Расследование - Алексей Иванников

Но завуч не могла, видимо, слишком долго думать о грустном, через минуту она успокоилась и прислушивалась уже к разговору на другом конце стола: председатель комиссии и мужчина с усиками обсуждали возможность немножко развеяться и заняться танцами. Пожилая женщина выступала против – возможно, ей казалось слишком уж большой вольностью такое занятие, а возможно – было просто ей недоступно – и тогда её отказ становился обычным упрямством. Остальные пока прислушивались, только толстяк иногда поддакивал напарнику, не выражая открыто своего мнения, но можно было не сомневаться, что все или почти все будут на стороне мужчины, предлагающего всего лишь продолжить то, что уже шло давно и не выходило слишком далеко за рамки. Даже учительница выглядела не так равнодушно и отстранённо, она больше не косилась на соседа и с интересом наблюдала, чем же кончится спор: мужчина напирал так резво, что почти не оставалось сомнений в его победе, и вопрос был только во времени.

Наконец председатель сдалась, она ещё делала вид, что против – уже по объективным причинам. – «А где вы возьмёте музыку?» – «Как же без музыки? Музыка давно готова.» – Мужчина заскочил в кабинет директора: стоя на пороге, он держал в вытянутой руке импортный компактный двухкассетник, и тогда уже все стали отодвигать стулья, отягощённые долгой непрерывной едой, в которой настал долгожданный перерыв.

Записи были старые, хотя и западного происхождения, и далеко не все умели танцевать под такую музыку: председатель и одна из женщин сразу отошли в сторону, а остальные собрались в виде небольшого кружка и усиленно делали вид, что танцуют. Почти у всех получалось что-то странное: толстяк дёргал рыхлым телом, завуч и директор топтались на месте, а ещё одна женщина – видимо, перепившая – приседала и вставала, извиваясь как длинный толстый червяк. Прилично держались мужчина, похоже, любивший это занятие, учительница и самая молодая женщина из комиссии, ещё не забывшая окончательно то, что когда-то умела: они и конечно я составляли рациональное ядро в шумной и беспорядочной куче: женщина, странно приседавшая, быстро устала и плюхнулась в пустовавшее кресло, а завуч с директором уже просто стояли, не решаясь пока окончательно отойти в сторону, но явно выпав из круга. Пыхтел ещё толстяк, но слишком грубо и неумело, и по-настоящему оставались только мы четверо: я бросал взгляды на учительницу, но она уже не отвечала, захваченная музыкой и высокой божественной игрой, которую она вела с разошедшимся партнёром, явно не собиравшимся уставать и кончать с утомительным занятием; она, видимо, тоже любила танцы, и включилась по-настоящему. Скоро отстал и толстяк: он явно не рассчитал сил и теперь с трудом дышал и отдувался на стуле рядом с магнитофоном; багровое лицо предвещало трудности с сердцем, и он пока пил газированную воду, чтобы компенсировать потерю влаги. Потом сели директор с завучем, почти одновременно, ожидая, когда же кончится музыка, слишком сложная и быстрая: оставались только мы вчетвером, но и у меня начали уставать ноги, и стало ясно, что конец недалеко. Понемногу это подтверждалось: вторая женщина чуть-чуть сникла, уже не так охотно она двигалась под музыку, пока почти совсем не остановилась. Почти сразу кончилась очередная песня, ещё немного мы стояли в ожидании следующей, но кассета щёлкнула и включила автостоп. – «Ладно, сделаем перерыв.» – Главный танцор великодушно разрешал всем то, что они и так уже получили, и толстяк выключил магнитофон, и, покопавшись в сумке, достал другую кассету. Тихо звучало что-то старомодное, а я пил газированный напиток и с удивлением следил, как вежливо и аккуратно мужчина с усиками берёт учительницу под руку и выводит в коридор. Она не сопротивлялась, но что-то мне не нравилось в этой настойчивости и целеустремлённости, они были похожи на вежливость и заботливость мясника по отношению к откормленному и ещё не зарезанному бычку, и я внимательно смотрел на закрывающуюся дверь и лица сидящих усталых сотрапезников. Судя по всему, никто не обратил на это внимание, гости и хозяева пили или закусывали фруктами, и даже толстяк – старавшийся не отставать от сослуживца – был занят сочным ананасом. Я ещё выжидал, не зная, как поступить, но потом мне надоело такое тёмное и непонятное выжидание со стороны оставшихся за столом, и я тихонько встал и вышел в коридор, стараясь не привлекать лишнего внимания.

В самом коридоре никого не было, и только по звуку я смог понять, где надо искать ушедших: негромкий шорох и шёпот доносился с лестницы, прерываясь и потом снова возникая, расползаясь еле слышным эхо по паркетному полу и закоулкам коридора. Я медленно и осторожно начал приближаться, шум становился яснее и разборчивее, можно стало даже понять отдельные слова и фразы, но общий смысл был ещё трудноуловим, и я двинулся дальше.

