может, ты ее еще и не получишь». Потом разговор стал тише, и вскоре незнакомец поднялся и, не рассчитавшись за чай, ушел, оставив огорошенного автора сидеть одного за столом. Он стал весь какой-то напряженный и неестественный; посидев еще немного, он сложил свой компьютер, подошел к стойке и с испуганно-удивленным лицом сказал: «Меня на литературную премию выдвинули имени какого-то писателя, а я его даже не читал. Надо будет книжку достать».

Уже месяц писака не мог прийти в себя после неожиданной новости, удивляясь, почему именно ему выпала такая честь – ведь он не сделал ничего особенного, что потрясло бы литературный мир, да и кто его в этом мире знает, может, несколько тысяч человек в их маленькой стране, и все. Жуткое смущение овладевало им, а вместе с ним появлялись другие мысли: «А почему бы и нет? Чем я хуже других?» Однако, будучи человеком честным и критичным по отношению к себе, он отвечал этим мыслям: «Совсем обалдел, Достоевский хренов!» Но мысли о премии не давали спать, не говоря уже о том, что он за все это время не написал ни строчки.

Он держал в руках письмо и не знал, радоваться ему или плакать: текст ясно говорил, что его выдвинуло на премию общество литераторов, и он награжден золотой медалью за вклад в современную литературу.

На следующий день в ресторане опять появился незнакомец, что впервые принес эту новость. Из за столика доносились фразы: «Да у меня и костюма-то нет! Никуда я не поеду, и не читали меня там!», после чего: «Кто говорит, что не читали? Читали! Мы все равно тебя наградим, тут, на месте, торжественно и красиво!», а потом: «Ну ладно, я постараюсь».

Вернувшись из Праги, где проходило награждение, он первым делом пришел в ресторан в своем красивом дорогом костюме, по-особому повязанном галстуке и продемонстрировал всем блестящую под золото медальку. Все уважительно передавали ее друг другу из рук в руки.

Вечером в ресторане собралось немыслимое количество народу, все знакомые жаждали поздравить его с наградой и выпить за его счет. Многие даже не знали, что за награду он получил, просто был хороший повод.

Постепенно все разошлись, Писака сидел один возле стойки напротив бармена и, выпивая очередную порцию водки, выглядел не очень радостным. А потом, поддавшись какому-то внутреннему порыву, сказал бармену: «Знаешь, а я ведь, дурак, и вправду поверил, что меня там читали!» – и он мотнул головой куда-то в сторону – «А там, на награждении, их президент-профессор вдруг подходит ко мне и говорит: «Вы так хорошо пишете про развлечения молодежи, все эти дискотеки – зачитаться можно!» Я, конечно, кивнул, не стал его разубеждать, что я в жизни про дискотеки и развлечения молодежи не писал. Вот такая хренотень получается!»

Писака выпил еще водки, посидел немного, окидывая взглядом ресторан, как бы прощаясь, и ушел. Больше его никогда здесь не видели. Пытались о нем разузнать – где он, как живет, пишет ли еще, но бесполезно. Видно, награда эта была ему не в радость, и что-то очень важное в нем ушло.

Медвежий угол

Вертолет взбивал винтом низкие облака и, казалось, висел на одном месте. С любопытством и страхом я напряженно смотрел через плечо пилота в это белое непрозрачное месиво и вспоминал, что несколько дней назад один Ми-8 где-то здесь разбился. Видя мое напряжение и круглые глаза, бортмеханик постарался успокоить: «Не бзди! Мы летим не по ущелью, а над скалами!». Еще мгновение – и машина вырвалась из туманного плена, в глаза ударило солнце, а внизу переливался крутыми волнами Тихий океан. От восторга у меня перехватило дыхание – с одной стороны огромные крутые скалы, покрытые редкой зеленью, а с другой безбрежные дали океана.

Пальцы пилота еле заметными движениями нажимали на рычаге управления какие-то кнопки, выравнивая в воздухе машину, в которую с яростью били потоки ветра.

«Скоро будем на месте», – повернулся ко мне пилот и указал в сторону берега: «Ну, как? Видел где-нибудь такую красоту?!» Я отрицательно покачал головой.

Еще полчаса машина летела низко над водой, потом накренилась набок и повернула к берегу, откуда через ущелье, разрезавшее эту неприступную стену из громадных скал, вытекала река.

