Счастье любит тишину - Татьяна Алюшина

И только теперь, махая руками лебедью подбитой, Варвара Добродеева изволила заметить, что она совершенно голая.

– Так, – четко произнес Костромин. – Понятно.

Он шагнул к ней, притянул к себе и обнял, пока она не успела опомниться от его напора и сбежать.

– Я так понимаю, что голый мужчина в боевой готовности для тебя зрелище непривычное.

– Новое, – кивнула она.

– Понятно, – снова повторил Костромин чуть растерянно, погладил ее по спинке, отклонился, заглянул ей в лицо и предупредил как можно мягче: – Но мы слишком далеко уже зашли, назад будет трудно и глупо возвращаться.

– Нет, нет, – даже как-то испугалась Варвара. – Зачем нам назад. Нам как-то туда… – от ужасной неловкости и смущения несла она бог знает что и сама это понимала, – …туда, – повторила она и решительно указала рукой, как Ленин на памятнике – вперед.

– Молодец! – похвалил мужчина и начал трястись от приступа сдерживаемого изо всех сил смеха. – Вперед, это смело!

– Я что-то не то? – растерянно поинтересовалась девушка и предложила другой вариант: – Ну, можно не вперед, а прямо тут…

Костромин уткнулся головой ей в плечо и уже тихо хохотал, закрыв глаза. Варвара осторожно повернула голову в его сторону, посмотрела на трясущегося от смеха мужчину, вздохнула трагически и выдала новую порцию высказываний:

– А можно сделать так же, как до этого было, чтобы ничего не понимать и не видеть? И я уже вон вся голая, и вы уже тоже голый…

Тут бы уж точно никто не выдержал, и Костромин запрокинул голову и захохотал во все горло, от души, аж до брызнувшей слезы.

– Да, – сокрушенно согласилась девушка, глядя на него. – Неловко как-то получилось.

Хохоча, он рухнул на кровать, увлекая ее за собой, и все смеялся, не мог остановиться, и прижимал девушку к себе, и все порывался что-то сказать:

– Ох, Варюха, ты…

– Это от смущения, – честно призналась она. – И потом все так неожиданно произошло: я от поцелуя ничего и не видела, не помнила вокруг, и это было так… так… – подыскивала она слова, но сбилась, принявшись за дальнейшее объяснение: – И вдруг раз: и вы голый идете ко мне. И такой весь…

– Все, все, молчи! – взмолился Костромин, утирая слезы от смеха. – Ничего больше не говори!

– Ладно, – пообещала Варвара и честно замолчала.

– Все, – снова повторил он, немного успокаиваясь.

Коротко поцеловал ее в губы, продолжая непроизвольно посмеиваться, потом в кончик носика, в висок и в лоб, перевернул и перекатился сам так, что она оказалась под ним, медленно наклонился и поцеловал в губы…

Теперь уж без смеха.

И снова Варвара сразу же перестала соображать и только чувствовала, таяла в этом поцелуе. И неожиданно к тем головокружительным ощущениям, которые она испытывала, добавились новые, совершенно неизвестные ей, но невероятно приятные, и телу стало горячо в тех местах, где он касался его и что-то делал с ней такое удивительное руками, губами, и хотелось чего-то еще, еще и еще… и обязательно вперед, куда она указывала «ленинской» рукой.

Вперед!

И она совсем уж перестала соображать и неслась, куда вел ее мужчина, и на какое-то мгновение почувствовала резкую боль, которая тут же исчезла, а потом началось совсем уж фантастическое и неправдоподобное…

Варвара распахнула глаза и смотрела на Юрия, на его исказившееся от чувств лицо, и на них двоих, слитых воедино, и переживала настолько сильные, незнакомые ей эмоции, прекрасные, великолепные, и чувствовала, точно знала, что надо подняться еще выше, еще, что там непременно ждет самое важное, что должно сейчас случиться…

И оно случилось, она взобралась на свою сияющую вершину и захлебнулась от восторга…

– Ну, ты как там? – спросил откуда-то сверху, через вечность, заботливый голос Костромина.

Варвара шевельнулась и осознала себя в настоящем моменте, поняв, что лежит, плотно прижимаясь к его боку, уткнувшись головой ему под мышку, и ощущает себя какой-то новой, обессиленной, но парящей в утихающем во всем теле блаженстве.

– Жива, – отозвалась она.

– Прости, – тут же повинился Костромин, ухватил ее двумя руками, подтянул повыше, уложил поудобней, пристроил ее голову к себе на плечо и признался: – Никогда не имел дел с девственницами. В наше время это возможно только в подростковом возрасте с ровесницами. А у меня тогда были женщины постарше и поопытней.

