Самоубийство исключается - Сирил Хейр

Докурив сигарету, он наконец начал раздеваться. Он положил папку с газетными вырезками на комод, открыв ее на отчете, и время от времени отрывался от процесса раздевания, чтобы снова заглянуть в него, когда ему в голову приходило новое соображение. Так и стоял, наполовину одетый, и изучал отчет, когда дверь тихо открылась. Он поднял голову.

— Анна! — воскликнул он. — Почему ты не ложишься? Ты знаешь, который час?

— Не могу заснуть, — пожаловалась она. — Услышала, что ты ходишь, и поняла, что ты тоже не спишь.

Она вошла, одетая в ночную пижаму, и присела на его кровать, в раздумье покачивая ногами. Глядя на нее, Стефан не в первый раз задумался, понимает ли Мартин, как ему повезло.

— Дай мне сигарету, — попросила Анна.

Он молча достал сигарету и прикурил ее для сестры. Она заговорила только тогда, когда до половины докурила сигарету.

— Стефан!

— Да?

— Слушай, ты говорил серьезно там, в гостиной, правда?

— Конечно серьезно.

— И все так же серьезно настроен?

— Разумеется. А почему нет?

— Не знаю. Но ты выглядишь таким озабоченным.

— Ничего удивительного. Я действительно встревожен. Чертовски встревожен.

— Из-за этого? — Она указала на открытую папку, лежащую на комоде.

Он кивнул.

— Но ведь заключение было ошибочным, разве нет? — настаивала она.

— Да, безусловно, ошибочным. Мы ведь с этого и начали, верно? И все равно, будь я проклят, если понимаю, какой еще вывод они могли сделать при таких показаниях. Взгляни, например, сюда...

— Нет, не желаю об этом слышать, только не сейчас. Я выберу как-нибудь время, если смогу тебе помочь. Только, Стефан, я хотела убедиться, что ты не... что ты не потерял решимости, вот и все.

— Потерял решимость? Вот это мне нравится! Нет уж, не дождешься!

— Тогда все в порядке. — Она вдруг усмехнулась. — Ты выглядишь настоящим волевым мужчиной, даже в этом смешном нижнем белье. До тех пор, пока ты считаешь, что это дело стоит того, чтобы им заниматься...

— Я в этом чертовски уверен! Ты хоть понимаешь, в каком бедственном положении мы окажемся, если не сделаем это?

— Ах да, деньги! Я об этом не думала.

— Ну, зато можешь быть уверена, что я подумал.

— Ты всегда так гоняешься за деньгами, верно, Стефан? Еще с тех пор, как мы были маленькими. Но меня не это беспокоит. Просто я не могу смириться с мыслью, что люди говорят об отце...

— То есть то, что дядя Эдвард называет позорным пятном?

— Если хочешь... но это серьезнее, правда! О, я не могу этого выразить, но чувствую, что у бедного старенького папы было достаточно неприятностей, когда он был жив, и мы должны хотя бы отчасти компенсировать ему это теперь, когда он умер, если сможем остановить отвратительные пересуды людей насчет него. Я имею в виду, как-то защитить его имя, понимаешь? Тебе это кажется не таким уж важным, да?

— Да.

— Что ж, ничем не могу помочь. Я и не надеялась, что ты поймешь. Видишь ли, на самом деле я любила отца, только он никогда не давал мне возможности проявить свою любовь, а ты, на мой взгляд, по-настоящему ненавидел его, и тебе даже не приходило в голову скрывать свою ненависть. Вот, собственно, и вся разница между нами.

— Я не согласен с тобой, — возразил Стефан. — То есть что касается ненависти к отцу. Ты не имеешь права так говорить.

— Извини, Стефан. Я не хотела задеть твои чувства.

— Никаких чувств у меня нет. Согласен, я не ладил с отцом, но не больше, чем ты. Кажется, мы просто не умеем находить общий язык с нашими стариками. Возьми, например, дядю Артура.

— Дядя Артур не в счет. Он был ненормальным. Его завещание только доказывает это. А папа другое дело. Он изо всех сил старался для нас, но у него всегда это выходило как против шерсти. И дело не только в нас. Казалось, он испытывал что-то вроде неприязни к жизни.

— Вот именно. Именно это и выяснило жюри, ведь так?

— Но он никогда не пытался спрятаться от жизни — вот в чем дело. И чем меньше нам удавалось сделать его счастливым, когда он был жив, тем больше наш долг...

— Сделать его счастливым сейчас, когда он умер? — не удержавшись от усталого зевка, подсказал Стефан. — Извини, Анна, но твоя теория загробного возмещения горестей не кажется мне привлекательной. Лично я считаю, что, если вообще отец сознавал, что с ним происходит, он скорее обрадовался бы умереть, как бы он не умер... К счастью, не имеет большого значения, кто из нас прав.

