Экспертиза. Роман - Какой-то Казарин

– Год, – сказал я. Возможно, в любой бы другой ситуации я сказал это с гордостью, но сейчас мои заслуги выглядели блекло. Олле мой ответ как будто разочаровал.

– Год? – переспросил он, – я думал десятка… – Ничего себе «десятка»! Это говорит он, сидя, небось, с этой самой «десяткой» на «крыше мира»? Врет, конечно. Все он знает. Я развел руками:

– Ладно, это только цифры. Не хотел бы – не встретились.

– Ну да, ну да. – Похоже, он сполна насладился своей ролью и пытался вернуться к нашим обычным отношениям. – Есть некоторое явление, оно может оказать влияние на все, что нас окружает. Здесь не хватит ни моих, ни твоих, ни чьих-то еще заслуг, чтобы правильно интерпретировать его. Мне и не нужна официальная интерпретация. Просто, независимая оценка. Мы давно знакомы, я тебя хорошо знаю – почему бы, нет?

– Действительно, – сказал я, – почему?

– То есть, ты согласен?

– О чем речь, Олле. Конечно, согласен, прекрати.

– Мне сейчас важно вот что, – сказал он с удовольствием. – О высоких материях – это потом. Ты мне скажи, что нужно, чтобы ты мог потратить время с толком? Как это все обставить?

– Э-э, – честно говоря, я не мог сразу ответить. На такие вопросы требуется время. – Надо подумать. Я правильно понимаю, ты хочешь куда-то отправить меня?

– Не знаю. – Олле поморщился. Я тоже не люблю, когда меня спрашивают, почему я думаю так, а не иначе. – Не знаю, – повторил он. – Мое мнение – нужно изолированно посвятить себя некоему вопросу. Это вопрос не трех дней, а скорее месяцев. Сам себе я не могу поставить такую задачу. Да ты и сам в курсе – я не способен на чем-то долго концентрироваться. Я рад, что возникла идея с тобой. Мне бы уже не хотелось думать на эту тему.

– Нет, нет, не думай! – воскликнул я, как будто испугался, что он передумает. Он улыбнулся.

– Наконец-то, скину с себя этот гемор.

– Давай! С радостью получу его прямо из рук твоей жопы!

– А-а! – выдавил Олле. – Держи. – Мы тупо поржали. Хорошо быть дебилами. Он встал, собираясь уходить.

