Коко и Игорь - Крис Гринхол

— А я все время слышу ваше.

Он такой же невысокий, как и в ее воспоминаниях семилетней давности. Пожалуй, еще больше полысел. Вблизи Коко видит, что у него плохие зубы — улыбаясь, он почти не раздвигает губы, чтобы скрыть это. Но она с восхищением отмечает красоту его больших рук с крупными суставами и длинными, чистыми, наманикюренными ногтями. Это холеные, белые руки медика, в то время как ее руки огрубели от многолетнего шитья.

Крайне учтиво Игорь прижимает ее пальцы к своим губам. Какое-то мгновение они, не отрываясь, смотрят друг на друга, как, бывает, смотрят незнакомцы в метро. Ее улыбка преследует его. Она чувствует, как ему не хочется отпускать ее руку. Сконфузившись, прерывисто дыша, она говорит:

— Это уж слишком.

Между ними стол, накрытый для пира. У каждого стула — серебряные приборы. На обоих концах стола стоят бутылки с водкой и вином, в центре — графины с виски в форме Кремля.

Еду разносят две служанки. Лоснящаяся ветчина, салаты, подносы с икрой, устрицы с Черного моря, грибы и меч-рыба. Игорь разминает руки, будто готовится играть на фортепиано. На столе много свечей. Беседа оживляется. Темы для разговора — музыка, опера, балет и каждодневные сплетни, касающиеся искусства. Дягилев вспоминает, как Игоря арестовали за то, что он помочился на стену.

— Ну, это же было в Неаполе! — защищается Игорь.

Дягилев добавляет:

— А как тебя арестовали во время войны на итальянской границе?

Коко спрашивает:

— Вас еще раз арестовали?

— Обычный криминальный тип!

— Сергей, ну что ты в самом деле, твои гости составят обо мне превратное мнение.

Но потом Игорь рассказывает эту историю. Обыскивая его багаж, таможенник обнаруживает странный рисунок. Игорь объясняет, что это его портрет, сделанный Пикассо, но таможенник отказывается ему верить. Он никогда прежде не видел ничего подобного. На таможне приходят к заключению, что это — секретный военный план вторжения.

— И что же было потом? — спрашивает Коко.

— О, меня, разумеется, пропустили, а портрет позже был отправлен дипломатической почтой. — Игорь делает большой глоток вина.

— Сейчас он бы очень дорого стоил, — говорит Коко.

Игорь поджимает губы и делает рукой неопределенный жест. Он понимает, все это лишь прелюдия к тому, что является истинной причиной собрания у Дягилева. Дягилев надеется возобновить «Весну священную», которая восемь лет назад вызвала такой succès de scandale[2]. План раскрывается между переменами блюд, Дягилев выражает надежду, что балет будет возобновлен. Но, говорит он, отчаянно не хватает денег и вся затея может сорваться. Им нужны спонсоры. И срочно. Вот в чем причина его гостеприимства.

Коко замечает, что Игорем овладевает уныние. Обсуждение постановки «Весны священной» — всего лишь увертюра к размышлениям обо всех его бедах. Игорь с содроганием вспоминает тот вечер. С тех пор некоторые критики считают, что его музыка — бессмысленный авангард. Будучи жертвой большевиков, Игорь в ужасе от того, что его назовут революционером. Другие же критики уже постановили, что его музыка реакционна и буржуазна. Он проиграл. Похоже, никому его музыка не нужна. Вдобавок жена больна, дети растут в изгнании, мать чахнет в России, потому что ей не дают визу, а коммунисты конфисковали все его имущество и все сбережения.

Наблюдая за ним, Коко, узнавшая от Миссии всю его историю, понимает, что его дендизм — это своего рода поступок. Так он маскирует глубокое чувство неуверенности и потери. Потери статуса и самоидентификации… Этот человек, думает Коко, держится из последних сил.

И Коко предлагает тост. Протягивая бокал к Игорю, она говорит:

— За «Весну»! — И все вокруг поднимают бокалы.

— За «Весну»!

На секунду Коко оказывается самой главной. Бокалы звенят, вибрируют, как долго звучащая нота метронома. Звон медленно стихает. Нота замолкает.

Тишина, все пьют. Игорь осознает, что вокруг снова звучат голоса, потекла беседа, заполняющая пустоту молчания.

— Знаете, я там была, — говорит Коко.

— Где?

Почти шепотом она произносит:

— В публике, на первом представлении «Весны».

Внезапно начинает казаться, что горит лишь та единственная свеча, которая стоит между ними.

Коко вспоминает театр, безумный вечер семилетней давности и дикие ритмы, которые пробирали ее до мозга костей. Трудно поверить, что сейчас она сидит рядом с человеком, который создал всю эту музыку.

— В самом деле? Это совершенно невероятно, — вздрагивает Игорь. Его захлестывает волна ненависти к себе. Вот еще один свидетель его позора.

— Я живо помню все, что было.

Игорь холодно отвечает:

— Я тоже.

Дягилев, который нечаянно услышал их разговор, добавляет:

— Ну-ну, ведь все это было прекрасно.

— В то время так не казалось.

— По крайней мере мы оба выжили, — говорит Коко.

— Да.

В этой женщине много от уличного мальчишки, думает Игорь. Как нагло она закидывает в рот устрицы. Он вспоминает героинь фильмов Чарли Чаплина. У нее такой жаркий южный темперамент. И необъяснимая грубость смягчается в ней чем-то милым и энергичным. У нее большой, выразительный рот. Кожа ее сверкает, вибрирует жизнью.

Игорь не может отвести от нее глаз, и Коко знает об этом. Однако он с трудом осознает, что она говорит. Частично от того, что слишком много выпил. Но есть и еще что-то. Они оба догадываются, что происходит нечто удивительное. Воздух между ними искривляет пространство и делает расплывчатыми четкие очертания предметов. Их внимание поглощено друг другом, они ощущают глубокое единение чувств. Это продолжается лишь несколько секунд, но притяжение очень сильное. Оба они стосковались по счастью, их взаимная симпатия рождает желание найти это счастье в другом.

— За «Весну»! — снова говорит Коко, на этот раз только Игорю.

И больше ни разу за весь вечер Коко к нему не обращается. И даже потом, когда все курят после ужина, ей это не нужно. Потому что каждое незначительное замечание, каждый ее жест, каждое движение ее глаз предназначаются ему. Все ее существо танцует перед ним, это язык, которому не нужны слова.

При взгляде на ее блестящие волосы, на ее темные глаза и