— Да, наверное, не имеет. Хотя я бы предпочла, чтобы мы с тобой одинаково смотрели на вещи. Это многое бы упростило.

— Милая моя сестренка, хоть однажды постарайся быть практичной. Мы же с тобой хотим одного и того же, разве не так?

— Да. С моим стремлением очистить память отца и с твоим твердым решением не упустить свой главный шанс мы должны составить довольно крепкую команду. Не считая Мартина.

— Да, конечно, — небрежно сказал Стефан. — Я и забыл о нем.

— Ладно, только в будущем постарайся о нем не забывать. — Неожиданно в голосе Анны прозвучали опасные нотки: — Не сомневаюсь, если бы ты мог, то с удовольствием бы это сделал.

Стефан прекрасно знал, что единственный способ поссориться с сестрой — это говорить неприязненно о человеке, которого она выбрала по непонятным для него причинам предметом своей любви и обожания. Более того, он уже засыпал на ходу, и его страшно тянуло лечь в постель. Таким образом, у него были все основания смягчить свой ответ и выпроводить Анну из комнаты как можно скорее. Но какой-то дух противоречия заставил его вместо этого сказать:

— Похоже, у меня не так уж много шансов убедить тебя на его счет, верно?

Роковая ошибка была допущена. Полусонные глаза Анны зажглись в преддверии сражения, ее щеки раскраснелись, подбородок упрямо выдвинулся вперед.

— Ну почему, — начала она, — почему ты все время так отвратительно относишься к Мартину?

Стефан заметил опасность, но было слишком поздно.

— Да нет, ничего такого, — слабо возразил он.

— Да, да, всегда! А если это не так, то почему ты никогда не говоришь мне, что он тебе нравится?

— Но он мне нравится. Не могу же я все время это повторять? Я... Он во многих отношениях меня восхищает. Только...

Это роковое словечко!

— «Только»! Вот именно. Ты всегда это говоришь, когда дело касается Мартина! Только — что, могу я спросить?

Вспыльчивость Стефана поддалась вызову.

— Только я не думаю, что он тот человек, который может сделать тебя счастливой, вот и все.

— Ради бога, не нужно выражаться как монах из викторианских романов! Меня это ни в малейшей степени не устраивает. Почему бы тебе не объяснить, что конкретно ты имеешь в виду?

— Насколько мне кажется, я сказал как раз то, что имел в виду.

— Нет, не сказал. Ты просто намекнул на это. Ты хотел сказать, что считаешь Мартина этим... как это... волокитой?

— Раз уж ты на этом настаиваешь, да.

— Так вот, пойми, пожалуйста, раз и навсегда, что у нас с Мартином нет никаких секретов друг от друга ни по этому предмету, ни по каким-либо иным. Мне безразлично, что там происходило у него в прошлом. Если ты такой отвратительный пуританин, чтобы осуждать того, кто случайно посеял где-то там несколько диких семян, то я не такая.

Фатальная слабость Стефана к стремлению одержать верх в споре подвела его еще раз.

— Проблема с этими людьми, которые повсюду разбрасывают свои дикие семена, — сказал он в своей самой худшей манере высокомерного поучения, — заключается в том, что они склонны оставлять два-три зерна в углах мешка, который ты считаешь пустым. Что ты можешь сама обнаружить в свое время.

— Видимо, ты считаешь это чрезвычайно остроумным замечанием! — с едким сарказмом воскликнула Анна. — Но если ты воображаешь...

С этого мгновения ссора переросла в обычный скандал, когда для его участников уже нет ничего святого, ничего незначительного; все шло в ход, используясь как оружие в борьбе. Давние обиды и мелкие досадные недоразумения, которые хранятся в памяти членов каждой семьи, безжалостно извлекались на свет из недр памяти обеими сторонами. В какой-то момент Стефан напомнил Анне, как годом раньше она позорно испугалась во время прыжков с парашютом с Римпфисчорна, ему в свою очередь указали, как двенадцать лет назад на детском празднике его поймали на мошенничестве за игрой в карты. В другой раз Анна нанесла мощный удар, припомнив роковой проступок своего братца, которым он навлек на их семейство необратимую неприязнь дяди Артура, и Стефан, побелевший от злости при этом запретном воспоминании, ответил тем, что выкопал из могилы допущенную сестрой ужасную бестактность, когда она стала выходить в свет. Битва все больше разгоралась, а постоянное упоминание Мартина только подливало масла в огонь, когда он угрожал погаснуть.

— Если уж я полюбила Мартина, а он меня...

— Откуда ты знаешь, что он любит тебя, а не деньги, которые, как он рассчитывал, тебе достанутся?