Романтика. Вампиры333333333 - Триша Телеп

— Ты вольна в этом. Я не требую, а прошу. Пожалуйста, останься.

— А Коннор?

Коннор расхохотался и сказал:

— Он не станет бросать мне вызов сейчас, когда я на воле и не заперт. Я беру лодку и уплываю. Ты остаешься или едешь со мной?

Не веря своим ушам, я взглянула на Люка. Неужели это правда? Он не бросит Коннору вызов? Не станет сражаться с ним? Не вынудит остаться? Мужчины смотрели друг на друга так, словно готовы были сцепиться не на жизнь, а на смерть. Возможно, они уже это проделывали, причем не раз. И поэтому сейчас ни один из них не шевелился.

— Я не знаю.

— Надо же! — Коннор выругался. — Миранда, посмотри на меня. Ты знаешь, мы теперь связаны, и мы подходим друг другу.

В его пристальном взгляде я прочла, что дело и правда обстоит именно так. Но что-то в Люке заставляло меня задуматься: может, остаться? Внезапно я почувствовала, что разрываюсь и странным образом связана с обоими мужчинами.

Люк воздержался от каких-либо действий, выжидал.

Коннор подошел ко мне и погладил по щеке:

— Ты должна узнать, кто ты, прежде чем попытаешься уничтожить эту часть себя.

— Но ведь исследование Люка очень важно.

Люк улыбнулся, чересчур смело, на вкус Коннора.

— Исследование Люка! — презрительно усмехнулся Коннор. — Он рассказал тебе, что это исследование сделало с его дочерью Келли?

— Не смей говорить о ней! Ты недостоин произносить ее имя! — В считаные секунды Люк оказался подле Коннора и схватил его за шею. — Келли была моей приемной дочерью, ребенком жены от первого брака. Он уговорил ее сбежать с ним и обратил ее. — Люк отпустил Коннора, и тот упал на песок. Теперь стало ясно, кто одержит победу в битве.

Я широко раскрыла глаза, они стали не меньше луны:

— Ты ее обратил?

— Ей было интересно, каково это. — Коннор сел, опираясь на локоть. — Я оказал ей любезность. Мы могли бы жить вместе, жить вечно. Но он нашел нас, настроил ее против меня, а потом убил.

Глаза Люка потемнели до черноты. Он провел рукой по волосам и отвернулся, пытаясь взять себя в руки. Затем снова повернулся ко мне:

— Да. Это было ошибкой. Я пытался ее спасти.

— Обратить ее обратно. — Коннор встал на ноги. — И в конце концов убил ее своим собственным вирусом.

— Мутация, — пояснил Люк. — Она должна была вылечиться, но… — Голос изменил ему.

Мне стало так жаль его… Я подошла к нему и взяла за руку, давая понять то, что осталось невысказанным.

— Не вышло. Люк, мне так жаль.

— Миранда! — Его взгляд встретился с моим, и в нем полыхнул тот таинственный золотой свет. — Пожалуйста, останься. Мы можем совершить столько открытий, спасти многих.

Я сделала шаг назад:

— Люк, я не готова и не хочу лечиться. Не сейчас. Не знаю, как и почему я пришла к такому выводу, но была уверена, что Коннор прав. Мне нужно было понять, чем я наделена, прежде чем избавиться от этого.

— Я иду с Коннором. На некоторое время. Но я вернусь, если сейчас ты меня отпустишь. Не пытайся нас остановить и не вынуждай меня вернуться прежде, чем я буду к этому готова. Обещай мне.

Люк вздохнул, потом обнял меня и крепко прижал к себе:

— Пожалуйста, вернись. Возвращайся скорей!

— Обязательно, — сказала я и коснулась его небритой щеки. — Золотая Борода.

— Милая моя сударыня Миранда. — Он склонил голову и поцеловал мне руку, так галантно и старомодно, но так сердечно.

Я затрепетала, но все же оторвалась от него и повернулась к Коннору:

— Поехали.

Люк оставил нас, когда Коннор занялся лодкой — маленьким моторным суденышком, которое, как он считал, домчит нас до места назначения. Я ему доверяла, потому что мы с ним связаны.

Но все же, когда я села рядом с ним в лодку и бросила последний взгляд на солнце, встающее из-за величественной громады дома, я спросила себя: не совершаю ли я самую большую ошибку в своей жизни?

Перевод М. Савиной-Баблоян

Кэтлин Кирнан

Ода Эдварду Мунку

Я вижу ее сидящей всегда на одной и той же скамейке. Она здесь, и не имеет значения, в какое время я прохожу через парк — поздним ли вечером в четверг, ранним ли в понедельник или же в предрассветных сумерках пятничного утра. Я — пианист в «Мартини-баре», что на пересечении улиц Колумба и 89-й; точнее, я играю на рояле чаще всего за чаевые и бесплатную выпивку. Если мне хочется прогуляться или становится невыносимой мысль о метро, а я не могу позволить себе такси — когда бы мне ни доводилось проделывать этот путь в темноте, которую нарушал лишь свет ламп уличного освещения, — она была здесь. Всегда на той же скамье, недалеко от Рэмбл и моста Боу, прямо напротив озера. Эта часть парка называется Вишневый холм. По правде говоря, я не настолько долго живу на Манхэттене, чтобы знать такие вещи, а кроме того, не отношусь к людям, которые заучивают наизусть топографию Центрального парка, — просто она сказала, что это место называется Вишневый холм, потому, что здесь растут вишневые деревья. Я посмотрел по карте в путеводителе — так и есть.

Возможно, вы приняли бы ее за беглянку шестнадцати-семнадцати лет: одета она в лохмотья, ну или в одежду настолько изношенную и грязную, что иначе и не скажешь. Я никогда не замечал, чтобы она носила обувь, независимо от сезона и погоды; и я видел ее босой, когда выпал снег. Однажды я спросил, станет ли она носить ботинки, если я куплю их ей, но она ответила: «Нет. Спасибо, но нет». Обувь вызывает у нее клаустрофобию. Я встречаю ее, сидящую в одиночестве на скамье в парке, недалеко от старого фонтана, и, прежде чем присесть, всегда спрашиваю разрешения. И она всегда улыбается, отвечая: «Конечно, ты можешь посидеть со мной. Ты всегда садишься рядом». У нее тусклые волосы гранатового цвета по плечи и смуглая кожа. Я никогда не спрашивал об этом, но, думаю, возможно, она индианка. Я имею в виду — индианка из Индии, не коренная американка. Однажды в ресторане меня обслуживала девушка из Калькутты с точно таким же оттенком кожи, и у той официантки были такие же печальные черные глаза. Но даже если она и индианка, эта девушка с Вишневого холма, — в ее речи не слышится ни малейшего акцента, когда она рассказывает о фонтане на ее любимых картинах в «Метрополитен» или о наиболее понравившихся выставках в Музее естественной истории. В тот раз она впервые улыбнулась…

«Ты — вампир?» — спросил я ее так, как будто это был самый обычный вопрос, который можно задать посреди ночи девушке, сидящей рядом на скамье в парке.

«Это скверное слово, — произнесла она и сердито посмотрела на меня. — Это глупое, скверное слово».