– Ну, я пошел? – спросил я, зачем-то стараясь опередить его. Он кивнул. Олле и в обычной жизни бывает таким – бац, и до свидания. Я вышел из кабинета и подошел к лифту. Нет, минуточку. Зачем мне этот лифт? Я же эксперт, а не лифтер. Недолго думая, я дошел до лестницы и начал медленно спускаться. Нет ничего лучше, чем думать под какой-то фон. Для меня фон – монотонное действие. Можно думать, ковыряя в носу, можно – сидя на горшке. Кто-то думает, прогуливаясь по бесконечным дорожкам в парке. В детстве мне было тяжело переносить эти, казалось бы, минуты бездействия. Мне хотелось, чтобы их вообще не было. Дети не умеют ждать, если понимают, что ждут. Поэтому, если бы встал вопрос, какой сертификат выдать ребенку – наверно, несколько секунд, не больше. Нормальный ребенок не заглядывает в будущее. Ему хорошо и в настоящем. Взрослея, такой роскоши себе уже не позволить. Горизонт оценки медленно удаляется. Если пытаться удалять его враньем, мир станет кривым и хаотичным. Как же говорил Шланг?… Чем ближе горизонт, тем больше случайности? Да, для детей действительно многое случайно. Отодвигая горизонт, наполняем свою жизнь неизбежностью? Случайность отодвигается за горизонт? То есть, неизбежность, это наше знание о будущем, а необратимость, это случайность, не дающая этому знанию шагнуть в бесконечность? Что-то он еще говорил о времени, которым движет случайность… Надо бы перелистать лекции, освежить кое-что в памяти. Может, понадобится? Я продолжал спускаться. Место, ассоциируемое с детством, фоновая работа, самодисциплина, любимое занятие и полное одиночество. Я пытался понять, что для меня важно, чтобы успешно поразмышлять. При анализе цепочек обмена я частенько гасил свет в кабинете, затемнял окна и сидел в полной темноте. Мысли приходят, только когда перестаешь осознавать себя. Это большое наказание – иметь и разум, и сознание. Хотел бы я посмотреть на существо, которое может мыслить, не осознавая себя. Получается, оно полностью отдано тому, что его окружает. Оно может что-то искать, создавать, пытаться понять и снова искать. И все это без единой осознанной попытки сделать что-то в своих интересах. Что скажет Кристина? А Лиза? Мы снова не увидимся. Лиза не расстроится, ей не до меня. Кристина? Я вспомнил нависшего над столом мужчину с бородкой. «Скоты!» – снова сказал я вслух. Невероятно, Олле эксперт такого уровня! А я еще мечтал об узловой экспертизе. И кто я теперь, после всего этого? И что бы было, если б я вообще не встретил его? А Кристину? Это и есть необратимость, о которой говорил Шланг? Случайность, движущая время? Куда бы пошли мои стрелки, если бы в тот солнечный день, я не решил очистить голову от пустых переживаний и не отправился вдоль берега сушить слезы под вопли чаек? А если бы Кристина вышла из воды минутой раньше? Может быть, там, дальше из воды выходил кто-то еще, и это была совсем другая история? Но, почему-то, мне кажется, там дальше не было никаких историй. Она была одна, из нее – два исхода, и я выбрал лучший. Вроде, Шланг называл это позитивным ветвлением. Где лежат эти чертовы тетрадки? Если попробовать вернуться во времени назад, спуститься вниз по мелким и важным событиям, все они окажутся простым следствием той встречи. Если пытаться спуститься еще ниже, неизбежно споткнешься о ту секунду. После нее попадаешь в другой мир. Непонятно в какой. Из него не вернуться обратно. Так работает необратимость – через нее не перескочишь. Если уж скакать, то только по неизбежности. Я представил себе наблюдателя, для которого моя встреча с Кристиной могла бы показаться неслучайной. «Ваше отношение к абсолютно информированному наблюдателю будет меняться» – так, кажется, сказал Шланг. Он называл три вещи. Что там еще? Миллиард? Да, действительно, миллиард паззлов, это для меня уже не пчелиный рой. Это проблема, требующая серьезного подхода. А еще горизонт. Мой профессиональный горизонт – год. Но Олле, наверно, наплевать, он видит меня в иной роли. Для меня была так важна эта цифра, а Олле даже не интересовался ею. Как это прекрасно, получить свободу из рук друга. Конечно, мы не симбиотики, но что это меняет? Кристина, Кристина. Я опять думаю о ней. Мужчина и женщина – симбиотики, такое случается? Это, скорее, отклонение, чем норма. Многие мечтают о таком, но природу не обманешь, нельзя остаться свободным, родив детей. Но, не родив, можно ли рассчитывать на полную свободу? Как хорошо, что Лиза уже выросла, занялась своими делами. Она совсем не такая как я. В ее возрасте мама еще наставляла меня, что делать и куда идти. Никак не хотела отпускать. И поэтому казалось, я не получаю любви. Мне потребуется взять с собой кое-что из того времени. К неизбежности надо относиться очень бережно, иначе случайности может и не произойти. Когда в голову начинают приходить новые мысли, это ли не явление необратимости? Разум – генератор случайности. Так