Варвара помолчала и взялась объяснять:

– Моя мама родила меня, когда ей было сорок пять лет, я ее первый и единственный ребенок. А папе было уже пятьдесят два. Вы можете себе представить, как они меня воспитывали и на каких примерах, если учесть, что у папы старинная московская семья, и в ней имелось несколько академиков еще до революции и после, в советское время, инженеры талантливые, артисты, писатели и поэты. Какие-то брызги дворянства и литературной элиты, а с маминой стороны все больше искусствоведы, переводчики и всякого добра не меньше. Мне было лет тринадцать, наверное, когда я, собираясь на школьную дискотеку, решила накраситься, как все наши девицы в школе красились в те времена на такие мероприятия, папа застал меня за этим процессом, посмотрел на мои пудовые от туши ресницы, веки в бирюзовых тенях толстым слоем и, вздохнув, сказал: «Стараться стать такой, как все, и следовать правилам большинства, чтобы не выделяться и не быть за это отвергнутой и наказанной, конечно, легко и безопасно, как червяку в большой куче компоста вместе со своими собратьями. А вот быть человеком по-настоящему внутренне свободным, яркой индивидуальностью, игнорирующей мнение серого большинства, разумеется, тяжело и требует смелости и определенной воли характера. Зато только такие люди и достигают многого и становятся яркими личностями, которые двигают прогресс. И, кстати, которым потом старается подражать то самое серое большинство, что в свое время готово было их уничтожить за то, что они не похожи на всех, а теперь же готовы отдать все, чтобы одеваться, краситься, говорить, жить, как эти яркие личности». И так я себе вдруг ярко представила этого червяка в куче, что запомнила слова отца навсегда, решив, что не буду в компосте никогда. Смыла боевой раскрас и на дискотеку вообще не пошла, не очень-то мне на нее и хотелось на самом деле. Я всегда выглядела моложе своего возраста, к тому же маленькая была, подросла и сформировалась только к десятому классу, а так все ребенок и ребенок, когда у нас девицы уже все выглядели взрослыми, с третьим-четвертым размером груди, еще и одевались-красились соответственно. А я все шутки-прибаутки и смеюсь постоянно. Так что мальчики мной не интересовались, и слава богу, потому как в школе мне они были совсем до лампочки. А в институте, ну, вы же знаете, что такое технический вуз, у нас бесконечное черчение, оно мне даже ночью снилось, а математика, формулы, коэффициенты и градиенты, да я еще и английский язык взялась всерьез учить, никак он мне не давался. В общем, не высыпалась катастрофически, вскакивала, пила на ходу стакан свежего сока, что папа делал для меня каждое утро, хватала контейнер с завтраком и кофе в термосе, кое-как умывалась одной рукой, волосы в хвост и на учебу. Никогда не красилась, а в перемену сидела с учебником в руке на подоконнике и завтракала. Я производила впечатление ребенка-вундеркинда, попавшего в институт лет в четырнадцать-пятнадцать. Нет, находились парни и даже препод один, которые за мной ухаживали, и предложения всякие делали: и встречаться, и жить вместе, и я бы даже не отказалась с кем-нибудь сойтись, если бы влюбилась, но только вот ни один мне не нравился настолько, чтобы вступать с ним в близкие отношения. Вот не нравился, и все. А быть червячком из общей кучи меня папа навсегда отучил.

– Будем считать, что ты просто ждала именно меня, – предположил Костромин.

– Да зачем, не будем мы ничего считать! – рассмеялась звонко Варвара. – Это так и есть! – И вдруг спросила весело: – Юрий Максимович, а почему вы мне официального предложения не делаете?

– А что, ты хочешь подумать, отказать ли мне или принять предложение? – удивился он. – Или тебе сам процесс важен? Кольцо, мужчина на колено встает?

– Ну как… – задумалась Варвара. – Ну я же все-таки девочка, мне красивости хочется, почувствовать себя особенной. – И тут же поспешила успокоить: – А кольцо совсем необязательно. Мне эта традиция и не нравится совсем, она не наша, не русская.

– Кольцо как раз обязательно, – заявил Костромин. – Я планировал, что мы сегодня вдвоем зайдем в ювелирный и ты сама кольцо выберешь. А насчет красивости… – подумал и вдруг резко сел на кровати и распорядился: – Ну, вставай, поедем делать тебе красиво!

– Нет, нет, подождите! – заторопилась, испугавшись его предложения, Варвара. – Я хотела спросить…

– Что? – усмехнулся он.

– А можно… – начала было она и остановилась, подбирая верное выражение, – повторить все… – на этом моменте Варя стала смущаться и вновь прибегла к помощи рук, делая ими непонятные пассы, – ну, все, что было, и чтобы получилось так же здорово? Так же великолепно. А?