Посмертная маска любви - Светлана Успенская

Естественно, такие важные господа, как гауляйтер Москвы или рейхсфюрер, не могли передвигаться пехом, и постепенно бригада обзавелась железными конями, моторизировалась, приобрела солидность и вес благодаря тому, что носилась по району шумной, ревущей, пахнущей бензином стаей. Этот запах, запах бензина, запах силы, свободы и ветра манил нас сильнее любых, даже самых дорогих французских духов, чьим ароматом привлекали нас длинноногие сверстницы, — что нам было до них, наши железные друзья благоухали куда лучше! От их бензинового запаха нервы пели, как туго натянутые струны, дрожали коленки от желания сорваться с места и пулей полететь по узким улицам, распугивая обывателей.

Для парадных выходов у членов бригады была особая форма, срисованная по памяти с героев знаменитого фильма. Ее шила для нас сеструха Артура Божко, Ленка, которая в то время училась в швейной путяге и остро нуждалась в пошивочной практике и деньгах. Эта форма нам обошлась очень недешево, она включала в себя черный строгий мундир со всеми положенными нашивками и эмблемами, широчайшие галифе и фуражку с высокой тульей. Мы надевали ее по особо торжественным случаям, но в основном она мирно пылилась в шкафу, и родители пребывали в младенческом неведении, полагая, что это костюмы для школьной самодеятельности.

Наши сверстники, не принятые в бригаду, в минуты досуга довольствовались «ершом» или «отверткой» или чем-нибудь столь же банальным и напивались вдрызг в подвалах и подъездах. Мы же занимались этим исключительно в благородной обстановке, на чердаке. Конечно, в частной жизни члены бригады не брезговали традиционными веселящими напитками, но для торжественных заседаний готовили «настоящий немецкий шнапс» — отвратительное пойло на основе банальнейшего самогона. Мы сами стряпали его, смешивая портвейн, водку и пиво в самых невероятных пропорциях, наивно думая, что именно таким должен быть напиток настоящих мужчин. После этой адской смеси на следующий день жутко раскалывалась голова — так приходилось расплачиваться за тягу к коктейлям.

А в общем-то все было весело и довольно безобидно. Ну собирались по вечерам на чердаке, ну носились на мотоциклах, ну хранили старый немецкий автомат, ну дрались иногда, если в том была необходимость, ну наряжались пару раз в форму — так мы же никому не мешали. Пришло время, и мы выросли из подростковых одежек и сами собой вылечились от детской болезни.

Ничто не вечно под луной — началом конца бригады стало появление среди нашей до этого исключительно мужской компании некоей женской персоны. Говорят, чтобы пустить корабль ко дну, достаточно поместить на него одну из представительниц прекрасного пола (верность этого положения мы проверили на собственной шкуре). Это блестяще удалось Абалкину, который в то время был фюрером Шестой бригады, пользовался неограниченной властью и поэтому получил исключительное право приводить на наши заседания кого угодно, по своему усмотрению. Беда заключалась в том, что именно в этот момент Сашка безоглядно и безрассудно влюбился.

Она появилась на нашем чердаке одним прекрасным апрельским вечером, когда в воздухе распространялось томное благоухание тополей и запах ожившей от спячки земли бередил чувствительные ноздри. От нее пахло, не то черемухой, не то ландышами, и чем-то пронзительно свежим и бесконечно манящим повеяло в затхлом воздухе нашего чердака.

Она была тонкой и молчаливой, с трепетным взглядом серых глаз и тревожно дрожащими розовыми губами. Светлый пух коротких волос делал ее похожей на одуванчик.

— Инга, — смущенно представилась она, и тихий голос потерялся в нашем настороженном молчании.

— Ребята, Инга хочет посмотреть, чем мы здесь занимаемся, — краснея, пробормотал Сашка Абалкин. Он понимал, что идет против нас всех. Зачем посвящать какую-то девицу в наши дела? Да будь она хоть сама Мэрилин Монро…

Наши близнецы, Шура и Юра Палей, многозначительно переглянулись: все ясно, Сашка решил покрасоваться перед своей пассией. Ну покатал бы ее на мопеде — и дело с концом, так нет, притащил девчонку сюда. Не место здесь всяким бабам. Конечно, он сейчас наш атаман, и никто не имеет права выступить против его решения…

Каждый из нас один месяц в году имел право вкусить всю пряную остроту власти и мог притащить в нашу компанию кого угодно, хоть самого дьявола… Но все дело в том, что посещение гостем Ставки всегда означало его принятие в бригаду, а мы давным-давно договорились, что женской ноги никогда не будет на нашем чердаке… Но тогда все как один промолчали — не выяснять же отношения при посторонних… Точнее, при посторонней.

Именно тогда, кажется, нам впервые показалась наша затея глупой и детской, ритуалы и звания — надуманными и, попросту говоря, идиотскими, а все в целом — скучным и неестественным. Хотя сама Инга скромно молчала, сидя в кругу, и, как все, медленно тянула «шнапс», но ее пронзительные глаза то и дело останавливались поочередно на каждом из нас, храня в глубине презрительную усмешку. Мы почему-то чувствовали себя великовозрастными дуралеями.

Постепенно компания стала собираться все реже и реже. Навалились выпускные экзамены, кое-кого забрили в армию… Мы как-то внезапно повзрослели и отдалились друг от друга, хотя отношения между нами были все еще очень теплые. Так Шестая бригада практически прекратила свое существование.

Последним выбранным фюрером бригады был я. И, чувствуя на себе ответственность за судьбу нашего объединения, я долго еще пытался сцементировать мужскую дружбу, разрушенную временем и какой-то бабой. Дружить-то мы в общем-то не переставали, но собирались все реже и реже, отдавая предпочтение уютным барам и кафе, где пили уже, естественно, не самопальный «шнапс», а чистый ликер «Малибу», джин «Бифитер» или, на худой конец, обычную «Столичную» с соленым огурчиком.

А потом и вовсе все разбежались кто куда.

Вечер в ресторане «Красный петух» подходил к концу. Машины разъезжались одна за другой. Мы прощались на крыльце, многократно лобызая друг друга и давая клятвенные обещания встречаться хотя бы раз в месяц и вообще не забывать друзей. Самое утомительное в такого рода попойках — не головная боль на следующее утро, а вот эти пьяные слезы и слюни, если, ты, конечно, еще в состоянии их замечать.

Раздетый, я вышел под дождь и механически курил одну сигарету за другой, жадно вбирая грудью влажный апрельский воздух, полный запахов перепревшей листвы. В этом году весна не баловала нас теплом, но смутное брожение природы чувствовалось даже в центре города.

Ломакин стоял на крыльце, с однообразной усталой улыбкой провожая гостей. Славка Гофман (Маленький) уже мирно дрых на заднем сиденье такси, куда его погрузили после безуспешных попыток добудиться.