говорил Шланг? Вот бы теперь с ним пообщаться. Хотя, какой ему интерес говорить со мной, обычным нерадивым студентом. Наверно, он уже умер. Он был совсем старый. Жаль, не смогу взять с собой детский дневник. Каким же я был ослом, выкинув его! Если моя неизбежность и строилась на чем-то, тот дневник вполне сошел бы за часть фундамента. А я собственноручно пустил его под экскаватор. Уничтожив кусок прошлого, я лишил себя части опоры будущего. Моя жизнь стала более осмысленна, но в ней уже не будет того маленького кусочка, который, возможно, благодаря серой тетрадке с мелкими листками осветил бы ее в каком-то другом направлении. Необратимость – капризное создание, стоит соврать себе, она тут же выберет другого. Ей интересны только чистые головы. Такие чистые, как, например, моя в тот день, когда я решил прогуляться по морю в расстроенных чувствах. Но как сохранять эту чистоту? Вот зачем Олле хочет изолировать меня. Он надеется, что в изоляции я стану чище, и мне в голову придут правильные идеи. Хотел бы и я верить в это. Что-то подсказывает, я окажусь там с тяжелым сердцем. Наверно, и сейчас в моей жизни что-то не так. Может быть, Олле и это знает? Для серьезного эксперта вполне нормальное состояние. Одним кивком он может решить несколько проблем, никому не повредив. Не слишком ли я идеализирую его? Он, просто, так живет. Вернемся к делу. Что мне понадобится? Тряпки, в которые я привык заворачиваться на ночь? Лекции Шланга? Мяч? Бас? Все? Из чего еще состоит моя жизнь? Кристина, Кристина… Плохо так долго не видеться. Где мне будет лучше? Разумеется, Сен-Хунгер. Но там слишком много народу. Еще бы! Известное место. Через Сен-Хунгер проходят цепочки обмена, уступающие по плотности только городским. Кто бы мог подумать тогда, в детстве, во что превратится обычная рыбацкая деревня. Лизе не понять, что я нашел там. У Лизы было совсем другое детство. Она – человек мира, а не пустых привязанностей. Мы рано отпустили ее. Кристина – со свойственным хладнокровием, я – имея красноречивый пример того, как не надо поступать. Если бы не Сен-Хунгер, я не отправился бы к морю в тот день, когда встретил Кристину. Наверно, я поискал бы другое место. Место, где наедине с собой можно попытаться очистить голову. Куда стремишься попасть, если что-то идет не так. Чем может быть такое место? У каждого оно наверняка свое. Оно как-то связано с надеждами, мечтами или, скорее, с чувством свободы. Интересно, есть ли такое место у Лизы? Чем свободнее человек, тем проще ему очистить голову? Тем меньше он зависит от места? Выходит, то место, куда возвращаешься – это точка отсчета, от которой хочется двигаться дальше? А если не получается, то так и ходишь кругами, не в силах оторваться? Ищешь возможности зацепиться за что-то новое, но падаешь обратно, так и не находя новой опоры? Откуда взялся этот Сен-Хунгер? Впервые меня привезла туда мама. Там бывал и мой отец. Вести дневник в Сен-Хунгере было сложнее всего – столько событий. Нехотя, я садился за тетрадку вечером и, быстро заполняя очередной лист, скорее захлопывал ее. Чтобы делать это более обстоятельно не хватило одной мелочи – хорошего горизонта. Но, на то оно и детство, чтобы не думать о будущем. В детстве я бы с ума сошел спускаться по этой лестнице. А теперь, даже, наслаждаюсь. Иду, не тороплюсь. Отличное время, чтобы подумать. Как хорошо, что мне вообще пришла в голову эта идея – не ездить на лифте. Сначала я придерживался ее безоговорочно. Однажды, когда уже почти забыл о человеке с бородкой, поведавшем о вреде секса, меня пригласили наверх. Я сразу вспомнил его и подумал, что по-прежнему не могу порадовать. Дело было важное. Я здорово колебался, стоит ли нарушать собственные же принципы и идти пешком. Затем, все-таки решил – есть основания их нарушить. А если кому-то покажется, что я лицемер, так это их проблемы. Тем не менее, было очень непривычно. Я вошел в лифт не сразу. Посмотрел по сторонам, заглянул внутрь. Маленький спектакль для самого себя, чтобы преодолеть противоречие. Зеркальные стены и потолок. Давно не виделись. Двери закрылись. Они тоже зеркальные. Никуда от себя не деться. Может, это была плохая идея? Насчет зеркал. Почему, тогда, до сих пор ее никто не опроверг? Я бы хотел доехать без свидетелей, но двери открылись, и вошел знакомый. «Ого, – сказал он, улыбаясь, – почему на лифте? Ты больше не эксперт?». Я пожал плечами. Лифт всего лишь обнародовал мою спешку. Не более того. Что не так в этом лифте? Может быть, еще и это – в нем собираются те, кто спешит? Если не спешить, зачем тогда лифт? Однако его пассажиры не слишком похожи на спешащих. Даже, наоборот. Значит, собираясь в лифте, они врут друг другу? Что за ерунда. «Пока», – сказал я и вышел. Вместо мужчины с бородкой меня ожидала незнакомая женщина. Одно мог сказать точно – я бы запомнил, повстречай ее на лестнице. Мне почему-то сразу полегчало.