Они стояли за стеной, у лестничной площадки, и тихо говорили, и лучше был слышен голос мужчины. – «Ну не надо, пустите, я сейчас уйду отсюда.» – «Зачем тебе уходить, разве тебе здесь плохо, глупенькая, разве я не говорил тебе, что всё это ради тебя, а семья – ну что семья?» – «Какой вы, однако, опасный, я и не знала. А та учительница из двадцатой школы?» – «Господи, да кто тебе сказал такую чушь, это всё неправда: если что и было, то так – поверхностно.» – «А ребёнок – тоже поверхностно?» – «Та пойми: если она со мной была не против, то наверняка ещё с кем-то. Не надо сваливать на меня одного. Да и когда всё было? Год назад, и даже больше.» – «А я ещё что-то слышала; какой вы донжуан, так что: здесь номер не пройдёт. И не старайтесь.» – «Солнышко, я же не просто так, ты пойми, я и жениться могу: в случае чего.» – «Слышали мы эти сказки, слышали уже не один раз, только больше в них не верим.» – «А какие у меня возможности – ты знаешь? Я ведь не просто какой-то там, у меня отец – знаешь кто?» – «Слышала, слышала.» – «Ну чего ты здесь достигнешь? Лет в пятьдесят станешь завучем – если повезёт и не сожрёт кто-то ещё, и это предел желаний?» – «Я люблю школу.» – «Этого мало. Милая: надо, чтобы и она тебя любила. Или ты всю жизнь хочешь потратить на сопливых школяров, и чтобы потом – лет в шестьдесят – тебя вышибли на пенсию? Ну а за границей ты была?» – «Пока нет.» – «И никогда не будешь. Потому что люди делятся на две категории: те, на ком ездят, и те, кто ездят. И я могу тебе помочь попасть во вторую группу.» – «Не надо, не хочу я никуда попадать, отстаньте вы с вашими предложениями.» – «Ну зачем так грубо, я говорю совершенно серьёзно, и многие были бы счастливы оказаться на твоём месте, ну что ты сопротивляешься, как малолетняя дурочка, ну дай…» – За стеной зашуршало, раздался негромкий крик, и потом хлопнула пощёчина, и прямо на меня выскочила растрёпанная учительница, поправляя на бегу кофточку; сзади донеслось тяжёлое злое сопение, и следующим выбежал неудачливый донжуан, держась ладонью за багровую щёку. – «А вы что здесь делаете? Какое право вы имели стоять здесь и подслушивать? Да я вас, да я тебя…» – Он сжал кулак и поднёс к моему лицу, и неясно было, чем может закончиться неожиданное нападение, но далеко по коридору открылась дверь учительской, и по реакции стоящего передо мной я понял, что кто-то быстро приближается к нам.

Это была завуч, перехватившая по пути молодую учительницу и насильно тащившая её за руку в нашу сторону. Донжуан слегка расслабился, но когда завуч оказалась рядом, снова взбеленился. – «Такое-то уважение ваши сотрудники оказывают вышестоящей инстанции, так они нас горячо любят, и после всего вы хотите получить аттестацию на высшем уровне?! Так знайте: ничего вы не получите. Я уж позабочусь, и ваша школа лишится не только что высшего разряда, но и перестанет быть специальной!» – «Ну зачем вы так?» – «Да: какие у нас там были планы? Построить бассейн? Считайте, что вы его уже лишились – в луже можете плавать, или в канаве под забором!» – «Зачем так строго, Сергей Николаевич? Мы сейчас всё обсудим, и тихо всё решим.» – «А этот: кто такой и что он здесь делает?» – Он грубо ткнул пальцем мне в грудь, и я постарался осторожно отвести его руку, но он зацепился пальцами за рукав и схватился уже двумя руками за кисть моей правой руки, и какое-то время мы осторожно боролись, проверяя, у кого крепче кисти рук. Я оказался сильнее, и он отступил, разозлившись ещё больше. – «Нет, вы видели?! Да я тебя…» – «Сергей Николаевич, это свой человек, он пришёл от А.» – «А кто такой А.?» – «Как же – вы разве не слышали? Большой человек на телевидении, да и с нашим министерством имеет контакты.» – «Я не от А.» – Возможно, я делал глупость, но мне надоело мелкое жульничество и притворство, заставлявшее по каким-то странным сомнительным причинам поступаться правдой и справедливостью. Завуч опешила, она широко раскрыла глаза и странно глядела на меня: можно было подумать, что она сейчас ударит или сожрёт меня. – «От кого же вы?» – «От своей газеты. И сам от себя. Прежде всего.» – «Так что ж вы мне тут…» – «Разве я говорил, что от А.?» – «Да если б я знала, разве я стала бы…» – «Ну как, можно бить?» – Мужчина стал похож на крысу, он был явно разозлён и готов ко многому, и я понял, что мой визит в школу подходит к концу, и надо ещё суметь выкрутиться и не попасть в неожиданную историю, случайную и не обещающую ничего хорошего. – «Я сам уйду.» – Они выжидательно стояли и сумрачно – особенно завуч – смотрели на меня. – «А как быть с этой?» – «Увы, мадам, увы: вы либо договариваетесь с ней, либо мои обещания превратятся в реальность… Так, а этот что здесь ждёт? Может, позвать Виктора Семёновича?» – Я сразу представил большую жирную обезьяну, и понял, что долго мне не выстоять, помочь же учительнице я не мог ничем: она должна была сама определить своё будущее, и либо расстаться со школой, либо согласиться с тем, что ей предлагалось, и в любом случае я оставался в стороне. Я быстро зашел в кабинет, схватил сумку, лежавшую на одном из шкафов, и не прощаясь с ничего не понимающими сотрапезниками, выбежал в коридор и мимо тихо беседующей троицы побежал к выходу.