Казалось, еще немного, и вертолет зацепит винтом за узкие, обрывистые склоны. Было похоже, что еще чуть-чуть, и адреналин начнет выделяться мне прямо в штаны.

Бортмеханик, который сам напряженно наблюдал за полетом, снова постарался меня успокоить уже привычным «не бзди». Правда, сейчас он явно сказал это не только для меня, но и для себя.

Пятнадцать минут напряжения – и стены раздаются в разные стороны, под нами изумрудное озеро, подернутое дымкой тумана. Не могу наглядеться на окружающую красоту, здесь все не так, как у меня дома. Через минуту картина за окном снова меняется, и вдали за снежными жерлами вулканов снова появляется океан.

Вертолет ныряет с высоты вниз и плавно приземляется у берега небольшой реки. Винты еще немного со свистом вращаются, и наступает непривычная тишина.

Деревянное строение с низкой дверью и потолком, до которого можно запросто достать рукой, было одновременно и клубом, и столовой, а вечером после путины превращалось в спальню на двенадцать человек. Нас здесь ждали. По центру стола стоял огромный котел с супом, хлеб на тарелке был нарезан по-русски, толстыми аппетитными ломтями, и, конечно, литровая бутылка с прозрачной жидкостью сразу притянула мой взгляд: этикетки на ней не было, но телепатически я почувствовал, что там внутри.

После взаимных приветствий рыбаки расселись за столом и засыпали меня вопросами. Им было интересно увидеть здесь нового человека, ведь до ближайшего населенного пункта отсюда километров двести. Во время путины их забрасывали сюда вертолетом, и два с половиной месяца с раннего утра до позднего вечера они вылавливали красную рыбу, разделывали ее, забивали небольшие бочонки красной икрой, а тушки солили или вялили под солнцем, прикрепив специальными металлическими прищепками. Издали она напоминала сотни сушащихся семейных трусов.

Я, как умел, рассказывал про жизнь в Риге, пытаясь ничего не преувеличивать. Оказалось, что некоторые из них бывали в Латвии и вспоминали об этом с удовольствием, один – его звали Павел – был даже два раза. Он выделялся среди других рыбаков большим ростом, был широк в плечах, а через его лицо с правой стороны пролегли три огромных рваных шрама, словно кто-то провел острыми вилами. Изуродованное лицо отталкивало и притягивало одновременно, а когда он поворачивался левой стороной, казалось, это совсем другой человек.

«Ладно болтать, давай, что ли, по одной», – сказал бригадир, мужик лет шестидесяти пяти, и потянулся к бутылке. Но прежде чем разлить по стаканам, он открыл подаренный мною рижский бальзам и плеснул внутрь сосуда грамм пятьдесят, объявив окружающим: «Сделаем коньяк!»

Мне никогда не приходилось пить чистый спирт с бальзамом, но после некоторых инструкций я опрокинул в себя содержимое стакана, задержал дыхание и сразу закусил огромным бутербродом с красной икрой. Внутри меня, казалось, загорелся огонь, но вскоре он разлился приятным теплом по всему телу. Все с любопытством смотрели в мою сторону и уважительно закивали головами, почувствовав во мне своего. Потом мы выпили еще по стаканчику и вышли на улицу перекурить. Поскольку я не курю, мне захотелось дойти до берега океана, потрогать рукой его воду. Но только я сделал попытку пойти за сараи для рыбы, как меня окликнули, показав жестами, чтобы я возвращался. Нехотя я двинулся обратно.

«Тут тебе не Рига. Сделаешь неверный шаг – и враз станешь, в лучшем случае, на меня похож!» – сказал мне парень со шрамом. Я непонимающе посмотрел на него. «Медведица вокруг лагеря ходит, наглая совсем стала, если бы не собаки, давно бы уже в сарае рыбу уплетала», – объяснил он мне. – «Караулит она нас, зазеваешься – обедом станешь».

Я присел рядом с ним на самодельную скамейку – широкую доску, прибитую к двум деревянным чуркам, и постарался завязать разговор: «А метки у тебя от медведя остались?» Видно, эта тема была ему не по душе, и он нехотя сказал: «Да уж, оставил память о себе на всю жизнь». Потом сделал глубокую затяжку, поднялся и зашел обратно в балок. На его место присел другой, более разговорчивый, и я задал ему тот же вопрос о шрамах на лице Павла. «Паша у нас мужик крутой», – начал рассказ мой новый знакомый, Серега.