Неугомонный Алергуш, или Повесть о том, кто кого проучил - Ариадна Николаевна Шаларь

— Дай и ты свой дневник, Забуликэ! — сказала она Алергушу.

Алергуш стал рыться в портфеле, вытащил книжку. Отправил её на место. Вынул две тетрадки, пенал, другую книжку и снова сунул на место. Сосед хотел было ему помочь, но Алергуш ткнул его в бок. Потом встал и виновато произнёс:

— Простите меня, Вера Матвеевна, я дневник дома забыл!

Кто смастерил…

После звонка Алергуш весь так и клокотал от возмущения. Кирикэ вторил ему. И оба недовольно косились на Гицэ, который, ничего не подозревая, играл в школьном дворе.

— Не приму его больше в свою футбольную команду, вот увидишь! — злился Алергуш.

— Так я тебе и поверил! После уроков останетесь нос к носу, вместе будете пьесу репетировать!

Алергуш окаменел на несколько мгновений. Потом потрогал раскрасневшиеся уши, пылающие пламенем, хотя никто его за них не трепал. Он кипел от бессильной досады и готов был на всё, только бы проучить посуровее этого выскочку-«профессора».

Алергушу больше ни капельки не нравится роль в пьесе, где нужно дружить с тем, кого он терпеть не может. Он мысленно перебирает всевозможные способы проучить Гицэ так, чтоб тот его на всю жизнь запомнил!

А Кирикэ ещё пуще подзадоривает:

— Распрекрасно станете ручки друг другу жать. Ты, Зорий-Зориника, — Богатырю Гицэ! Ха-ха-ха!

— Никогда! Видеть его не хочу! Не стану я с ним играть в пьесе! Я ему такое подстрою, что он меня всю жизнь помнить будет! Стану я играть с этим… с этим противным зубрилой, который не поддерживает нас, ребят!

С чего это он объявил Гицэ врагом ребят, ни Алергуш, ни Кирикэ объяснить не смогли бы. Однако оба чувствуют, что большего оскорбления, чем то, которое нанёс «выскочка», на свете не бывает.

Потом они начинают рассуждать и советоваться.

— Знаешь, это была б идея… — замечает Кирикэ. — Но если ты откажешься, сразу станут искать, кому поручить эту роль вместо тебя…

— Это меня не интересует! Какое мне дело, кого назначат! Я знаю только одно… не стану играть, и всё!

— А я вот о чём думаю… — Кирикэ умолкает на некоторое время, хмурится и хитро морщит лоб. — Давай-ка поглядим… Тэта́ру мог бы сыграть, да только он ростом не вышел — коротышка, низенький. С таким Зорием-Зориникой вся школа опозорится. О́пря длинный и сильный, но эту роль до самой весны не выучит.

— Ха-а-а! Опря! Тоже нашёл артиста!

— Не я его нашёл. Ну, а кто же другой? Вра́бие? Так он же неповоротливый! К тому же и он коротышка. Выходит, некем тебя заменить. Говорю ж тебе: некого назначить. Слышишь?

— Может, ещё скажешь, чтоб я сам играл, раз некому меня заменить? — не унимается Алергуш.

— И какой же ты недогадливый! Если некем заменить тебя, выходит, зря этот несчастный «профессор» зубрит свою роль. Не так, что ли?!

У Алергуша рот расплылся до ушей. Он подпрыгивает и блаженно кричит, будто он сам до этого додумался:

— Верно! Пускай зубрит свою роль! Буду водить его за нос, сколько смогу, а сыграть не дам, и всё тут!

— Ну вот, наконец-то догадался! — И Кирикэ пожал приятелю руку.

— Пионервожатая будет меня искать после уроков, позовёт на репетицию. Да только долго ей искать придётся! И пусть поругает всё того же умника-«профессора», почему не предупредил меня ещё раз. Пусть побегает, поищет… Пусть поуговаривает меня, пусть попросит! Да пусть посулит мне сладких коврижек!..

Алергуш посмеивается, Кирикэ улыбается одними уголками губ. Он тоже доволен. Пусть-ка этот умник Гицэ в другой раз крепко подумает, выскакивать или нет. Своих товарищей предавать нельзя.

Обрадованный тем, что они всё придумали так славно, лучше быть не может, Кирикэ перекувырнул Алергуша, повалил его на песок.

До самого звонка они боролись и гонялись друг за другом, словно два ягнёнка на лужайке. Потом опрометью помчались в класс, потому что начинался урок труда.

В классе царил великий переполох. Кто-то выведал, что учитель труда заболел и что ребята будут заниматься вместе с девочками.

— Я не девчонка! И вышивать не стану! — вопил Фомикэ Назар и, размахивая портфелем, готовился улизнуть домой.

— Хо, Фома неверующий! — раздался у двери звонкий голос Родики. — Вон Мария Исаевна идёт. Она нам велела принести пустое яйцо. Мы будем делать ёлочные игрушки.

— Ура-а-а! Да здравствуют ёлочные игрушки!.. Кто принёс пустое яйцо?

— Я! Продаю! По рублю за штуку.

Родика, по прозвищу Балерина, стрекотала словно сорока и просила, чтоб её выслушали.

— Яйцо надо выпить, а скорлупку не раздавить. У кого сорочьи повадки? Кто выпьет?

— И у меня целое!

— И у меня!

— Проткни скорлупку с двух сторон да высоси сквозь дырочку белок с желтком! — посоветовал кто-то Балерине.

— Выпить сырое яйцо? Ни за что на свете!

— Ну и девчонка! Всё у неё шиворот-навыворот! — подоспел Алергуш, важно выпятив грудь, словно боец-гладиатор. — И чего тут раскричались? Дайте-ка сюда яйцо, я с ним вмиг покончу! Только скажи по-честному, оно, случайно, не протухло?

— Родика, не давай ты ему яйцо, а то он его раздавит!

Но Родика, видно, не разделяла страха подружки. Она протянула Алергушу яйцо:

— Не протухло, мама его только вчера на базаре купила. Погляди, какое свежее!

Но Алергуш не очень-то беспокоился о свежести яйца. Тем более, что чувствовал, что у него посасывает под ложечкой, потому что шёл уже пятый урок, а мелочь на завтрак он ещё на первой перемене потратил на марку. Потому он поверил Балерине.

Кто-то протянул ему иголку. Алергуш взял её, внимательно оглядел кончик, потом со сноровкой искусного хирурга проделал два отверстия в скорлупе. Вокруг столпились девочки. Стояла мёртвая тишина, о которой мог только мечтать, но не в силах был добиться даже строгий и властный учитель рисования. А он-то умел мигом укротить любого, пронзив своим колючим взглядом. Мёртвая тишина нависла над классом.

Ребята тоже вытянули головы из-за спин девочек. Они больше не толкали друг друга, не хихикали,